Вечность после... (СИ) - Мальцева Виктория Валентиновна - Страница 55

Я обнимаю её, глажу по голове и спине, целую и прошу успокоиться. И она, конечно, уверяет, что всё в порядке, что “просто будет скучать”, но вид её сцепленных рук и кое-как спрятанных эмоций рвёт мою душу в клочья. И когда я, полностью одетый и закинувший небольшую сумку на плечо, прижимаю свою Еву на прощание, её глаза наполняются слезами, и она задаёт тот самый вопрос:

- Ты вернёшься?

И я готов взвыть. Заорать и рвать волосы на своей голове.

Видеть её такой невыносимо. Моё сердце стонет от обиды, но я знаю, что не могу требовать от неё многого - я виноват во всём этом. На мне ответственность.

Поездки за сыном стали серьёзной проблемой. С одной стороны, Ева любит его и ждёт, с другой, каждый раз мы оба переживаем стресс: она - из-за моего отъезда, я - по причине её страхов и страданий.

Единственное решение, какое я смог придумать, это попросить Мел летать с ребёнком вместо меня:

- Мел, мне нужно, чтобы ты привозила Дариуса ко мне. Я не могу летать.

- Почему это?

- Есть причина.

- Это она? Твоя сестра?

Последнее слово произнесено особым, изощрённым тоном. Я бы не смог повторить, даже если бы очень постарался. И откуда в женщинах столько ехидства?

- Да, это из-за неё, - соглашаюсь.

- Это потому что ты – кобель, и она об этом знает. Я бы на её месте тоже не доверяла, - сообщает, хитро сощурив глаза.

- Пусть так. Сможешь делать то, о чём прошу?

- Сознайся, ты и ей тоже изменяешь?

- Это не твоего ума дело, Мел. И уже давно!

Именно этот момент она выбирает, чтобы ударить меня своей главной претензией:

- Если бы не эта твоя… связь, кем бы ты мог стать! И финансово тоже! Подумай, как многого ты лишил своего сына, а ведь мог всё это время полноценно работать! - в её глазах почти ненависть.

- Ну, тебе и Дариусу на жизнь хватает, и притом нескромную, нам с Евой – тоже, хоть и скромнее. И, кроме того, ты тоже могла бы и работать, - держу удар.

- Я работала!

- Со дня нашей свадьбы - ни дня, - рублю правду.

Да, недостойно предъявлять такое женщине, особенно матери твоего сына, но она уже достала меня своими финансовыми запросами.

- У меня был состоятельный муж! – взвизгивает.

- Его уже годы как нет, - гашу её.

- Пфффф… твоя Ева тоже могла бы круглогодично не загорать!

- Нет, не могла. И что важно: Ева всегда очень ждёт Дариуса. В прошлый раз я насчитал пятнадцать блюд, приготовленных к его приезду, и это не считая подарков, - съезжаю на нужную мне тему.

- Да, я помню: у вас не может быть детей, - её тон смягчается.

- Ты даже не можешь себе представить, насколько безнадёжно у нас не может быть детей.

В итоге моя бывшая жена пронзительно смотрит на меня и соглашается:

- Ладно, я буду его привозить.

Вероятно, нечто от существа женского, а значит способного на сострадание и заботу, в ней всё же есть. В зачаточном состоянии.

С этого момента я больше ни на день не покидаю свою Еву. И ей становится легче, спокойнее. Намного.

Но я плохо сплю по ночам, просыпаюсь затемно и больше не могу уснуть. В тусклом свете начинающегося дня подолгу рассматриваю спящую Еву, и с ужасом понимаю, что могу делать это часами - возможно, моя психика также пострадала. Не в той, конечно, степени, как это случилось у Евы, но вряд ли меня можно назвать полностью психически здоровым человеком.

Ева спит чутко, но мои прикосновения, если быть аккуратным, её не будят. Скорее всего, за эти годы, что мы вместе, она к ним привыкла и может спать, невзирая на мои странности.

У меня завелась назойливая привычка – поправлять её волосы. Не знаю, что моя беспокойная девочка творит во сне, как именно крутится, но они вечно на её лице и мешают ей… дышать, наверное. Подозреваю, что на самом деле мне просто нужна более-менее веская причина касаться их.

Женские волосы – это почти всегда красиво. А волосы любимой – магия, потому что ни один мировой шедевр в Ватикане, включая восхитительные фрески Микель Анджело в Сикстинской капелле, не вызывали во мне столько восторга, сколько тёмные пряди Евы. На них можно смотреть и смотреть, особенно если день ветреный, и они живут в его слабом движении или резких порывах особенной, почти волшебной жизнью. Мне хочется их целовать, гладить, трогать руками. Играть, пропускать между пальцев или просто поправлять. Я люблю их запах, люблю цвет и блеск, люблю наполнять ими свои ладони, когда, задыхаясь, забываюсь в оргазме. И он никогда не был таким же с другими. Не может быть.

На постели тусклое ноябрьское солнце, словно вуаль одевает нас и наши простыни. Моя ладонь на её животе. Там шрам, след, оставленный болью и горем. Пальцами повторяю линию, навсегда уничтожившую во мне гордыню и веру в собственное достоинство. Отныне и навсегда я – раб чувства вины, ничтожное подобие мужчины, погребённое под плитой невыполненных обещаний, не оправданных надежд, не удержавшее в руках поводья собственной жизни. Ведь я был и есть в ответе за неё.

Говорю мысленно: «Я всё знаю. Знаю, как плохо тебе было. Но теперь я рядом. И всегда буду рядом». Под моими пальцами деформация на её коже, и она кажется мне бесконечной. Я прижимаю к ней ладонь и мысленно отдаю моей израненной Еве свои силы и желание жить. Именно через это место, потому что здесь её пробоина, та трещина, через которую пыталась ускользнуть душа.

Уже почти рассвело. Поднимаюсь, натягиваю футболку и шорты, поправляю простынь, накрывая ею плечи моей спящей Евы, и выхожу на берег. Солнце вот-вот появится над линией горизонта, его розовый свет уже окрасил светлое небо и отражается в спокойной воде. Сажусь на холодный после ночи песок, складываю руки на согнутые колени и смотрю на море. По утрам оно особенное – тихое, смирное, и в его покое я нахожу своё утешение.

Ева подходит бесшумно, в последнее время я почти не слышу её. Садится рядом, не целуя, как обычно, даже не прикоснувшись. Это плохой знак. Я чувствую её отстраненность.

- Привет, - едва слышно.

- Привет, - улыбаюсь, но она мне не отвечает.

Я не пытаюсь её обнять, хотя очень хочется. Чувствую, что сейчас должен просто выслушать.

- Ты говори, когда меня слишком много, ладно? - просит.

- В каком смысле много?

Я ощущаю, как жар приливает к моим щекам, как сдавливает грудь. Негодую, но стараюсь молчать.

- Ты встаёшь так рано… чтобы побыть одному. Не нужно! Просто говори мне, что я мешаю. И я не буду.

В её голосе отчуждение и холодность. Он твёрдый, решительный, слова явно давно продуманы и отточены – ни одного лишнего, но я знаю, какая бездна скрывается за этой напускной уверенностью. Осознаю, что все эти мысли не её вина - мои поступки не позволяют ей верить, но у меня уже сдают нервы: нет сил так жить, но и по-другому невозможно. Есть только один выход: терпеть и, не сдаваясь, снова и снова пытаться приблизиться.

- Ева ты не мешаешь мне… – начинаю, стараясь сохранять спокойствие, но это сложно. - Ты не можешь! Ты в принципе не можешь мне мешать, понимаешь?

Наверное, мой тон всё же слишком напорист и груб, потому что я вижу в линии её искривлённых губ с усилием сдерживаемый слёзы. Не выдерживаю и загребаю руками, прижимаю к себе:

- Господи, Ева…

Не могу, не умею словами, поэтому руки выручают чаще всего. Но объятия – временное решение проблемы, как достучаться до её сознания, как?

- Ева, я говорил тебя тысячу раз и повторю снова: не придумывай угрозы. Их нет! – говорю шёпотом, чтобы быть максимально мягким.

Она некоторое время молчит, зарывая ступни в песок, пряча в нём пальцы, затем вдруг выдаёт:

- Я знаю, что ты сделал для меня… – всё ещё пытается казаться сильной.

- Что?

- Ты разрушил свою семью, чтобы помочь мне!

Бедная, бедная моя девочка. Её голова уже измучила её, придумывая всё новые и новые страхи. Беру в руки её лицо и заставляю смотреть в глаза, хотя самому трудно видеть её:

- Нет не поэтому. Я ушёл от Мел, потому что не любил, и наша с ней семья была жалким, далёким подобием того, что когда-то было и теперь есть у меня с тобой!