Перун
(Лесной роман. Совр. орф.) - Наживин Иван Федорович - Страница 29

Отличительной чертой древлянцев — тихих, сонных, ленивых, — была их большая привязанность к родному городу и друг к другу. Не то, что они не сплетничали никогда один на другого, не клеветали, не ссорились, не судились, — нет, все это проделывали они исправно, как и все, — но и сплетничая и ссорясь, они все же испытывали друг к другу большую симпатию. «Как, и вы древлянские?!» — радостно восклицал какой-нибудь древлянец, встретившись где-нибудь на чужбине с земляком, и сразу лицо его озарялось радостной улыбкой, и он звал земляка пить чай с вишневым вареньем, и угощал его чудесной антоновкой — «теща прислала, — помните, какой у нее сад-то на Студеной горе?» И оба с наслаждением погружались в воспоминания о древлянской жизни, перебирали всех общих знакомых и незнакомых и издали, на расстоянии вся древлянская жизнь представлялась им удивительно милой, точно осыпанной белым вишневым цветом, точно вся пропитанная сладким, чудесным запахом антоновки, который стоить над городком в то время, когда в солнечной глубине неба курлыкают, прощаясь, журавли, а по опустевшим полям стелется серебристая паутина и нежно перезванивают старенькие колокола стареньких островерхих колоколенок…

Но в последние годы вторглось в эту тихую, сонную жизнь что-то совсем новое, небывалое и как будто враждебное. Началось дело это на Оке-матушке. Вдруг, откуда ни возьмись, явилась какая-то шустрая компания чужих людей, поставила новые пристани и пустила новые пароходы. Немудрящи были те пароходишки, что раньше по реке туда и сюда полозили, говорить нечего, и все презрительно звали их «горчишниками», и ворчали на владельца их, купца Сорокина, что дорого он за все берет, но все же как-то сжились с этими горчишниками, и с ценами, и со всем порядком. И вот вдруг явились новые, хорошие и быстрые пароходы и резко понизили на все цены. Сорокин-купец, мужик ндравный, уступить не захотел и тоже цены понизил: там, где новые ловкачи целковый брали, он вез за восемь гривен теперь. Ловкачи понизили цену до полтинника, а Сорокин разом махнул на четвертак, те гривенник, а Сорокин — даром! Весь край древлянский прямо дыхание затаил, глядя за этой совершенно новой для него борьбой, а она разгоралась все более и более: ловкачи объявили, что будут теперь народ возить даром и каждому пассажиру кроме того будут даром же подавать стакан чаю с лимоном, а Сорокин громыхнул: даром и по стакану водки! Битком набитые пароходы и горчишники бороздили реку туда и сюда, и на пристанях народу было не пролезешь, и был здоровенный хохот, и песня, и пьянство великое, и резались пароходчики все дальше и дальше, пока Сорокин в один прекрасный день не помер от удара с горя, а семья его, раньше богатая, осталась без гроша. И сразу ловкачи-победители, оставшись на реке полными хозяевами, подняли цены так, что в одно лето вернули все свои убытки и стали грести денежки лопатой… А потом вскоре кто-то из молодых купцов на окраине города завод поставил: косы, серпы, подковы выделывать, лопаты, гвозди, топоры и прочее, что всем надобно, и стал народ у ворот заводских толпиться, гонясь за заработком новым, и с утра до ночи гремел и дымил завод на всю округу, и ужасные точила его сеяли среди рабочих чахотку, а с ней попутно — нищету и горе. И случалось как-то раз крепко взбунтовались рабочие и побили окна на заводе, и отказались работать. Начальство казаков откуда-то пригнало, и была стрельба, и порка, и аресты, и высылки и великое разорение и новое, еще горшее горе… И замутилась тихая жизнь древлянская до самого дна. Правда, и чай по-прежнему благодушно пили древлянцы до седьмого пота, и сладко благоухала по пристаням антоновка, и ходили они по субботам в баню и, блаженно распаренные, с красными узелками и вениками подмышкой, шли они домой, чтобы опять и опять пить чай с удивительным вареньем вишневым, но точно вот дала древлянская жизнь какую то жуткую трещину и будущее древлянской земли зловеще затуманилось… Но любовь к своей земле сохранили древлянцы прежнюю…

И никто из всех них не любил так родных месть, как Юрий Аркадьевич Лопушков, старенький учитель истории в местной гимназии и председатель местной археологической комиссии. Ему было за шестьдесят и за доброту его бесконечную и за всегдашнюю готовность помочь всем и каждому прозвали его древлянцы Юрием Аркадьевичем Утоли-моя-печали, а другие, насмешники, те звали его Унеси-ты-мое-горе. Но и насмешники, и добродушные все шли к нему со всякой бедой своей, а он усадит, поглядит в глаза, по плечу потреплет, чайком попоить, — глядь, а беда-то уж не такой страшной кажется и горе помягчает. Был Юрий Аркадьевич роста небольшого, с эдаким приятным брюшком, весь в небольших, добрых морщинках, с большой серебряной бородой. Говорить он любил главным образом о древлянской старине и улыбался при этом ясной, детской улыбкой. В одной из тихих, зеленых уличек был у него свой тихий серенький особнячок, конечно, с садиком, в котором, конечно, были и вишни, и антоновка, и старенькая, зеленая беседка под черемухой, где Юрий Аркадьевич любил в теплое время чайку попить и поблагодушествовать с приятелями в тихой беседе о старине.

В его небольшом, темноватом кабинетике висели по стенам в рамках старинные лубочные картинки народные, производством которых славился некогда Древлянск; по запыленным полкам в строгом порядке и за номерами были разложены огромные, зеленые, старинные монеты, старинные кокошники крестьянок с помутневшими блестками, какой-то плоский черный камень с отпечатками следов доисторических птиц, желтоватый череп с застрявшей в нем полуистлевшей татарской стрелой, старая расписная посуда, старинная резная прялка, а над всем этим, на верхней полке, царила чудовищная, пуда на три, оранжевая тыква, которую Юрий Аркадьевич сам вырастил у себя в огороде и которая свидетельствовала о прекрасном климате и чудесной почве древлянской земли. В углу за книжным шкапом стоял даже целый старинный оконный наличник с удивительно причудливой резьбой, где были и павы с невероятными хвостами, и невиданные цветы, и какие-то чудовища с плоскими лицами, и удивительно изящные розетки и завитушки. В письменном столе его, в особом ящике, лежала целая коллекция рукописных биографий и портретов древлянцев, хоть чуточку прославивших себя и родной город на поприще наук, искусств или государственного служения: как только кто из них умрет, так и тащит Юрий Аркадьевич немедленно в редакцию «Древлянских Ведомостей» заранее заготовленную статейку с портретом, чтобы древлянцы и весь мир могли узнать о тяжелой утрате древлянской земли…

И, когда толковал Юрий Аркадьевич мальчишкам историю, то всем им казалось, что самое главное на свете это Древлянск с его соборами, курганами и старыми кокошниками, а вся всемирная история это только приятно-пестрый венок для Древлянска, какой-то долгий подход человечества к красующемуся в конце его длинного пути Древлянску. Если приезжал кто в Древлянск посмотреть его живописную старину, то это Юрий Аркадьевич водил гостя по старинным урочищам, показывал ему и Благовещенский собор, построенный еще в XII в., и старый Крестовоздвиженский монастырь с его старинными могильными плитами, и удивительную, трогательную церковку Спаса-в-городке, и место злой сечи с татарами, и место еще больше злой сечи древлянцев с новогородцами, и вел его в городской музей, где показывал перчатки Тургенева, выступавшего раз в молодости на литературном вечере у древлянской губернаторши, и собранную им, Юрием Аркадьевичем, коллекцию разных автографов, и уже облезший возок, в котором ехала раз Екатерина древлянским краем… И заезжий гость ясно понимал, что и возок царицы, и коллекция портретов, и выцветшие фрески «страшного суда» в соборе Благовещенском — все это в высшей степени важно и нужно и что все это важное и нужное составляет как бы драгоценное достояние этого тихого старичка с детской улыбкой…

Юрий Аркадьевич сидел в своем старинном, когда-то темно-зеленом, а теперь буром кресле у окна и, щуря свои голубые, детские глазки, просматривал только что полученный номер «Древлянских Ведомостей». Он не особенно интересовался газетами, а если и просматривал теперь отчет о заседании Государственной Думы, то только потому, что сегодня в отчете этом помещена была речь древлянского депутата Самоквасова. Правда, Самоквасов был правый, а Юрий Аркадьевич эдакий прилично-умеренный кадет, но за то Самоквасов был все же древлянец, а, во-вторых, его хлесткий юмор и народные словечки подкупали старика и он с удовольствием читал речь земляка, тем более, что на этот раз Самоквасов отделывал не жидо-кадето-масонов, а министров, что русскому человеку всегда чрезвычайно приятно.