Астрель и Хранитель Леса
(Повесть-сказка) - Прокофьева Софья Леонидовна - Страница 14

Одежда его пестрела пышными гербами, в руке он нес длинный свиток, перевитый лентой.

— Суд! Сегодня в десять утра состоится суд! Справедливый и великодушный, в десять утра! — монотонно и равнодушно выкрикивал он на всех перекрестках.

Но у каждого, кто его слышал, тоскливо замирало сердце. Что-то будет!

День выдался непогожий, унылый. Клочковатые тучи затянули солнце. Ветер разгонял их, но тут же наползали новые.

Задолго до назначенного срока у высоких стрельчатых дверей собрались жители города. Тревожные лица. Старики грузней, чем обычно, опирались на посохи. Дети пугливо жались к матерям.

Ровно в десять стражники распахнули двери, на створках которых были вырезаны львы с грозно оскаленной пастью.

Люди, притихнув, вошли в тускло освещенный зал.

На помосте стоял длинный стол, покрытый скатертью с тяжелыми кистями, и судейские кресла. Все виделось в какой-то дымке. Судьи в черных мантиях шевелились, как летучие мыши. Мутно белели в полумраке их руки и лица.

Пустовало только одно кресло. Это было кресло главного судьи Каргора. Время шло, но Каргор на этот раз что-то запаздывал. Так еще не бывало.

Судьи перешептывались, наклонялись друг к другу, искоса то и дело поглядывали на пустое кресло.

Люди в зале примолкли настороженно и тревожно, и дыхание их было как один тихий вздох.

Стрелка башенных часов совершала круг за кругом. Каждые полчаса слышался гулкий, раскатистый звон, но Каргор все не появлялся.

Заметное беспокойство охватило судей. Они отрывисто переговаривались. Опрометью куда-то побежал слуга. Писец уронил перья, неловко и торопливо собрал их дрожащими руками и снова рассыпал.

В стороне сидел Игран Толстый. Он нетерпеливо ерзал на скамье, словно никак не мог усесться поудобней. Не без опаски поглядывал на людей в зале, сокрушенно вздыхал, вытирал платком потную шею.

Время давно перевалило за полдень.

С улицы послышались повелительные громкие голоса, щелканье бичей, звон оружия. Четкое цоканье копыт по плитам площади.

— Король! Прибыл сам король! Виданное ли дело… — прошелестело в толпе.

Вошел король, опираясь рукой на плечо маленького пажа. Это был худенький, бледный мальчик в голубом бархате с круто завитыми волосами. Но рот его был напряженно сжат, в глазах застыл недетский испуг.

— Где Каргор? Почему его нет? — голосом тихим, но не предвещающим ничего доброго, спросил король.

Его долговязая фигура, одутловатое лицо, сплющенный утиный нос могли бы показаться смешными, если бы не надменность движений и холодный взгляд.

Растерянные, перепуганные судьи с виноватым видом разводили руками, подобострастно кланяясь.

Вдруг слуги шарахнулись в стороны, из дверей пахнуло леденящим холодом и в зале появился Каргор. Он на миг помедлил в дверях и направился к своему креслу. Но все заметили, что походка его была неверной, шаткой, будто каждый шаг давался ему с трудом.

— Ты с ума сошел, Каргор! — прошипел король, бросив косой взгляд на толпу. — Это нельзя тянуть долго…

И только маленький паж расслышал слабый, измученный голос Каргора:

— Ваше величество… это случилось со мной впервые. Я обернулся вороном и вылетел из своей башни загодя. Времени у меня было довольно, я мог не спешить. Пролетая над башней Ренгиста Беспамятного, я не удержался и заглянул в окно. Много лет я не видел своего братца. Дряхлая развалина — вот каким он стал, я едва узнал его. Я не почувствовал жалости, нет. Старые счеты, государь, старые счеты. Радость, торжество охватили меня. Но я помнил, сегодня суд над рыбаками и надо поспеть вовремя. Я опустился на землю, чтобы принять обличье человека, и… не смог. Проклятье! Вновь обернуться человеком мне не удавалось. Десятки раз я взмывал вверх и с силой ударялся о землю. Все напрасно! Как описать мой ужас! Но вдруг я почувствовал: да, я снова человек и обеими ногами стою на земле. Это не к добру, государь. Мне должно быть осторожней…

Паж съежился под тяжелой рукой короля. Крепко прижал ладонь к губам, у него зуб на зуб не попадал от страха.

— Пустое, — нетерпеливо дернул плечом король. — Глупости и бредни. Пора начинать, поторопись!

По знаку Каргора ввели братьев-рыбаков, рослых, рыжеволосых. У обоих были мужественные, открытые лица с добрыми веснушками на щеках. Звон цепей сопровождал каждый их шаг.

Невнятный ропот пронесся по залу и стих.

Кто-то из подручных слуг кучей вывалил на стол перед судьями спутанную рыболовную сеть. Кое-где поблескивала прилипшая чешуя.

— Это они, они! Что, попались, голубчики! — вдруг взвизгнул Игран Толстый. Он оперся ладонями на скамью и неуклюже приподнялся. — Это они украли мою чудесную посуду! Золотую и серебряную. Я их узнаю, хотя я их не видел. То есть я их видел, только вот беда, не мог разглядеть толком. А как их разглядишь, если эти разбойники и негодяи были в масках?

Гул возмущения волной прокатился по залу:

— Коли не разглядел, так и молчи!

— Такие честные парни!

— Мы все их знаем! Они не воры!

Король окинул беглым взглядом толпу и резко повернулся к Каргору:

— Довольно! Молчать! Вина их доказана. Зачитай приговор, судья!

— Мы никогда не видели этого толстого господина. Не понимаем, о чем он говорит! — крикнул старший из братьев. Он поднял руку. Зазвенели цепи. — Клянусь, наша совесть чиста!

— А почему рыболовная сеть оказалась на дороге? Чья она?

Каргор посмотрел на рыбака своими леденящими душу глазами.

— Мы вернулись с ловли как всегда. Сеть повесили сушиться на жердях возле дома. Потом она пропала. Это святая правда! — упрямо тряхнул головой старший брат и сделал шаг вперед. Но рука стражника тяжело надавила ему на плечо.

— Посуда! Моя посуда! — снова взвизгнул Игран Толстый. Он с мольбой протянул к судьям руки с розовыми, как у младенца, пухлыми пальцами, заговорил угодливо, льстиво: — Господа, добренькие судьи! Пусть они отдадут мне мои кубки и подносы, а потом делайте с ворами что вашей милости угодно. Мне все равно, только верните мне мое добро!

— Мне надоел этот человек, — король нетерпеливо нахмурился.

Двое стражников вмиг подхватили Играна Толстого под мышки и стянули с лавки. Они пронесли коротышку через весь зал, а он истошно выкрикивал что-то, болтая в воздухе толстыми ножками. Стражники вынесли его из дверей. Писклявый голос затих.

Каргор медленно-медленно развернул свиток.

Пальцы не слушались его, словно это была не бумага, а скатанный в трубку лист железа. На впалых висках проступили капли пота.

— Именем справедливейшего из королей, — начал он. Голос его звучал глухо и невнятно, словно доносился из-под земли. — Братья-рыбаки Ниссе и Лесли с Окуневой улицы из дома, что напротив лавки башмачника, виновны в ограблении достопочтенного господина Играна Толстого! Улики налицо, и вина их доказана. Суд присуждает их к вечному заключению. Отныне и до скончания жизни они не увидят никого и никто не увидит их!

Из глубины зала послышались громкие горячие голоса:

— Они же ни в чем не виноваты, за что?

— Не они первые ложно осуждены!

— Где пекарь и его подмастерья? Где кузнец Верлик?

Надрывно зарыдала какая-то женщина:

— Ниссе, мой Ниссе, родной!

Зал грозно шумел. Невидимые в полумраке люди вскакивали с мест, и гнев волнами прокатывался по их рядам.

— Каргор, надо кончать… — торопливо, шипящим шепотом приказал король. Паж съежился возле него, сжался комочком. — Скрепи приговор печатью!

Но Каргор почему-то медлил.

— Ну! — бешено топнул ногой король. — Торопись! Разве ты не видишь?..

Каргор медленно потянулся к большой печати, лежавшей на столе перед ним.

Но тут лицо Каргора начало странно меняться. Брови нависли над глазами, а сами глаза стали круглыми, и тусклый огонь зажегся в их глубине. Нос вытянулся, хищно загнулся книзу и заострился.

Рука Каргора повисла в воздухе, словно не решаясь опуститься. Наконец, собравшись с духом, Каргор схватил судейскую печать…