Отрочество (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 44

Извозчик, старинный знакомец дяди Гиляя, улыбается светло в пышную окладистую бороду до пупа — предмет нешуточной гордости, помогая носильщику загружать вещи на задок экипажа.

И у меня тоже — улыбка ответная. Да не ему, а будто всей Москве разом. Дома!

Головой вокруг верчу, наглядеться не могу. Москва! Осенняя, с облетевшими почти листами на деревьях, с заволокшими небо тучами, а всё равно — родная. Скучал! Вот ей-ей, даже и по граю вороньему соскучился! Кажется, будто даже и у ворон московских свой говорок. Степенней одесских, основательней и нахальней.

Улыбаюсь до боли в онемевших щеках, а и мне улыбаются ответно. Дома. Как же хорошо дома!

— Егорушка! — ахнула Мария Ивановна, самолично отворяя двери, — Какой же ты большой стал! Ну-ка поворотись!

Повертелся послушно под аханье ейное, и засмущался мал-мала. А у меня так — если смущаюсь, то наперекор иду! Ну и шутканул с томным видом и артистическими позами, как актёры перед поклонниками опосля спектакля.

Насмешил её, и доволен! Прочь смущение, будто и не было этих месяцев расставания.

Мылся пока, Наденька пришла. И на шею!

— Соскучилась, сил нет!

У неё безо всяких, как кузенов нас с Санькой воспринимает. Настолько родные, што прямо-таки братья. Мы с ней как-то сразу… ну, легко. Одна в семье, а тут как два брата разом — старший я, и младший Санька.

А тут и брат пришёл из Училища, и тогда совсем хорошо. Дома. Семья.

Ощущение Рождества в квартире, так всё хорошо и благостно, только колокольного звона не хватает для полного умиления. Даже Татьяна хлопочет вокруг без единой врединки в глазах.

Поели когда, чаю напились по самое горлышко, я подарки начал раздавать. Не абы што, а всё с умом подобранно!

— Эт-то откуда?! — опешил дядя Гиляй, запучив неверяще глаза при виде самонастоящей африканской коллекции ассегаев[45], шаманских масок и нарядов, — Не слишком ли дорого?!

А глаза горят, руки уже копьё взяли, потом щит. Такой себе африканский воин. Чака[46]!

— Ни копеечки! — уверяю опекуна, — По случаю досталось! Я и сразу про вас вспомнил.

Антуражно и авантажно!

Опекун переоделся в леопардовую шкуру, и с удовольствием покрутился перед зеркалом, смеясь волосатым ногам и груди. Но здоров! Нет, до чево здоров! Понятно, што пузо и жирок, но сейчас-то видно — этот могёт! При каждом движении мышцы перекатываются.

Запусти такого в племя африканское, так всех львов в округе переведёт, ну и местную породу африканскую… тово. Расстарается.

— Фотоаппарат бы, — пробурчал он, принимая героическую позу и весьма умело играя с копьём.

— Так есть! — живо распаковываю один из чемоданов, — Специально купил!

— Дорого, — с сомнением сказала Мария Ивановна.

— Што вы! — и понимая нарастающее беспокойство в глазах, добавляю:

— Контрабанда, не ворованное.

Сделал с десяток снимков, и обещался отпечатать к утру.

— Ты и этому научился? — удивился опекун, не без сожаления отставляя в сторону воинскую справу.

— Да што сложново-то? Глаза боятся…

Марии Ивановне и Наде турецкие наряды с украшениями.

— В Константинополе-то они дёшевы, — уверил я их, — не беспокойтесь. Да я ещё и через Фиму Бляйшмана закупал, вот уж торгаш из торгашей!

Саньке берберский кинжал и мавританскую саблю. Брат сразу вытащил их, и ну парады[47] показывать! Угодил. Глаза горят, грудь колесом, такой себе башибузук получился.

Татьяне нитку бус коралловых — длиннющую, вокруг шеи полной на десяток разиков обернуть, да серебряный браслет с бирюзой. Дешевое серебро-то, грязное, с медью чуть не на две трети. Зато старинный браслетик-то, чуть не осьмнадцатово века.

Та порохом вспыхнула, и с таким удовольствием нацепила, што и правда — Рождество! И — угадал, как на неё делали. Такая стала… почти што раскрасавица. Все приказчики окрестные её теперича!

— На всех почитай знакомцев подарков навёз, — похвалился я, — даже и нашему дворнику! Ракы бутылку, да немаленькую. Всех, кого только вспомнить мог, одаривать буду.

Мария Ивановна только покачала головой, не одобряя не столько даже траты, сколько явно сомнительное происхождение денег на эти самые траты. Но поднимать эти темы Гиляровские не стали — говорено-обговорено не раз, што лишнее-то ворошить?

— … в карты выиграл, — рассказывал я на следующий день братам, — так… случайно. Матчи футбольные проводил, потом спорт вообще, ну и через это сошёлся с англичанами торговыми, среди них спортсменов много. Народ там в основном приличный, но такой…

— Англы, одним словом, — уверенно кивнул Мишка, скорчив пренебрежительную гримасу, и поглаживая кармашек для часов, в который так хорошо лёг подаренный швейцарский хронометр.

— Ну… да. Помнить нужно, што они всех прочих и вовсе за людей не считают. В уме держать.

Сели так в одной компании с ними вистовать по копеечке. Я, Уточкин, Лёва Бернштейн, ну и англы. А я гляжу — подымают ставки англичане, да этак — знаешь, чисто по шулерски, уж на это-то насмотрелся! Засобирался было, но вы-то Уточкина все знаете.

— Азартен, — кивнул Санька, разулыбавшись.

— Агась! И это ладно, проиграл бы он сотенку-другую — не страшно, не из бедной семьи.

Впредь умнее был бы. Но гляжу — приёмчики-то у англичан шулерские! Да не спецы, а так — щенки с самомнением. А мы ж как выглядим? Сергей азартен, я мальчишка сопливый, да при деньгах шальных.

— Сопливый, — усмехнулся Мишка, — такого тронь… дауркаганы одесские и московские за спиной.

— А это, — повторяю ещё раз — англы! Им на наши расклады плевать. И Лёвка! Он же такой шлемазл на вид, што только тавро поставить осталось. А што тихушник, и чем промышляет — скажешь, так не поверят!

— Во-от, — вспоминаю не без удовольствия ту ситуацию, — мы их и наказали! Благо, при свидетелях играли, отвертеться не удалось. Сперва деньги, а потом и вещички из коллекций проиграли. Разобиделись, канешно, ну и чорт с ними!

— Мальчики! — постучалась в дверь комнаты Татьяна, — Пирог поспел! Без меня обойдётесь за столом? Владимир Алексеич велел к дохтуру забежать.

— Серьёзное што? — затревожился я.

— Да не… — служанка замахала рукой, отгоняя сглаз, — Ён книжки из дохтуровской библиотеки брал, а сам вернуть никак — то сам в отъезде, то дохтур занят. Всё, я побежала!

Едва за Татьяной захлопнулась дверь, Санька тут же посерьёзнел. Вот только што — чуть не щенок, хвостиком виляющий, и вот уже вполне себе недопёсок. В полную силу ещё не вошёл, но уже не шути!

— Слежку за собой заприметил, — бухнул он весомо, положив на скатёрку сжатые добела кулаки,

— Приехал, тудым-сюдым — есть! Следят, родимые.

— Не ошибся? — засомневался Мишка.

— Не… — Санька даже головой замотал, штобы показать, насколько «не», — проверял! Так, и сяк, и альбомы потом зарисовывал с рожами ихними.

— Ты уж прости, — повинился Чиж перед Пономарёнком, — што тебе не сказал, но зря булгачить не хотел, так вот. Если да, то и потом обсказать можно, а ежели нет, то и зачем?

— Прости, — понимая, што не прав, Санька положил руку на плечо заледеневшему от обиды брату.

— Ладно, — чуточку сумрачно отозвался Мишка, оттаивая тихохонько.

— Я ещё почему не говорил, — начал пояснять виноватящийся Санька, — што сперва сам проверял, а потом Кота подключил. С Федькиными ребятками. Они и вокруг тебя тихохонько этак обсмотрели — не крутится ли кто?

— И как?

— Не-а!

— То-то ты занят всё время после Одессы был! — подскочил Мишка, — Нет времени, штобы повидаться, да и нет… оберегал?

— Агась, — и улыбка смущённая, — Тут ещё дело такое, што Федька тово корноухового опознал!

Говорит, в полиции служит, так-то. Мы с Егором, ежели што, под рукой Владимира Алексеевича, а он как ни крути — фигура! Враз не прижмёшь, да и не враз — тоже. А Федул Иваныч, при всём моём к нему уважении, калибром помене будет. Захотит тебя полиция прижать, так это им куда как проще выйдет.