Танец страсти - Поплавская Полина - Страница 21

Йену, наверное, было не меньше пятидесяти, но никто бы не решился назвать его пожилым человеком. Спокойная уверенность, с которой он держался, легкость, которая чувствовалась в каждом жесте, были атрибутами несомненной уверенной силы этого человека. Выражение его глаз не было невинной шалостью доживавшего свой век ловеласа — вряд ли Йен способен впасть в судорожную зависимость от дамского внимания. Может быть, интерес, который читался в его взгляде, был всего лишь привычкой, но Малин не сомневалась, что и все остальные повадки в отношении противоположного пола этот человек сохранил неизменными с молодости, разве что теперь придавал им меньше значения.

Малин не решалась включиться в явно предложенную ей игру — для этого нужно быть уверенной в собственных силах. Но и отказываться от брошенного ей вызова она не хотела. Ей казалось, что если она напустит на себя сердитый вид, то будет выглядеть глупо, а если проигнорирует его подчеркнуто мужское отношение к ней, то тем самым признает собственную беспомощность. Она отвернулась, чтобы Йен не заметил ее замешательства, и сделала вид, что рассматривает что-то на противоположном берегу залива.

— Пригласите меня на премьеру? — вдруг спросил он.

— Конечно. Правда, это будет еще не скоро, — Малин пожалела, что ляпнула про постановку. Впрочем, едва ли она встретится с этим человеком еще раз.

— Я вам оставлю свой телефон и адрес — на всякий случай, если вдруг вы вздумаете прислать мне приглашение в письменном виде, — едва заметно улыбнувшись, он протянул ей визитную карточку. — Я провожу вас?

— Нет, спасибо, мне еще надо встретиться кое с кем тут, неподалеку, — Малин махнула рукой в неопределенном направлении.

— Ну что ж, было приятно познакомиться.

И это все? Ни приглашений, ни вопросов. Но неужели она похожа на девушку, которая звонит первой? Или ее холодность способна отпугнуть даже опытного искусителя? Малин в растерянности смотрела в спину удалявшейся почти двухметровой фигуре. Она живет между репетициями и спектаклями, в маленьком театральном пространстве и, похоже, совершенно не приспособлена ко всему, что находится за его пределами. Стоит ей встретиться с человеком, живущим по другим правилам, как она уже не может понять, чего от нее хотят, о чем с ней разговаривают. Сегодняшнее знакомство — подтверждение этому.

— Ну, заходи, заходи! — дверь маленького домика приветливо распахнулась, и Малин попала в объятия сухой старушки. — Погода-то какая, а?! А я, как назло, уговорила Илве погулять по берегу моря, ее ведь из дому не вытащишь! И такая погода! Ай-ай-ай! Как ты промокла! Ну, проходи же в дом, — и она с необыкновенной живостью, не переставая тараторить и причитать, подхватила девушку и увлекла за собой.

Каждый раз, заглядывая к своей бывшей преподавательнице, Малин словно давала глазам отдых. Небольшая гостиная фру Йенсен была так тщательно обустроена и выглядела всегда так опрятно, что девушка поневоле завидовала: сама она на такое была не способна. В глубине горел камин, на котором красовались несколько изящных безделушек. Одну из них, фарфорового песика с длинными ушами, когда-то подарила Малин. Перед камином стояло кресло с накинутым на него пледом. Рядом — низкий столик с очередным рукоделием.

— Видишь, изучаю новый рисунок, — старушка кивнула на журнал, раскрытый на столике рядом с вышивкой. — Что-то не выходит пока. — Она улыбнулась и легонько подтолкнула Малин к огню:

— Садись. Грейся. Сейчас я сварю кофе.

Малин закуталась в плед и протянула руки к огню. За окном в садике перед домом шумели, волновались в темноте деревья, которым негде укрыться от превратностей погоды, а здесь, в гостиной, так тепло и уютно. И все по-старому. И это окно, у которого, как хорошо знала девушка, любит сидеть пожилая женщина.

Совсем другой вид открывается из окна на кухне: оно выходит во двор, на стену соседнего старого дома. Поэтому кухня темновата, и хозяйка не любит подолгу в ней находиться. Ее деятельная и жизнерадостная натура требует выхода к свету, простору. Фру Йенсен так радовалась, когда смогла снять этот домик на окраине с окном, в которое день и ночь стучатся ветви деревьев, а за деревьями — море, ветер, бескрайнее пространство.

Ее муж умер еще лет тридцать назад, Малин видела его на фотографиях. Детьми они не обзавелись, и, должно быть, поэтому старая преподавательница так живо интересовалась всем, что происходило с окружавшими ее людьми.

Студенты любили ее. Молодые люди остро чувствуют, как к ним относятся старшие, и фру Йенсен всегда занимала первые места в заочных рейтингах преподавателей колледжа.

Она преподавала историю европейской культуры, и на памяти Малин был случай, когда родители приходили беседовать с преподавательницей, чтобы она не слишком забивала голову их отпрыска своим предметом, отвлекая его ото всех остальных. После таких разговоров фру Йенсен хвасталась: “Я как Сократ — тоже получаю нарекания за развращение молодежи”. На самом деле она остро переживала стычки с родителями, и однажды Малин видела, как преподавательница стояла в коридоре, судорожно сжимая пальцами какую-то книгу, а потом повернулась, и девушка поразилась выражению ее лица — на нем было почти отчаяние, вызванное бессилием перед чьей-то пустой душой.

А когда начиналось занятие, то все события, волновавшие до этого девушку, становились чем-то вроде соринок на окне, обращенном в вечность. Вечность — именно такое значение придавала фру Йенсен своему предмету. Рассказывала ли она о ритуальных шествиях египтян или о нашумевших парижских спектаклях прошлого столетия, ее глаза загорались необыкновенным огнем; она шутила и заставляла аудиторию падать от смеха под столы; она говорила о трагедиях, и на глаза слушавших ее наворачивались слезы.

Фру Йенсен любила приглашать студентов к себе домой, и здесь они могли поговорить обо всем, что им интересно. Рассаживались где придется — на диване, на подоконниках, на полу — и обсуждали Микеланджело, Вторую мировую войну, новые фильмы, чудеса египетских гробниц… Расходились обычно поздно, и сейчас Малин удивлялась — как к этому факту не придиралось строгое начальство колледжа?

Если Малин долго не заходила к бывшей преподавательнице, то чувствовала, что ей чего-то недостает. Про себя она называла это “пойти за книгами” — хотя далеко не всегда брала что-то из со вкусом составленной библиотеки фру Йенсен.

— Кофе готов! — старушка вошла в комнату с подносом в руках, распространяя вокруг себя великолепный аромат. Она была мастерица заваривать кофе, колдовала над ним, что-то добавляла, но никому не выдавала своего секрета. “Перед смертью скажу”, — отшучивалась она от тех, кто интересовался особенно настойчиво.

Фру Йенсен поставила поднос на стол.

— Прошу, девочка моя. — Они сели за стол друг напротив друга, и хозяйка ласково и изучающе взглянула на девушку. — Ты долго не заходила. Наверное, много работала.

Малин испытывала благодарность к старушке за то, что она ни о чем не расспрашивала ее, в отличие от Кристин. Ведь о чем бы сейчас она ни принялась рассказывать — о нервной обстановке в театре, об этой странной истории с музеем, что никак не шла из головы, — то, возможно, облегчила бы таким образом душу, но потом уже не могла бы рассчитывать на передышку в стенах этого дома. Он оказался бы включенным в круги ада, которыми сейчас представлялась девушке ее жизнь.

— Да, я участвую в одном фестивале, как постановщик. Спектакль будет называться “Мед поэзии”. — Малин отхлебнула из чашки. — Может быть, что-то и получится… Мы репетируем по утрам, даже директор театра пока ничего не знает.

— Наверное, это нелегко. С удовольствием приду на твой спектакль.

Они немного помолчали, допивая кофе. Малин взглянула в окно: дождь продолжал моросить, уныло и занудно, замазывая мир серой краской и стирая границы между небом и землей. Капли тихо стучали по подоконнику, исполняя музыку неведомого автора. “Скорее всего, это колыбельная”, — подумала отогревшаяся Малин и сладко зевнула.