Безымянные слуги (СИ) - Сухов Лео - Страница 6

— Друг, Приятель, вытащите… Чуть-чуть осталось, — хрипит он. В глазах страх.

Мой отряд смотрит на меня. Смотрят молча и ждут решения. А у меня в душе — пустота от предательства. И злости-то не осталось совсем. Дружище все понимает, умоляюще смотрит на меня, а я качаю головой — не хочу.

— Есть желающие тащить его на себе? — спрашиваю у бойцов, но те молчат. — Прости, Дружище. Надо было, как Приятель, идти к нам. Тогда бы вытащили.

Дружище рычит, пытается поднять копье, валяющееся рядом, но мы уже бежим дальше по проходу. А сзади медленно догоняет шипение и топот — как-то неживые продолжили все-таки спуск. Мы успеваем пробежать триста шагов, когда сзади раздается отчаянный крик, но я только на миг прикрываю глаза. «Совесть… Совесть это называется», — подсказывает память. Вот только почему ты, совесть, терзаешь меня, а не Дружище, Подругу или сероглазого?

Еще одна шахта — всего четыре витка наверх. Мы преодолеваем их меньше чем за минуту, выбегаем из шахты и видим деревянный частокол.

— Ещё группа! Пятеро! Веревки!

С частокола падают веревки, за одну из которых я хватаюсь. Меня тянут вверх.

— Быстрее! Быстрее! Неживые идут!

Из темноты несется шипение, но мы уже наверху. Наверху, за частоколом. Вокруг ноги в плотных кожаных сапогах и штанах.

— Ааори! Первый и второй десятки — к парапету, третий, четвертый и пятый — к воротам. Шестой и седьмой — на стену. Восьмой, девятый и десятый — резерв. Сегодня некоторые заслужат себе имя! В бой! Пятнадцатый — на вас новенькие, зовите шестнадцатый и семнадцатый!

Меня хватают и тащат. Я даже пытаюсь шевелить ногами, но сил не осталось совсем.

— Прикрой глаза! Ослепнешь! — предупреждает девушка, поддерживающая меня слева.

Ее длинные каштановые волосы постоянно попадают мне на лицо, но я не обращаю внимания. Сияние впереди слепит, и я закрываю глаза. Последнее что я помню — как меня усаживают в какую-то телегу и как скрипят колеса, когда мы трогаемся. Глаза невозможно открыть — слишком ярко вокруг, и я проваливаюсь в какой-то сон-беспамятство, где снова убегаю от неживых.

Глава 3

— Новенький, подъём! — я открыл глаза и увидел всё те же длинные каштановые волосы. Правда, ещё были смеющиеся карие глаза, острый нос и упрямые складочки рядом с губами. — Хорош спать!

— Я… это… — я начал подниматься, собираясь вылезти из телеги, но никакой телеги не обнаружил. Я лежал на кушетке (на ней был даже матрас), под одеялом и совершенно голый. На ранах, полученных во время Порки — повязки. Кушетка вместе со мной находилась в маленькой комнатушке, отгороженной какой-то плетеной дверью.

— Ты… это, — баском передразнила девушка, — сутки уже спишь. Имя не ждёт! Вставай, ааори!

— Мне бы одеться, — смущенно ответил я.

Девушка фыркнула, указала на стул рядом с кушеткой, где сложена одежда, и вышла из комнаты. Через плетень двери я с трудом расслышал бормотание: «Какие мы стеснительные». Я быстро оделся: кожаные штаны, простая рубаха из плотной ткани — но лучше той, в которой я отправился на Порку. Через несколько мгновений, уже одетый, я вышел из комнаты. Девушка, наклонив голову, рассмотрела меня и снова фыркнула.

— Что не так? — не понял я.

— Сапоги у изножья кровати, пояс на спинке стула, — пояснила она.

Я почувствовал, как кровь приливает к щекам, но нашел в себе силы пожать плечами, улыбнуться и юркнуть назад. В этот раз девушка зашла следом и помогла одеться. Рубаху под пояс, а штаны через прорези в рубахе цепляются к поясу.

— Так, новенький, — она критически оглядела меня. — Я — Пятнадцатая, десятник.

Я вспомнил, чему нас учили, и отвесил ей полупоклон, кляня себя за невнимательность. Брошь с номером у нее на вороте отлично видна, как и кинжал на поясе — такие только десятникам полагаются.

— Оставь эту гадость с поклонами и прочим, — Пятнадцатая поморщилась. — Слушай сюда. Всякие поклоны и приседания ты выполняешь только тогда, когда требуют. В остальное время — ты солдат! Я не знаю, кто придумал все эти обращения и расшаркивания, но чтобы больше — никогда. Понял?

Я кивнул.

— Неверно! Если всё понял — бьёшь себя кулаком по левой сиське и орешь: «Да, мать твою!».

Я в точности выполнил инструкции, и Пятнадцатая начала совершенно бессовестно хохотать. Из соседней комнаты выглянул паренек постарше.

— Пятнадцатая, ты чего тут?

— Сгинь отседова, — ответила девушка, погрозив парню кулаком, но смеяться прекратила. Тот с ухмылкой исчез. — Так, а теперь серьезно. Никаких «матерей», да и прочего не нужно. Приложил кулак к левой стороне груди — показал, что всё понял.

— Ну вот и зачем ты? — не выдержал я.

— Да ты бы видел свою рожу, когда орал, — Пятнадцатая снова рассмеялась, но быстро успокоилась. — Ладно, новенький, пошли. Как тебя в школе нерожденных звали?

— Друг, — ответил я, вызвав очередной приступ смеха.

Ее привычка хохотать надо мной вызывает жгучую обиду. Но меня сейчас расстраивает всё — особенно когда я вспомнил про «друзей» и «подруг». От этих гадких мыслей стало ещё хуже.

— Друг, упасть не встать! — Пятнадцатая взяла себя в руки и покачала головой. — Сколько фантазии-то. Просто великолепно!

— Что смешного? Там таких друзей хоть попой жуй, — мне и смешно, и обидно. Веселье Пятнадцатой настолько заразительно, насколько же и вызывает досаду на собственное незнание. А девушка снова начала смеяться. Да что с ней не так? Разве можно столько смеяться?

— Как ты сказал? Хоть «попой жуй»? Восторг! — Пятнадцатая успокоилась и, будто почувствовав моё состояние, положила руку на плечо. — Отличная фраза, новенький! Не тушуйся. Я смеюсь, потому что оригинальностью имена не блещут. Нам тут тоже не очень удобно. В мой десяток только с вашего выпуска два друга прилетело, один приятель и одна подруга. И это всё твой отряд. Только мелкая девочка с нормальным прозвищем.

— И как её зовут? — поинтересовался я. — А высокая — это подруга?

— Теперь высокая — Лись, — наставительно сказала Пятнадцатая. — Есть тут рыбёха длинная и тощая такая. А мелкая как была Зенкой, так мы её и оставили. С такими-то лупёшками. Приятеля назвали Мысем — у него морда узкая, подойдёт. Друга — Пузом, где только отъел?

Мы доходим до конца коридора и ныряем в проём, за которым начинается винтовая лестница.

— Самому интересно было, — кивнул я. — А меня как назвали?

— Никак пока не назвали. Эти красавчики сразу очнулись, а тебя лекарь на ноги ставил. Где тебя так покусать успели?

— Да был бой. Я отходил последним, прикрывал. Вот и цапнули, — пояснил я, вспомнив оборону пандуса.

— Понятно, — Пятнадцатая посмотрела на меня, ткнула неожиданно меня в левую щеку пальцем, и её прикосновение отдало болью. — Всё равно ты будешь Шрамом!

Я провел рукой по щеке — и обнаружил засохшую корку крови и какие-то нити.

— Да не трогай ты! — одернула меня Пятнадцатая. — Там тебе щеку глубоко порвало, а лекарь зашил. Будет шрам длинный. Обычно шрамы у нас не появляются: целебная мазь хорошо заживляет, да и лицо мы стараемся беречь. А вот тебе сразу во время Порки поставили. Была бы мазь — всё бы затянулось без следов за день. А так — через пару дней корка слезет, и останется шрам.

— Какая мазь? Которую в школе давали? — спросил я, но Пятнадцатая махнула рукой.

— Закрываем тему. Я голодная, ты — вообще на грани истощения. Сначала еда, потом объяснения.

— А кто будет объяснять? — поинтересовался я.

— Я буду объяснять. Закончили вопросы!

Я благоразумно, надеюсь, заткнулся. Мы шли по коридору, где постоянно ходили другие ааори и промелькнул даже один мудрец. В конце коридора было ответвление и большая зала. Столы и скамьи в центре — по краям две стойки с едой. Все вновь пришедшие шли вдоль стойки, где последовательно получали блюда на свой поднос. В конце стойки сидели работники столовой и чем-то обменивались с ааори. Наверно, деньги брали?

Пятнадцатая потащила меня к одной из стоек и заняла очередь.