Мой бывший враг (СИ) - Вознесенская Дарья - Страница 27

Быть, а не казаться — даже если это означает немного или много пугать людей. Вызывать отторжение своим напором. Заставлять испытывать внутренний трепет.

Он взрослый, точно знающий, что хочет, эгоистичный и уверенный в себе мужчина. Успешный даже в своих жестах. А я молода и неопытна во всех смыслах. И да, мне опасно находиться рядом — но я вдруг понимаю, что не хочу отказываться от этой возможности. Пусть это будет каким угодно синдромом, поиском в каждом мужчине бросившего меня отца, желанием прикоснуться к недоступной прежде роскошной жизни — пусть.

Вот только я впервые понимаю смысл фразы, что выбирают не мужчины.

Мерное покачивание и усталость делают свое дело — я впадаю то ли в дрему, то ли в прострацию, и прихожу в себя, когда слышу негромкий смех.

— Не будь я столь в себе уверен, подумал бы что-то нехорошее, раз ты постоянно засыпаешь рядом со мной.

— Зря, — говорю хрипло. — Это, наоборот, плюс — значит я вам доверяю.

— Тебе. Мы же договорились.

— Точнее… ты потребовал.

— Назови мое имя, — вдруг подается вперед Каримов. И оказывается непростительно близко — если я сейчас вдохну глубоко, точно с ним соприкоснусь.

— Илья… — шепчу.

— Еще, — он смотрит на мои губы.

— И-ли-я, — выдыхаю слоги с каждым ударом сердца.

… вот он наклоняется, вжимается в меня жестко, смешивая наше дыхание и запахи, порабощает, проводит длинными крепкими пальцами по ключицам, а потом его горячая рука ложится мне на горло…

Встряхиваю головой, избавляясь от наваждения.

Хорошо, что это все мне привиделось… хорошо же?

Каримов улыбается одними уголками губ, но в его глазах — не улыбка. Кажется, он точно понял, что за картинки я увидела в своей голове. И это зажгло в его взгляде если не пожар… во всяком случае искру.

— Сиди.

Я остаюсь на месте, когда он выходит.

Послушная, ошеломленная Майя.

Мужчина обходит машину, открывает мне дверь и подает руку. А я стараюсь не вцепляться в нее, хотя ноги не держат.

— Где это мы? — оглядываюсь с недоумением. — Все-таки лес?

— Все-таки? — недоуменно поднимает бровь, а потом понимающе кивает. — Считаешь, я тебе заманил, и теперь буду пиршествовать?

Сглатываю.

Почему каждое слово, сказанное им, приобретает для меня особое значение?

Это его способности или особенности моего восприятия?

— А ты меня заманил?

— И продолжаю заманивать, — улыбается. — Пойдем. Надеюсь ты не из тех, для кого поздний ужин — проблема.

Я смотрю на простенькие часики на запястье и улыбаюсь:

— В четыре утра? Это скорее ранний завтрак. Да еще и на природе… ты меня балуешь.

— Пока нет, — отвечает серьезно и ведет по мощеной дорожке к ухоженной рощице.

Беседка похожа на шатер Шахерезады. Жаль, я не знаю такого количества историй, чтобы развлечь этого мужчину, но ему, похоже, это и не нужно. Он вольготно располагается в кресле, снимает крышку с стоящего уже блюда и довольно изучает поварской шедевр — похоже, что-то из высокой, может даже молекулярной кухни. Не могу себя заставить оторвать взгляд от его лица. А когда получается — спрашиваю, обводя рукой белые полотнища, фонарики и тепловые лампы:

— Это привычный тебе отдых?

Пожимает плечами:

— Из всех развлечений я предпочитаю еду, путешествия и сезонный спорт.

— Театры… кино?

— Равнодушен.

— А я уж было подумала, что ты летаешь в Венскую оперу, — выдавливаю с неловким смешком, но он остается серьезен.

— Летал однажды. Мне нужно было познакомиться с одним человеком.

Мы прерываемся.

Я.

Поднимаю свою крышку, беру приборы и в очередной раз мысленно благодарю маму за воспитание, а родной университет — за целый семестр этикета на первом курсе.

Я хотя бы не чувствую себя нескладехой рядом с Каримовым.

Мы долго едим и мало разговариваем. Но неловкость от ситуации и от того, что меня сорвали с рабочего места, растворяется в тишине ночи.

Мне спокойно и комфортно. И когда мы говорим, и когда молчим, и когда встаем и снова идем по вымощенным пустынным дорожкам, подсвеченным сетками на деревьях с миллионом фонариков — не уверена, что этот ресторан при загородной гостинице должен работать ночью, но он работает, а у меня вовсе нет возражений, настолько волшебно все вокруг.

Я ведь понимаю, что все это ненадолго, и просто позволяю себе впитать волшебство этого ночного… свидания. Которое закономерно заканчивается поцелуем под раскидистым кленом.

Губы Ильи — твердые и сухие, они не заставляют, а пробуют. Дают время привыкнуть — и к осторожным поцелуям, и к мужскому телу, что оказывается близко-близко. Его руки держат жестко, но опять же, не пугающе, и я после первых мгновений напряжения потихоньку расслабляюсь, все мягче открываю рот, все свободнее играю языком, чувствуя зарождающийся внутри рокот, уже сама напрашиваясь на большее, уже выгибаясь и обхватывая его руками.

Мужчина первым отстраняется.

Мне кажется, что он слишком спокоен и равнодушен, особенно по сравнению со мной — меня просто потряхивает — но его взгляд на меня… нет, пожалуй, равнодушным Каримова нельзя назвать.

Долго, уже почти обыденно смотрит мне в лицо, будто пытаясь прочесть что-то по нему, а потом кладет большой палец на нижнюю губу, давит, вынуждая меня снова приоткрыть рот, проводит по зубам. Странный, непривычный мне жест, лишь прообраз тех, что будут у нас позже…

Мы возвращаемся в город в молчании. Мне сыто и сонно, но я стараюсь не заснуть снова — помню его насмешку — и иду в общежитие, улыбаясь, на чуть-чуть поверив в сказку.

А дальше и правда начинается сказка.

Самые нежные и сладкие несколько недель.

Каримов действительно меня балует, но… не навязчиво. Никаких роскошных подарков, которые меня бы только смутили. Но подарки есть, говорящие о его запредельном внимании к деталям. Какие-то немыслимые вкусняшки, чтобы сэкономить мне время и силы. Небольшие изящные букетики, передаваемые с курьером. Красивенный зонт, как только начались дожди. Билеты на премьеру фильма с предложением сходить с подругой.

Мы видимся с ним редко и никогда не переписываемся — хоть у меня есть его номер, я стесняюсь слать ему всякие глупости. Но я ощущаю его присутствие каждый день. И благодарна, что не давит, не заставляет бросить работу, потому что ему не комильфо возиться с официанткой, не торопит события, хотя мы оба понимаем, к чему это идет…

И никогда не переступает черту, за которой я могу провалиться в сомнения и испуг.

Как результат — я сама уже ищу его внимания. И, черт возьми, готова наброситься на него…

Наши поцелуи вызывают во мне такую бурю, что я боюсь, что меня разорвет, мои сны становятся все неприличней, а внутренняя «хорошая девочка» уступает место незнакомой чертовке, которая и боится провоцировать, и делает это, попутно жадно изучая реакцию мужчины.

— Офигенный вариант, — показывает мне большой палец Анжела, которой я все-таки рассказываю в общих чертах, что происходит — ну не могу уже держать в себе. — Только имей в виду, ему все это может быть интересно только из-за твоей наивности. А как только получит свое…

— Ой да плевать, — отмахиваюсь. — Лишь бы я получила свое.

— Вот знала же, что в тихом омуте…

На самом деле мне не так уж легко, но я не показываю это даже самой себе. Потому что мне страшно. И я боюсь вовсе не того момента, как мы окажемся в одной постели с Каримовым, а того, что это и правда будет… первый и последний раз.

Только все происходит совсем не так, как я себе воображаю.

Совсем.

12

— Продалась все-таки?

Антон отлавливает меня после занятий на лестничном пролете и тянет куда-то к стене.

Вырываю руку и смотрю на него сердито — вот же неймется. Только мне показалось, что все уже давно забыто и никого ничего уже не волнует — чем я там занята и с кем — и на тебе. Опять что-то в голову ударило.

— Тебе не надоело? — вздыхаю. — У тебя дел нет других, кроме как меня преследовать?