Не вернуться назад... - Кононенко Иван Владимирович - Страница 32

Юшаков усмехнулся, глядя в ее расширенные глаза.

— И тебя ведь тоже заодно, — сказала она тихо, удивляясь собственному спокойствию.

Он громко расхохотался.

— Дом под охраной. Нас стерегут незримые агенты. Да и я при оружии. Хочешь жить — умей рисковать.

Они сидели в небольшой гостиной их общей квартиры. Юшаков, поздно возвратившись с фабрики, привез с собой продуктов и вина, сам накрыл на стол и пригласил Ларису. Хотя она и села за стол, но ни ужина в тесном кругу, ни откровенного разговора у них не получилось. Юшаков, в паузах между разговором наливал себе коньяк и выпивал его залпом, не закусывая. Ларисе он больше не предлагал, поскольку она сразу наотрез отказалась.

Жевала машинально, поглядывая на него исподлобья.

Над столом, под матерчатым желтым абажуром с кистями, тускло мигая, горела лампочка от местного движка, слабо освещая оставленную чужую мебель и репродукции картин в тяжелых рамах. Гремел ставнями ветер, бросая в окна пригоршни дождя. Дождь лил не переставая уже несколько суток подряд.

Он заметно хмелел, бормотал заплетающимся языком.

— Я отвечаю за все в первую очередь. Но и ты тоже. Мы оба отвечаем головой. Ты должна беспрекословно подчиняться мне и помогать. Это в твоих интересах. А будешь ты меня уважать или нет — дело твое. Я не настаиваю. Квартира большая, места хватает, живи в своей комнате. Кроватей полно — остались от прежних жильцов. Они уже не возвратятся. Они там, за городом, во рву. Это я знаю точно. Сам присутствовал. Ну, это лирическое отступление. Отвлекся от сути… Для посторонних мы муж и жена. Таков приказ шефа. — Он хохотнул и налил еще стопку. — И не пробуй отрицать. Кто тебе поверит? — Он протянул руку, намереваясь дотронуться до нее.

Лариса отстранилась и, резко встав, ушла в дальнюю комнату и закрылась на ключ.

Юшаков хотел было броситься за ней, но быстро подняться оказалось не так-то просто, и он, тупо уставившись ей вслед, остался сидеть в кресле.

Юшаков провел ее приказом по фабрике на должность секретаря, а пару недель спустя назначил в бухгалтерию. Объяснять не стал: так нужно. То ли не нравилась ее строптивость, то ли для отчета перед начальством: в бухгалтерии имеется свой человек. Лариса составляла ведомости, в которых почти ничего не смыслила, выписывала наряды, а иногда слонялась без дела по двору. Работы было мало, бывали дни — вообще делать было нечего. Не хватало рабочих рук, не подвозили сырья: не служба — одна видимость.

Лариса чувствовала себя худо, неуютно. На нее смотрели косо, порой с откровенной ненавистью, хотя говорить открыто в глаза не решались. Все знали: она жена или любовница директора, а директор поставлен немцами. При ее появлении разговоры прекращались, все делали вид, что очень заняты. Выть хотелось от всего этого, закричать: «Что же вы, люди! За что ненавидите? Помогите! Я добра вам хочу…» Но кричать было бессмысленно. Да и кто поможет?

По ночам она ждала стука в дверь. Может, он прав, придут и разделаются с ней. С ними двумя. Она ждала этого, как избавления. Но ничего не менялось, жизнь текла своим чередом.

Им было предписано шефом иногда «выходить в свет». Вместе, солидно, как подобает настоящим германским служащим при «новом порядке». Однажды утром Юшаков, уходя на работу — он обычно уезжал на фабрику первым, — сказал:

— Сегодня у моего друга, следователя Шамшука, прием по случаю награждения его медалью. Мы приглашены. Пожалуйста, не задерживайся. Опаздывать неприлично.

Лариса хотела было отказаться, сославшись на плохое Самочувствие. На кой черт ей сдался этот прием со всякими там шамшуками? Но, подумав, не стала перечить. «Это затея оккупантов, а такие, как Юшаков и Шамшук, — только лакеи. Даже интересно посмотреть и послушать. Может быть, пригодится».

Прием на самом деле оказался самой примитивной пьянкой. На длинном столе были закуски, батареи бутылок. За столом — приглашенные, на почетных местах — «освободители», среди них Шамшук с медалью на груди. В конце стола — мелкий люд вроде Юшакова и Ларисы, приглашенный для массовости. За столом не было ни коменданта Мальке, ни гауптштурмфюрера Штрекера, ни бургомистра, ни начальника полиции. Видимо, эта районная элита на таких приемах не бывает.

Ели и пили много. Пели, качаясь из стороны в сторону. «Освободители» поздравляли Шамшука с наградой, призывали присутствующих брать с него пример. Виновник торжества, изрядно захмелев то ли от счастья, то ли от выпитого, держал речь, в которой благодарил за внимание к его персоне, за высокую оценку его заслуг перед великой германской армией, в заключение обещал впредь не жалеть живота ради фюрера и кому-то еще грозил отомстить за прошлое. Хлопали в ладоши, хлопали именинника по плечу, предлагали новые тосты. Зал, наполненный шумом и гамом, плавал в сизом табачном дыму.

Лариса первый раз в жизни видела такое и чувствовала себя, что называется, не в своей тарелке. Но, как говорится, назвался груздем, полезай в кузов.

Потом начались танцы. Дамы были в заметном меньшинстве, и недостатка в приглашениях не испытывали. Отказываться было не принято: «освободители» могли обидеться. Лариса танцевала сначала с Юшаковым, потом с каким-то чином в черном мундире. На третий танец пригласил ее офицер в армейской форме.

— Обер-лейтенант Вестгоф, Валериан Аполлонович, — представился он, щелкнул каблуками. Он был немолодой уже, но молодящийся, напомаженный и отутюженный. Обер-лейтенант, заметив растерянность Ларисы, попытался развлечь ее разговором.

— Вы, по-видимому, первый раз на таком торжестве?

— Да, первый.

— Чувствуется. Но вы не теряйтесь, никто вас не обидит. Вы, наверное, удивлены, что я свободно говорю по-русски?

Лариса пожала плечами.

— Я родился в России. Правда, долго жил за границей, но язык, как видите, не забыл. — Затем он принялся дотошно расспрашивать ее: кто она, с кем пришла, где работает. Лариса отвечала односложно, разговор не клеился. Вестгоф тоже на какое-то время замолчал. Но, раскланиваясь, он все же попросил ее зарезервировать последний танец за ним.

В перерыве у нее состоялся разговор с Юшаковым, который, будучи навеселе, сказал:

— Ты молодец, Лариса. Я знал, из тебя получится толк. Вестгоф — не пешка, он хоть и русский, но пользуется большим доверием у шефа абвергруппы. Гауптштурмфюрер его тоже уважает, а это кое-что значит.

— А что это еще за абвергруппа? Я что-то не слышала. — У Ларисы это вырвалось само собой, она и не думала, прикинувшись наивной, выведать что-то у Юшакова. Но реакция Юшакова была неожиданной.

— Не пойму я тебя. Ты действительно дурочка или так прикидываешься?

— Ты один умный, — отрезала Лариса и сделала вид, что обиделась и хочет уйти.

— Постой! — схватил ее за руку Юшаков, — нельзя же так, ей-богу, на нас смотрят.

— Пусть смотрят. А что ты из себя умника строишь. — Тут уж она играла. — Если что, так одной веревочкой связаны, а на деле все скрываешь от меня.

— Не обижайся, прошу тебя. Ты должна понимать, что это военная тайна, и за это, если узнают, по головке не погладят. — Он нагнулся к ее уху и доверительно зашептал: — Но для тебя, конечно, можно. Только между нами. Кроме службы гауптштурмфюрера Штрекера, есть тут еще абвергруппа 310. Недавно прибыла. Я сам точно не знаю, чем они там занимаются. Проверяют германских служащих, работающих на армию, выдают документы, ну и за порядком смотрят. Удостоверения германского служащего в отдельных случаях выдаются и особо доверенным лицам из местных. Я, к примеру, уже имею.

— А почему мне не выдают, я тоже работаю? — продолжала вести свою линию Лариса.

— Ты попроси Вестгофа. Он ведает административными вопросами в абвергруппе и подписывает эти удостоверения.

Когда Вестгоф галантно склонился перед Ларисой, приглашая ее на прощальный вальс, она игриво спросила:

— С удовольствием, господин обер-лейтенант, но не помешает ли нашему с вами танцу то, что я до сих не имею удостоверения германского служащего?