Вечность после... (СИ) - Мальцева Виктория Валентиновна - Страница 36

Но я не могу медленнее, сегодня не могу, потому что скорость – моя стихия. Единственное состояние, в котором я полноценен. И мне нужно прийти в себя, ожить, ощутить вкус жизни.

Поэтому моя ступня одержимо выжимает педаль газа: 140, 155, 170, 190…

Моя жизнь не так проста, как эта дорога, не так предсказуема. Я нёсся на полной скорости, пока не упёрся в затор. Объезжая, лавировал, и не понял сам, как съехал не туда, потерял свой путь.

Я еду не в том направлении. Это не моё место назначения. Это не оно.

Но ведь ещё не поздно свернуть? Раскрыть карту, найти съезд с этой разбитой дороги, и выехать на верное шоссе?

Ева…

Сердце вопит, что я в ответе за неё. Не родители, не люди, а я. Только я.

Что я сделал не так?

Ошибся.

Где? В чём именно?

Догадываюсь, когда это произошло – после похорон. Но не имею понятия, что с ней случилось.

Лурдес сказала, узнаю когда-нибудь. Однажды Ева всё расскажет сама. Однажды. Если найдёт в себе силы. Если доживёт.

В груди давит, в груди саднит. Больно и тяжело дышать. Трасса, огни фонарей, лобовое стекло расплываются.

Я кричал на неё. Я обидел. А ей нужны были мои руки, правильные мудрые слова, моё понимание, моя поддержка.

Она позвала меня, это был её зов, её способ прокричать, как ей плохо. Она попросила о помощи, но я не понял, а когда это случилось – было уже слишком поздно.

Из-за меня Ева провалилась, из-за меня. Я знаю. Ведь когда вошёл в ту жуткую комнату, видел в её глазах жизнь, мгновения, но она там была.

Меня ждали.

Ждали, что приду и успокою, сниму боль, помогу справиться, вырваться.

Но я накричал. Толкнул её в отрицание всего и всех.

Мне нужна моя машина и дорога. Я всегда находил все ответы в пути, в скорости. В красоте движения.

Но не в этот раз: ответов нет, я в растерянности от собственного бессилия, и это меня убивает. Никогда ещё мне не было так больно и настолько страшно: Еве плохо, моей ЕВЕ!

И я ничего не могу сделать.

НИЧЕГО.

Меня больше нет в её мире, в той пустоте, где её душа нашла временный покой.

Когда предают чужие - тяжело, но когда близкие – это сбивает с ног. Убивает.

Я предал её.

Предал.

Не услышал. Не понял.

В моём большом доме живёт семья: красивая и умная женщина, здоровый сын.

Но мой Мустанг не летит над дорожным полотном, как должен был, он вязнет в болоте. Весь в налипшей грязи, он едва ползёт, ведь его водитель понятия не имеет, куда и зачем едет.

Только однажды моя жизнь была ровной прямой трассой, а сам я плавал в кайфе немыслимой скорости своего движения. Это было давно и длилось всего год. Один единственный год я был счастлив.

Счастлив любить женщину, не зная, что она – моя родная кровь, сестра, мой близнец.

Годы прошли, я делаю, что должно, живу по совести, воспитываю сына, стараюсь любить жену. А в груди гнилая рана и боль. Тупая, но привычная боль от осознания безысходности. Тупика, который не обойти.

Я люблю свою сестру, но любовь эта совсем не родственная. Я люблю её так, как мужчина любит женщину, и эта женщина сейчас, как никогда, близка к гибели. По моей вине.

Я чувствую, я знаю.

Дариус спит в своей кроватке - Мел перетащила её в нашу спальню, потому что няню я уволил, а новую мы пока ещё не нашли. И вряд ли сможем после всего, что случилось.

Целую сына, поправляю голубое одеяльце, которое сам же и выбирал, ожидая его рождения, смотрю на него спящего и наблюдаю за тем, как в груди поднимается новая волна тянущей боли. Я не понимаю её природы, но чувствую, что пропустил нечто важное, имеющее первостепенное для меня значение. Что-то такое, что было главным, именно тем, зачем я и явился в этот мир.

Мне его не хватает, недостаёт этой, самой нужной детали, и моя душа мечется, бьётся о стёкла и стены, пытаясь отыскать то, что уже невозможно найти. Оно утеряно безвозвратно, поэтому Еве так плохо. Она знает и болеет в одиночку, даёт мне возможность жить правильно, беззаботно, но, глупая, не догадывается, что это невозможно. Когда один из пары, связанной так, как мы с ней связаны, болеет – второй неизбежно захворает тоже.

И я догадываюсь. Мне не известны факты, но каждая моя клетка инфицирована этим внутренним «знанием». Знает и болит.

Я заставил себя жить дальше, выбрал путь, одобренный моралью, и мне даже казалось, что всё получается, если не обращать внимания на сны, в которых всегда Ева, или вообще бессонницу, наполненную воспоминаниями нашего года вместе. Но теперь, после увиденной душераздирающей картины уничтоженной духовно и почти уже физически Евы, я не смогу больше играть в этой пьесе. Мои ноги сами несут меня прочь со сцены. Опостылели декорации.

Мел спит. Мне видно её лицо и грудь, щедро открытую в синей шёлковой ночной рубашке. Мы купили её в Риме, в одном из фешенебельных бутиков недалеко от Испанской лестницы. Помнится, она стоила состояние, и я тогда почему-то вспомнил, что точно на такую же сумму мы прожили с Евой во Флоренции целую неделю. Ева ничего не просила из вещей и побрякушек, а мне хотелось подарить ей весь мир и себя в придачу.

С каким трудом она приняла моё кольцо! Вспоминаю её причитания и улыбаюсь, так весело, легко и светло на душе становится. Озабоченное неловкостью лицо, перепуганные глаза, она тогда ещё не понимала, что всё моё - и её тоже. Что мы – одно целое. Что нет для мужчины препятствия «дорого», когда он хочет надеть на палец любимой кольцо – символ его чувств к ней. Даже если для этого ему придётся вывернуть все карманы и напрячься кредитками. Ведь повторений таких моментов в жизни не бывает, они уникальны, как и то чувство, которое лишь однажды расцветает в твоей груди. Оно не подлежит копированию, повтору. Нельзя нажать на паузу, перемотать и включить заново. Нельзя. Нужно ловить момент, и я хватал все, до единого.

Особенно в спальне. С видом на Лигурийское море или плесневелую кирпичную стену старой развалины в Вероне, на узкую романтичную улочку в Венеции или на блестящую ленту Арно с перекинутыми каменными мостами во Флоренции - все моменты были нашими. Я целовал, как безумный, скользил губами по коже, ласкал и пробовал на вкус языком каждый квадратный сантиметр любимой женщины. Ещё до неё меня называли неутомимым, но та сила – ничто в сравнении с бесконечной жаждой, изнуряющим голодом и потребностью в теле и ласках девушки, от взгляда которой сходишь с ума. Жаждешь близости с ней каждую секунду, и все эти желания исполняешь.

Я грешен. Прожил год в одном из самых больших грехов - в инцесте. Любовь между братом и сестрой неправильна, а потому запретна. Но почему именно этот грех – самое лучшее, что случалось со мной в жизни? И я готов за него ответить, но при одном условии: пусть мне позволят грешить ещё.

Моя жена спрашивала, какой цвет я люблю, и теперь большая часть её гардероба синяя, как и эта кружевная рубашка, созданная для женщин, умеющих и знающих, как соблазнять. Но оттенок, увы, как и дороговизна шёлка и кружев не обладает магией. Они не способны сделать то, что отдано на откуп херувимам.

Я не люблю тебя, Мел. Никогда не любил, никогда не смогу. И ты об этом знаешь. Знаешь, но живёшь. Заботишься, рожаешь детей. И делаешь вид, что всё в порядке, когда твой муж пропадает по ночам на автобане.

Притворяешься спящей, нервно подрагивая ресницами, удерживая наиболее эффектную, с твоей точки зрения, позу. Наверное, именно так и лежат на своих супружеских ложах успешные, до изнеможения залюбленные мужьями жёны с фотографий в твоих гламурных журналах.

А я жесток и даже не подумаю облегчить твою участь: так и буду наблюдать за жалкими потугами сыграть со мной в любовь, вызвать в моём сердце и джинсах то, что возникнет само по себе только при одном условии – вместо тебя в любой тряпке пусть здесь появится ОНА.

Иногда я думаю, что было бы, узнай ты самую безнравственную, самую аморальную правду нашего с тобой супружества: в постели нас всегда трое. Твоё тело, моё тело, и ЕЁ образ. Глаза её. Губы. Волосы. Смуглая сладкая кожа на плечах, шее, груди, животе, бёдрах…