Начало (СИ) - Вязовский Алексей - Страница 46

Внешне бодрый, жизнерадостный, но очень бледный, с александровской лентой через плечо, вошел Бибиков. Поклонился, занял указанное ему императрицей кресло. За окнами дворца бушевала вьюга. Снежные космы, как беглый пламень, плескались по зеркальным стеклам. В зале сумеречно, хотя был полдень.

Ливрейные слуги запалили горючие нити, которые вились от светильни к светильне всех ста пятидесяти свечей, и обе люстры вспыхнули, как рождественские елки. На длинном столе заседания зажгли кенкеты – фарфоровые масляные лампы. Четыре лакея в белейших перчатках подали государыне и всем присутствующим горячий чай в расписных гарднеровских чашках. Екатерине прислуживал сам граф Строганов.

В огромном зале было довольно свежо. Императрица поеживалась, зябко передергивая плечами, дважды кашлянула в раздушенный платочек. Григорий Орлов сорвался с места и ловко накинул на её плечи пелерину из пышных якутских соболей.

Екатерина посмотрела по-холодному на Чернышева, что не распорядился как следует протопить печи, сказала Орлову: «Мерси» и потянулась к горячему чаю. Чернышев понял недовольство императрицы.

Перестав преданно улыбаться, он пальцем подманил мордастого лакея, что-то сердито шепнул ему и, поджав сухие губы, незаметно лягнул его каблуком в ногу. Тотчас запылали два огромных камина.

– Разрешите, ваше величество, – сказал Вяземский, приподнявшись и щелкнув каблуками.

Екатерина, у которой рот был занят вкусным печеньем, кивнула головой.

Один из секретарей с благородным лицом и осанкой, стоя возле своего пюпитра, звучным баритоном стал читать проект манифеста по поводу разгоревшегося мятежа. Екатерина послала через стол Бибикову записку:

«Прошу слушать внимательно».

Когда чтец дошел до места, где Пугачёв уподоблялся Гришке Отрепьеву, граф Чернышев попросил, с разрешения Екатерины, еще раз повторить этот текст.

«Содрогает дух наш от воспоминания времен Годуновых и Отрепьевых, посетивших Россию бедствиями гражданского междуусобия… когда от явления самозванца Гришки-расстриги и других ему последовавших обманщиков города и села и огнем и мечом истребляемы, кровь россиян от россиян же потоками проливаема…»

– Разрешите, великая государыня, – поднялся Чернышев, знаком остановив чтение – Нам с князь Григорием кажется, что никак не можно уподоблять сии два события – возмущение древнее и бунт нынешний Пугачёва.

– Ведь в та поры, матушка, – подхватил с места князь Орлов – Все государство в смятенье пришло, вкупе с боярством, а ныне одна только чернь, да и то в одном месте. Да этакое сравнение разбойника Пугачёва с ложным Димитрием хоть кому в глаза бросится, оно и самих мятежников возгордит.

– Мне пришло в идею сделать подобное сравнение – сказала Екатерина – Только с тем намерением, чтобы вызвать в народе самое большое омерзение к Пугачёву. А також к отказным письмам, что пишут некоторые дворяне из офицерство. Это мерзко, мерзко! Но я еще раз готова над сим местом призадуматься и, ежели сочту нужным, допущу перифразм.

Потом была оглашена инструкция Бибикову, по смыслу которой он посылался в неспокойный край полновластным диктатором. Также давался открытый указ, по которому ему подчинялись все краевые власти: военные, гражданские, духовные.

Уже на выходе из совещания, Екатерина успокаивала генерала.

– Ну вот, Александр Ильич, все устроилось. Оказывается уже два полка – кирасирский и карабинерский – двигаются и поспешают к Казани. Пехотинцев дать тебе пока не можем.

– А как же гвардия? – рискнул Бибиков – А пушки?

– Гвардия нужна в столице – холодно ответила Екатерина – Но и шести конных полков тебе будет достаточно, чтобы победить мятежников. Пушки возьми в Казани. Собирай також по дороге дворянское ополчение. В том тебе моя полная воля.

Бибиков тяжело вздохнул, низко опустил голову. Генерала мучили плохие предчувствия.

Выступление на Казань я назначил на 25-е ноября. К этому времени Лысов и Шигаев уже ушли завоевывать Уфу, а от Мясникова с Подуровым пришли вести о взятии Бузулука и Бугульмы. Я тут же приказал устроить народный праздник – палить из пушек, жарить быков, выкатить на площадь бочки со спиртным. Пришлось отменить на сутки «сухой» закон в войсках.

Послал курьеров по крепостям яицкой линии и в сам городок, где стояла сборная сотня казаков. Везде дал команду вывесить красные флаги, которые пошили женщины Харловой и пировать. В Оренбурге по совету Крылова были организованы соревнования на меткость по стрельбе во 2-м заводском полку и скачки. Я даже не удивился, когда в последних победил Салават Юлаев. Весь город выбежал на валы смотреть, как башкиры, татары, казаки соревнуются в скорости.

Отличившихся – наградил рублем и красивой перевязью с серпом и молотом. Принимал победителей я уже в новой «шапке „Мономаха“» – зимняя корона в авторстве Авдея выглядела очень представительно. Золото, россыпи рубинов… Народ смотрел во все глаза. Я заметил, что люди опять начали падать мне в ноги, а казаки перестали «тыкать». Верхом на мощном Победителе, с большой свитой, я всем своим видом внушал величие и трепет.

За несколько дней до отъезда случилось важное событие. В Оренбург прибыли бежавшие из Казани польские конфедераты. Паны, после разгрома восстания под Варшавой, были направлены в ссылку в Сибирь. Успели доехать только до казанской губернии. Как только полыхнуло у нас, властям резко стало не до ляхов. И те под шумок сбежали. Сорок четыре хорошо обученных офицера – два капитана, двадцать три хорунжих и подхорунжих, один майор, восемнадцать поручиков и подпоручиков.

– Царю – царский подарок – верно пошутил Перфильев, разглядывая у меня в кабинете пана Чеснова. Капитана конфедераткой армии. Присутствовали также Чика-Зарубин и Овчинников.

– Так ты как говоришь, пан? В антилерийском деле, гришь, понимаешь? – Перфильев театрально поморщился.

Средних лет смуглый усатый человек, старательно выговаривая русские слова, сказал:

– Артиллерийское и инженерное дело, пан круль – поляк изобразил поклон – Я штудировал в войсковой школе в городе Турине, в Италии. Аттестацию имел, на латинском языке, за печатями, равно как и аттестацию о моем, пан, служении в войсках его королевского величества, наихристианнейшего короля Франции Людовика, Пятнадцатым именуемого.

– Та-ак. Значит, и на разных языках обучен? – заинтересовался я – По-немецкому маракуешь?

– Говорю… Но по-французски – лучше. Кроме того, морское дело изучал. Будучи в Америке два года сим делом займовался…

Ого! Поляк то Новый Свет повидал. Мы с полковниками переглянулись. Очень полезный человек.

– Морское дело нам, поди, пока без надобности. А вот насчет артиллеристского учения, да пехотного, это надо обмозговать… Говоришь, у вас не только гусары, но и мушкетеры в команде?

Чеснов кивнул, подал мне список с именами и званиями. Подготовился!

– А как ты в Казань попал?

– За участие в конфедерации. Был незаконным образом арестован и департован, несмотря на протестацию…

– Из конфедератов, значит…

– Конфедерат.

– А сколько человек понимают пушкарское дело? Семеро? – я посмотрел в список. Кузнецы успели сделать еще тринадцать единорогов на санях. Больше чем пехотных офицеров, мне нужны были командиры орудий. Нет, прав, Перфильев! Царский подарок.

– У них, у полячишек, гонору много – подначил Чика Чеснова – Набивал, скажем, полковнику трубку да девок приводил на ночь, ну и сам себя сейчас в капитаны производит…

Поляк, скрипнув зубами, налился кровью:

– Я от казанского коменданта аттестацию имею… В аттестации сказано: Чеснов Курч, былый капитан польских крулевских войск…

– Написать все можно, – протянул, потягиваясь Овчинников – Но, промежду прочим, чего вам от нашего величества понадобилось? По каким таким делам?

– Хотим быть полезным… вашему царскому величеству! – выдавил из себя, Курч.

– Пользы-то с вашего брата ляха, как с шелудивого козла, ни шерсти, ни молока – опять театрально вздохнул Перфильев – Как дело до боя дойдет, сбежите.