Испанец (СИ) - Фрес Константин - Страница 20

- Залез, чтобы вас видеть и знать точно, что вы слышите меня, - упрямо ответил Эду. – И слезать не подумаю даже.

Эду играл на гитаре хорошо; Марина раньше слышала только своих, местных дворовых умельцев, которые пели на лавочках песни о несчастной любви хулигана к хорошей девушке. Они неизменно собирали вокруг себя море поклонниц, слушателей. Марина же терпеть не могла этой самодеятельности; страдающие голоса певцов казались ей смешными, музыка – неприятной, неловкой и примитивной, почти какофонией,  а потертые гитары - чем-то отвратительным и пошлым. Блатная романтика вызывала у нее неизменное чувство брезгливости и она искренне не понимала девчонок, восторгающихся очередным «музыкантом».

В руках Эду инструмент был совсем другим; романтичным, мелодичным, страстным и задумчивым. Казалось, даже ноты он выдавал совсем другие – такие, о существовании которых дворовые умельцы и не подозревали.

До этого дня Марина и не знала, что гитара может звучать так. Мягко, быстро, словно льющийся мед. Никаких неловких рваных аккордов, которыми так гордились дворовые певцы; никакого травмирующего слух дребезжания и заунывных песнопений – живая, яркая, мелодичная музыка, льющаяся из-под ловких быстрых пальцев, умело перебирающих струны. Ах, как не хватало к этой страстной мелодии кастаньет и танца, со стуком каблуков, с мельканием пестрой яркой одежды, быстры хлопков ладоней, задающих ритм!

И голос.

Конечно, Эду не был оперным певцом, но голос у него был приятный. Мягкий, глубокий баритон.

Он то смотрел на струны, то поднимал взгляд на Марину, улыбаясь, и солнце снова играло в его глазах. И сердце девушки сладко замирало в груди когда она слышала свое имя, вставленное Эду в песенку – простую, но очень милую. Не в рифму, рвущее ритм, но старательно произносимое испанцем.

«Марина, неприступная сеньорита»…

«Боже, - думала Марина, прижимая ладони к пылающим щекам, чувствуя, как сердце ее тает мороженое на солнцепеке, как ее тянет подойди к окну ближе, так, чтобы солнце осветило и ее лицо, чтобы он увидел, что и она улыбается, и его мальчишеская глупая выходка ей на самом деле приятна. – Господи Боже, только б этого никто не увидел!»

Однако ее мольбы не были услышаны; зрителей собралось более чем достаточно.

На пение Эду подтянулись рабочие, что копошились в саду; они поддерживали его выкриками и аплодисментами, что-то кричали о том, что воспеваемая им дама – самая прекрасная на свете, какую-то обычную восторженную чушь, и Марина краснела и прятала лицо в ладонях снова, чтобы он не заметил, что она смеется. Эду, казалось, был вовсе не против, что его пение слушает кто-то еще, кроме Марины. И восторженные возгласы он принимал как должное, лишь еще увереннее ударял по струнам и пел еще громче, еще более дерзко, повторяя ее имя все четче и четче.

«Привык развлекать толпу, - подумала Марина. – Ему все равно, кто ему аплодирует, лишь бы смотрели на него и поддерживали… были на одной волне…»

А еще… она и не заметила, как в библиотеку проник еще один человек. Женщина, если точнее.

Это была зрелая женщина, пожалуй, старше Вероники, одетая стильно и строго, но с шиком и с тонким вкусом. Свой возраст она принимала со смирением и несла его с достоинством, не пытаясь молодиться. Ее белоснежные волосы были острижены и взбиты в модную прическу, на черных отворотах приталенного пиджака лежали острые уголки ворота светлой блузки.

Некоторое время незнакомка стояла за спиной Марины неподвижно, неслышно; она видела и то, как Марина прогоняла Эду, и слышала его песню и одобрительные возгласы нечаянных зрителей.

Некоторое время она стояла молча, прислушиваясь к пению Эдуардо, к одобрительным возгласам толпы слушателей и возмущенным воплям Марины, которая металась вдоль окна, повторяя «сеньор Эду, это опасно, ради всего святого!», и на губах ее сияла улыбка, полная горечи и нежности.

Вечная комедия, как сказал классик. Весна, солнце. Тепло, цветущие апельсины, и жажда жизни и любви… Что может быть сильнее и прекраснее повторяющейся вечности, разной в своих воплощениях? Любовь, будоражащая кровь… Летняя жара и разносящий над полями аромат цветов горячий ветер, безумные поступки и священное молчание, громче и понятнее любого крика?.. Чужие чувства, чужая тайна и чужая страсть, выраженные в песне, которую Эду назвал серенадой, всколыхнули в ее сердце воспоминания, которые она прятала крепко, и Иоланта прикрыла глаза, чтобы не позволить слезам выкатиться из-под ресниц.

… Когда мелодия стихла, женщина открыла глаза, тайком отерла мокрые глаза, решительно стряхнула с себя наваждение весны, воспоминания, и уверенно шагнула к окну.

- Ах, сеньор Эдуардо, - произнесла она осуждающе. – Разве вы не слышите, что ваша гостья просит вас прекратить, остановиться?

Ее голос был сухим, официальным и бесстрастным, таким пугающим своей бесчеловечной равнодушностью, что Марина в испуге отшатнулась от окна и вскрикнула, словно ее поймали на чем-то плохом.  Эду, сидящий на дереве, тоже чертыхнулся, мелодия оборвалась, словно он вдруг разучился играть на гитаре.

- Иоланта, - выкрикнул он, словно какое-то проклятие, и женщина приподняла подбородок, с достоинством принимая его досаду как нечто само собой разумеющееся.

- Сеньор Эдуардо, - непререкаемым тоном произнесла та, кого он назвал Иолантой, поблескивая светлыми глазами под ресницами, - потрудитесь спуститься с дерева, да поосторожнее. Ваше воспитание оставляет желать лучшего, впрочем, как обычно. Вас же просили. Ваша гостья вас просила прекратить это. Отчего вы не слушаетесь?

- Я сам разберусь со своей дамой! – выпалил в ярости Эду, но Иоланта, не тратя лишних слов, закрыла поплотнее окно, чтобы ругательств и проклятий Эду было не слышно, и обернулась к Марине.

Под ее внимательным, изучающим взглядом Марина съежилась, стараясь быть маленькой и незаметной, и прошептала:

- Я не виновата… так вышло…

Иоланта чуть качнула головой. С ее бесстрастного лица на миг исчезло холодное, стервозное выражение, и она стала похожа на саму Марину, такая же растерянная, ждущая и предвкушающая счастья, и знающая, что его не будет… никогда.

- Я знаю, - ответила она слишком поспешно, отводя светлый локон со лба, словно отирая с кожи полуденную жару. – Сеньор Эдуардо… он всегда был с характером, и непослушный, да. Всегда делал что хотел, даже когда ему было десять. Мужское воспитание, знаете ли; или ты получаешь от этой жизни все, или ты не мужчина. Он крепко усвоил этот урок. Простите его.

Несмотря на шик Иоланты, на ее роскошь, которой возраст лишь добавлял шарма, было ясно, что она тут тоже лишь служанка. По тому, как обращался к ней Эду, по тому, как он негодующе кричал на нее.

- Секретарь и помощница сеньора де Авалоса, - подсказала она Марине, пытающейся понять, какое место Иоланта занимает в доме. Кажется, она была еще и очень проницательна; умна настолько, что не существовало ничего, чего она не могла бы понять. – Я служу семье очень давно. Наверное, я была молода в точности как вы сейчас, когда впервые двери этого дома раскрылись для меня. Сеньор Эдуардо вырос на моих руках.

- Он мог бы быть повежливее с вами, - пробормотала Марина, но Иоланта лишь тряхнула головой.

- Он должен уважать и чтить свою мать, - четко, почти жестоко ответила Иоланта. – А не меня. Я всего лишь прислуга.

- Мать? – повторила Марина. А кстати… странное дело какое, где же сеньора де Авалос?

- А ее нет, - произнесла Иоланта тем тонким, хрупким голосом, каким говорят о личной трагедии, о чем-то страшном и необратимом. Она мигнула, словно отказываясь от воспоминаний, хороня их в душе. – Это не тайна, но вам это знать надо.

- Мне? – оторопело произнесла Марина. – Зачем? Я тут зачем?

- Затем, - веско ответила Иоланта, - что сеньор Эду поет вам серенады. Затем, что он поступает как его отец – а сеньор де Авалос не хотел бы этого, нет!  Девушка не из его круга…  В свое время он женился на такой, как вы – свободной, как птица, плевавшей на предрассудки и классовые различия! Не ровня сеньору Педро… Она предпочитала встречать весну в своем квартале; там родился сеньор Эдуардо; там видно было видно, как бегут быки по улице. Она любила эти праздники. Простая девушка… Простите.  О, она была испанкой до мозга костей! Сеньор Педро был против того, чтоб быть так близко к народу, но она настаивала. Не забывала свои корни; и праздник там встречала. И однажды замешкалась; быки были уже на улице. Сеньор Педро успел утащить ребенка, а ее – нет. Эду видел это. Вы думаете, спроста он мстит им? Каждый раз он убивает и мстит, пытается спасти мать!