Испанец (СИ) - Фрес Константин - Страница 19

- Он сказал, что не хочет есть, - тихо ответила девушка.

- Я слышала, что он сказал, - отрезала Вероника, встряхивая белокурыми волосами и оправляя платье. – Мне интересно, почему он так сказал. Девочка, - Вероника обычно не переходила на такой тон – хамовитый, злой, язвительный, но сегодня, кажется, был особый случай. -  Запомни одну вещь: ты здесь работаешь. В этом великолепном доме ты – работаешь. Как Мерседес, - она кивнула на тихую, безмолвную служанку, суетящуюся у стола, - как я. Как все, кто здесь находится. И отношения у тебя с хозяином этого дома должны быть чисто деловые. Ты не должна ничем отличаться от мебели с той лишь разницей, что ты говорить умеешь. А стулья – нет. Никаких личных контактов, - в голосе Вероники прозвучала сталь, светлые, искусно накрашенные глаза стали просто белыми от злости. – Мой тебе добрый совет – ты же знаешь, что я отношусь к тебе очень хорошо? – не подпускай сеньора де Авалоса к себе ближе, чем на пушечный выстрел.  Я, в отличие от тебя, давно и хорошо его знаю, - на красивом лице Вероники появилась легкая гримаса досады, но почти тотчас же исчезла. – Эдуардо обаятелен и умеет нравиться женщинам. Даже если он этого не хочет. А если хочет, то он не пропускает ни одной юбки. Таких юных девочек, как ты, у него было, есть и будет еще миллион, и ни с одной ничего серьезного. Так,- Вероника махнула рукой, явно что-то припоминая, - одни циничные мужские развлечения.  Ты же не хочешь стать одним из его развлечений, которые он даже не запоминает? Мне не нужны потом осложнения; слезы в подушку, истерики, трагедии… Неприятности, - Вероника внимательно глянула на Марину, так пристально, словно хотела проникнуть в ее мысли, - поездки в больницу… Здесь эти услуги стоят заоблачно дорого. Ну, ты поняла меня? И тебе эти неприятности тоже не нужны. Так что будь благоразумна, Полозкова!

- Конечно, Вероника Андреевна! – как можно более серьезно произнесла Марина. – Вы очень и очень правы!

Однако, сама своим советам Вероника что-то следовать не спешила. К завтраку она надела настолько откровенное платье, что Марина удивилась, насколько же кричащие и даже вульгарные вещи есть в гардеробе Вероники, обычно такой сдержанной и тонко чувствующей моду.

Телесного цвета платье  на тонких черных бретелях, с глубоким вырезом на груди и на спине скорее напоминало пеньюар, чем одежду, годящуюся для утра. Можно было сказать, что Вероника просто вывалила на стол свою грудь, выставила ее на всеобщее обозрение. Глядя, как она нервно поправляет тонкие бретели на худеньких плечах, Марина подумала, что, похоже, Вероника-то сама крепко втрескалась в де Авалоса, с той лишь разницей, что предмет ее воздыханий старший, и он, кажется, не обращал на нее внимания вообще. Он был подчеркнуто вежлив с гостьями и очень предупредителен, но, в отличие от чересчур темпераментного сына, очень холоден к Веронике как к женщине. Марина могла поклясться, что даже если Вероника явилась бы к столу голой, сеньор Педро даже и бровью бы не повел и сделал вид, что все так и должно быть. И Вероника это знала; знала и мучилась от непробиваемости старшего де Авалоса. А видя, что младший что-то чересчур резко реагирует на Марину, которую знает всего один день, она вполне могла просто-напросто приревновать ее к благородному семейству.

Наверное, это очень обидно – видеть, как другой так легко дается то, за что она, Вероника, неглупая, целеустремленная, хваткая женщина так долго и так напрасно бьется вот уже который год. И с каждым разом методы обольщения становятся все более откровенными и оттого все более жалкими, а в светлых глазах Вероники все чаще проскальзывало отчаяние, потому что она проигрывала не только де Авалосу, но и времени. Моложе она не становилась, и это не придавало ей больше уверенности.

***

После завтрака де Авалос и Вероника отправились на какую-то прогулку. Мужчина был чем-то озабочен, а потому рассеян и невнимателен, и Вероника, мигом почуяв эту слабину, вцепилась в него всеми силами, и каким-то образом ей удалось уговорить его свозить ее в город, посмотреть достопримечательности.

Марина же приступила к работе.

Специально для этого хозяин дома распорядился проводить ее в домашнюю библиотеку, где Марина и расположилась с комфортом, обложившись документами, которые ей надлежало перевести как можно скорее и как можно точнее.

Оставшись одна, девушка прикрыла двери, чтобы никто ее не потревожил, и, усевшись в удобное мягкое кресло, вздохнула, переводя дух.

Больше всего ей хотелось пройтись вдоль стеллажей, посмотреть книги, что стояли на полках Де Авалос любезно сказал, что вся библиотека иве материалы в ней в распоряжении Марины, но дело было прежде всего, и Марина надолго ушла с головой в работу.

Ближе к полудню, когда солнце добралось до ее стола, пробиваясь сквозь ветви деревьев, едва начинающие покрываться зеленью, расплясывая ослепительными пятнами на страницах раскрытых словарей, Марина услышала какой-то шум за окном, чьи-то голоса, обрывки мелодий, звенящие в горячем воздухе. Девушка очень заинтересовалась, что же там затевается; вероятно, еще один подарок от хозяина дома для увеселения гостей? Под окнами библиотеки простирался сад; в воздухе уже угадывался чуть уловимый тонкий аромат зацветающих апельсинов, молодые деревья шумели на ветру.

Щуря глаза от слепящих лучей, она подошла к окну, распахнула его и…обомлела.

Прямо перед ней, в развилке старого кряжистого дуба, как ни в чем не бывало, устраивался Эду, пачкая черную куртку о крошащуюся кору, оставляющую на его одежде мелкие тонкие чешуйки,  упираясь спиной в дерево так, чтобы ему было максимально комфортно… играть на гитаре.

В руках его была гитара, да, великолепный инструмент черного цвета, украшенный серебром. Он перебирал струны, подкручивая колки, и, казалось, этот процесс поглотил его целиком. С минуту Марина молчала, не в силах и слова вымолвить, потому что то, что происходило, было настолько… наверное, глупо? Совершенно по-мальчишески, опасно и неразумно.

- Что… - вымолвила она, наконец, хватая ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. – Что вы делаете, сеньор Эдуардо!?

Тот не ответил, перебирая длинными пальцами струны, прислушиваясь к звуку.

- Зачем вы залезли на дерево?! – в отчаянии выкрикнула Марина. – Это же опасно!

- Я еще мальчишкой лазил на это дерево, - отозвался Эду, беспечно покачивая ногой. – И ничего плохого не случилось.

- Но зачем?! Что вы собираетесь делать?! – в полной панике спрашивала Марина. Эду медлил с ответом, продолжая преспокойно заниматься своим делом, словно наказывая девушку за утреннюю размолвку.

- Гитара, - произнес он наконец с каким-то особым, очень живым и сильным чувством, любовно погладив лакированное дерево. – Благородный инструмент, любимый испанскими грандами… Самые прекрасные истории, идущие от сердца, всегда помогала рассказывать она – гитара. Что я собираюсь делать, сеньорита? Разумеется, петь серенаду.

- Что?!

- Серенаду, сеньорита Марина. Вам, - упрямо тряхнув волосами, произнес Эду, глянув, наконец, на смущенную девушку, - вам, сеньорита Марина.

Взгляд его словно горел огнем, губы вздрагивали, и Марина скорее почувствовала, что все это он делает не только и не столько потому, что она нравится ему – нет. Из чудовищного упрямства, показывая свой характер. Вот попала так попала… После утренних внушений Вероники таких вот сцен надо было бы избегать, но пойди, объясни это Эду, донеси до него, взобравшегося на дерево, о неуместности их отношений…

Он не станет и слушать, и все из чистого упрямства.

- Господи, - прошептала Марина, закрыв пылающее лицо ладонями. – Эду, но вы же не ребенок!.. Что же вы делаете?! Зачем?!

- Затем, - ответил Эду, лучезарно улыбаясь, расцветая от звука своего имени, - что так делали всегда те, кто хотел добиться расположения холодной и неприступной дамы. Так что спеть вам?

***

- Но на дерево вы зачем залезли?! - выкрикнула Марина, нервничая. – Слезайте сейчас же!