Танец страсти - Поплавская Полина - Страница 20

Она бродила между перегородками, отделявшими одну экспозицию от другой, не решаясь ни уйти из музея, ни вернуться к тому месту, где глаза уже дважды подводили ее. Уйти — значило бы признать свою болезнь, тогда, выйдя отсюда, ей следовало отправиться прямиком к психиатру…

Малин решила заставить себя еще раз взглянуть на злополучные римские чурки. В конце концов, Юхан прав — надо лишь хорошенько присмотреться. Но остатки страха, укоренившиеся где-то в солнечном сплетении, сковывали ноги, не позволяя подойти к кораблю.

Малин не знала, сколько времени провела в борьбе с собой. Когда она вновь обрела способность различать окружавшие ее предметы, то обнаружила, что уже довольно долго смотрит на большую черно-белую фотографию, сделанную, вероятно, в конце шестидесятых. На фоне моря была снята группа молодых людей, чьи лица были отчетливо видны: отливающий металлическим блеском загар, белозубые улыбки, морщинки, какие бывают, если слишком часто щуриться от солнца. Подпись под фотографией сообщала, что на ней запечатлены аквалангисты и археологи, участвовавшие в поднятии “Васы”. Позади всех стоял высокий плечистый молодой мужчина с аккуратно подстриженной бородой. Ветер взъерошил его русые волосы, они стояли торчком, и даже борода не могла скрыть мальчишеского выражения на его лице. Он широко улыбался, и Малин невольно улыбнулась в ответ.

Глубоко вздохнув, она повернулась, чтобы пойти в глубь зала, и застыла на месте. Напротив стенда с фотографией стоял тот самый мужчина, чьему изображению она только что улыбалась. Он выглядел несколько старше, чем на фотографии. Малин переводила взгляд с фотографии на живого гиганта, удобно устроившегося на перилах, и чувствовала, что пол уходит у нее из-под ног. Очевидно, ее болезнь прогрессирует — видения уже перекинулись на живых людей…

Но тут мужчина-галлюцинация еще и заговорил:

— Полагаю, уже не нужно объяснять вам, какое отношение я имею к музею?

— Вы хранитель? — обреченно спросила Малин.

— Неужели похож? — Незнакомец недоуменно поднял брови и представился: — Йен Фредрикссон, аквалангист. — Он кивнул в сторону фотографии.

— Я думала, мне померещилось, — пробормотала Малин. Заметив, что мужчина вопросительно смотрит на нее, она назвала свое имя.

— Вы только не подумайте, что я каждый день прихожу сюда, чтобы сбивать с толку наблюдательных посетителей, — Йен Фредрикссон усмехнулся в усы. — Мой друг, а он в самом деле работает в музее хранителем, попросил меня сегодня зайти. Вы интересуетесь историей?

— В некотором роде, — неохотно ответила она. Но Йен Фредрикссон ждал продолжения, и она зачем-то соврала: — Мы готовим постановку о гибели “Васы”.

— Жаль, что не о спасении, тогда я бы вам пригодился.

— Скажите, кто поднимал со дна статуи? — неизвестно на что надеясь, спросила Малин.

— Я был в команде. Или вас интересует кто-то конкретный?

— Вы не согласитесь показать мне эти статуи? — Наверно, со стороны все выглядело так, словно она навязывалась, но Малин было уже все равно. Если сейчас она опять увидит фантастические картины, то, по крайней мере, окажется не одна.

Чайки — самые сварливые и назойливые из птиц. Их резкие истеричные крики слышишь, даже когда тебе кажется, что способность воспринимать полностью утрачена, а на смену ей пришло бессмысленное оцепенение… Уже минут десять Малин не видела, как по-осеннему желтые блики бегают по воде, как качаются на волнах опавшие листья липы, до нее не доходил смысл того, что рассказывал новый знакомый. Острый скрежещущий крик чайки заставил девушку очнуться от сумрачного состояния, в которое она была погружена полностью.

Они сидели за столиком открытого кафе на набережной. С наступлением осени большая часть таких заведений уже закрылась, но это работало и, похоже, отдувалось за всю набережную — вокруг не было ни одного свободного места. “Интересно, как ему удалось сделать так, чтобы к нам никто не подсаживался?” — мельком подумала девушка. Йен пригласил ее выпить кофе, и Малин обрадовалась приглашению — все-таки еще какое-то время она не останется один на один со своим распадающимся на куски сознанием. Хотя… После того, что она только что пережила, никакое общество не могло вызволить ее из плена нараставшей депрессии. Даже то обстоятельство, что, обойдя корабль и добравшись до кормы, она обнаружила, что со светом теперь все в порядке и так ясно виденный ею пожар был опять всего лишь ее собственной фантазией, не успокаивало. Что с того, что в присутствии других людей она не путает деревянные чурки с драконами? Она все равно не способна самостоятельно отличить реальность от вымысла. Нельзя прожить всю жизнь с поводырем, который станет делать это за тебя…

Йен продолжал рассказывать: “Забавно было лазать под днищем, но и жутковато — все-таки несколько тонн прямо над головой…” Он вдруг замолчал, и Малин стало не по себе еще и оттого, что вот она пьет кофе с человеком, с которым познакомилась полчаса назад, и он, похоже, чувствует себя хозяином положения. Наверняка он уверен в том, что она будет рада дать ему свой телефон, или, может быть, сразу согласится “посмотреть его квартиру”, как это принято говорить?.. Чтобы избавиться от неприятного ощущения, она спросила:

— У вас, наверное, были какие-нибудь необычные находки?

— О, да. Как раз из-за такой вещи меня вызывал сегодня Симон. Но это невеселая история… Обычно мы спускались на дно вдвоем с моим другом, Нильсом. Я уже говорил, самое интересное началось, когда корабль уже подняли, больше всего вещей мы находили в пятнадцати-двадцати метрах по обе стороны от киля. — Йен достал пачку сигарет, вопросительно посмотрел на девушку и, дождавшись ее кивка, закурил. Малин заметила, что когда он затягивался, то прищуривал левый глаз. — В тот раз мы отошли немного в сторону, Нильс шел впереди. И вот он заглядывает в какую-то расщелину, а потом поворачивается и машет мне рукой, чтобы я плыл быстрее… — Йен ненадолго замолчал, что-то обдумывая. Малин посмотрела на него: брови сдвинуты, ярко-голубые глаза двумя лучами разрезают пространство. — Это было что-то вроде грота в скале… Таких скал я больше нигде не видел. Она была треугольной, и над гротом нависал большой кусок с острыми выступами снизу, получалось похоже на змеиную пасть. Нильс по пояс залез туда и вытащил какую-то деревяшку, потом передал ее мне и потянулся за чем-то еще. Я не успел заметить, как все произошло — вдруг вижу, что та часть скалы, которая нависала сверху, теперь внизу и из-под нее торчат ноги Нильса… — Йен прикрыл глаза, и два синих луча погасли. — Мне не удалось вытащить его, — глухо продолжал сидевший напротив Малин мужчина, — но это было и бессмысленно: камень весил несколько тонн, и он упал Нильсу прямо на голову. Потом водолазы извлекли… то, что от него осталось.

— Мне очень жаль… — пробормотала Малин в замешательстве. Но, похоже, Йен уже справился с собой:

— Вы спрашивали меня про необычные вещи. Так вот, дощечка, которая оказалась у меня в руках, — это какая-то таблица. Язык не шведский, во всяком случае, буквы не латинские. Я тогда отнес ее Симону, он узнал несколько рун, но до смысла написанного так и не докопался. В общем, вряд ли это могло иметь какое-либо отношение к “Васе”. — Он внимательно посмотрел на свою собеседницу. — Мне бы хотелось надеяться, что это еще более древняя вещь. Но Симон до сих пор считал, что это апокриф: какой-то шутник нашел вымоченную в море ясеневую дощечку, заглянул в учебник древней скандинавской письменности и состряпал свое “послание”. Правда, сегодня Симон вызвал меня в музей для того, чтобы потребовать эту таблицу для анализа… Он в очередной раз обследовал трюм “Васы” и теперь считает, что в доски должны были быть вмонтированы какие-то квадратные штуковины. А я уже успел запихнуть ее неизвестно куда…

“Наверно, я опять что-то пропустила. Но нет, просто он до сих пор переживает смерть друга, нельзя требовать, чтобы он легко рассказывал об этом”, — подумала Малин. Она не решилась больше расспрашивать Йена, и он замолчал. Некоторое время он глядел в свою чашку, а потом поднял глаза на Малин. Она вновь смутилась. Он так смотрел на нее… Малин только однажды довелось ощутить на себе такой мужской взгляд. Тогда пожилой финн, который приехал к ним в студию на неделю, чтобы провести мастер-класс по бальным танцам, вдруг стал уделять Малин особое внимание. Впрочем, он был склонен уделять особое внимание всем молоденьким танцовщицам. Каждый раз, когда она встречалась с ним глазами, Малин читала в них особое лукаво-провокационное выражение. В этом лукавстве угадывалось то отношение к женщинам, которого не встретишь у современных молодых мужчин — оно осталось где-то на рубеже шестидесятых и семидесятых, в комедийно-шпионских сериалах с Шоном Коннери… Леннарт, так звали финна, был, пожалуй, староват для таких взглядов — несмотря на свою балетную осанку он выглядел почти стариком, и поэтому Малин никак не могла избавиться от дурацкого чувства неловкости.