Отрочество (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 18

А эротики порнографичной, ну вот ни на копеечку! Замотанные все вусмерть, салфетки от сока свекловичного в известковой воде отмывают. Кожа, даже и сверху, через пар видно — полопавшаяся, в язвочках.

Какая эротика-то? Слёзы… вытер их рукавом, да и думаю — всё, нагляделся по самое горлышко.

Поползал ещё по крыше, место нашёл, да и слез благополучно, а там и через забор. Да бегом! Долго потом в море отмывался, да одёжку отстирывал от извести и угля, от вони этой. А потом пил, пил, пил… никак напиться не мог. Вся вода тут же через пот вылезала. То ли нервы запоздало шибанули, то ли ещё што. Допился до тошнотиков, но ничего, оклемался.

Дошёл до хозяйки, да и наврал ей наскоро с три короба, будто место нашёл. Вещи забрал, да сразу и ушёл, от лишних расспросов. Не хочу.

Переоделся поприличней, штоб хожалые[15] не цеплялись, да и по городу побродил. Экскурсия вроде как. Ну… красиво, хороший город, но настроения ни на копеечку. Еле вечера дождался, да к пустырю.

Полина эта как увидела меня, так чуть не бегом, только подол по ногам хлещет. А ну как не отдам? Я из кармана не глядя — на!

— Насмотрелся, — говорю, — до тошнотиков.

Девка монеты в кулак, сжала его добела, и на меня, как на диво-дивное, глаза пучить удумала. А потом бегом! Ну как передумаю?

Снова курить захотелось — привет такой из прошлой жизни, достал. Да так захотелось, што ухи опухли. Остановился было у разносчика папиросного, и по карманам зашарил.

А нетути! Всё, оказывается, до копеечки отдал. То-то она глаза пучила, там куда как больше оговоренного!

«— ЗОЖ!» — разродилось подсознание. Ну да это переводить не нужно, знаю уже!

Смешно почему-то стало, и легко на душе. Вроде как деньгами этими я какой-то грех с себя снял. Не знаю, какой, но очень тяжкий!

Привычно уже зайцем проник, разве только по летнему времени на крышу, а не в собачий ящик. Тронулся состав на Одессу, а я бездумно в небо синее гляжу. Никаких мыслей!

А потом, под стук колёс, в голове само будто:

«— Надо што-то делать! Надо што-то делать!»

Завод этот чортов в голове, потом фабрика суконная, на которую меня запродали. И понимаю: надо! Не знаю пока, што именно, но буду. А начну со статей.

Двенадцатая глава

Второй карандаш уже сгрыз, а всё не пишется. Не то! Даже разложил перед собой вырезанные из давнишних газет статьи на такие вот темы, социально-заводские. Образцы вроде как, для правильного и лёгкого слога.

С полдюжины уже вариантов накатал, ну вот ни разу не хуже! Но и не лучше. Такое всё, ровненькое и правильное, как у всех.

А не хочу! Не хочу как у всех! Хочу, штоб читатель на моей статье глазами разом споткнулся, да и не отрываясь, не мигая. А потом — обсуждать, да спорить с другими до хрипоты! Да кулаки штоб сжимались и сердце останавливалось.

Вот тогда да! Статья настоящая. А это… гляжу уныло на вырезки… одно слово, заметки! Статистические данные, да описательное такое. От господ, которые даже и не понимают, каково это: не ужасаться со стороны, а потом котлеты с антрекотами под водочку-селёдочку, а самая што ни на есть жизнь.

Мишка в гостиной на машинке стрекочет, Фира с ним рядышком, с открытым для многих почему ртом. Учится. И, умненькая, не даёт брату в мысли уйти.

Завтра ему к докторам, ногу ломать и резать. Сидит такой, с прозеленью немножечко, от страха и опаски. Вот работой и спасается, взялся за тёти Песины вещи. Какие перешить напрочь, какие ушить или надставить.

Санька там же, рисует их. Он всё больше по дворам любит пройтись, за котами с мольбертом охотясь, но тоже — понимает. Как Фира замолкает, так он што-нибудь начинает, только штобы не молчать.

— А-а… — скомкав лист, выбрасываю его в угол, на растопку пойдёт. Вскочив, начинаю мерить шагами комнату, и как-то так получается, што и в гостиную вышел.

Покрутился, похмыкал, послушал. А руки своей жизнью живут — то ткани потеребить, то потрёпанный томик Майн Рида с закладкой открыть-закрыть. Нервничаю, значица.

— Рассказал бы поподробней, как там дело было, — покосился на меня глазом Санька, — а то вчерась, по приезду, скомкано всё.

— Ну… — захотелось было сказать, што занят и вообще — муки творчества, а потом на Майн Рида глянул, и ка-ак меня понесло! Приключенисто.

Начиная с проникновения, когда через забор лез, и потом — такое всё, будто пластун в тылу вражеском. Фирка с братами слушают так, што и о делах забыли, и только огоньки в глаза!

А меня это только распаляет! Особенно когда у Фирки огоньки. Такая в эти минуты красивая становится, ужас просто! Звёзды в глазах, будто в небо безлунное через них глядишь.

— Здоровски! — подытожил наконец Чиж, — Тебе бы романы писать!

— Ну… — а потом я и задумался, а почему бы и не да? Зачем я у господ беру глупости описательные? Там и чернуха есть, но такая тоже… глупая. Видно, што человек не в теме, да и о рабочих как-то так думает, што вроде как и да… но неправильно! Не люди, а персонажи не то лубка глупого, не то из Житий.

— Ну, — повторил я, вцепившись озадаченно в подросшие вихры, — попробую! Роман не роман, а рассказ… хм…

Такую себе буссенарщину с майнридовщиной начал, носугубо на реальных событиях! Проникновение на завод без упоминания девушки, балки эти чортовы, известь душительную, крышу и такое всё, как было. Но приключенисто!

А потом править сел и перечитывать. Такая себе статья получилась, што и не статья будто, а между романом сыщицким, рассказом Эдгара По и немножечко — «Фракнекштейном» Мэри Шелли. Такой себе обыденный ужас, когда и дыхание перехватывает, но и врак притом никаких. Необычно! Но интересно вышло. Разве только опечаток да ошибок много, я даже в запарке подписался, так и здесь ошибся. Хотел «Капитан Сорви Голова», а вышел «Копетан». Похихикал сам над собой, а потом и задумался. А может, и оставить? А што? Такая себе фамилия молдавская получается. Или жидовская. Как там…

«— Нет такого слова, которое не могло бы стать еврейской фамилией[16]» — неожиданно послушно откликнулось подсознание. Ну и подписался! Копетаном.

Захотел было сразу в газету, а потом и тово, передумал. Владимир Алексеевич после Харькова обещал постараться через нас, так вот ему и передам.

Што-то мне подсказывает, што Копетану лучше инкогнито сохранять. Потому как проникновение, это уже немножечко статья, ну или рядышком где-то. Взрослому, оно бы и ерунда — штраф, да пару недель в тюрьме при худшем раскладе.

А у меня возраст ещё не вполне, да дееспособность взрослая вроде как и есть, но и не совсем. Вместе с церковными неприятностями может интересно аукнуться. Не только мне притом, но и дяде Гиляю, как неответственному опекуну, а через это и неприятности у Саньки могут. А ну как опеку кому иному передадут?

Вслух прочитал, и молчание такое… а потом разом! Мишка обниматься, Санька по индейски што-то, Фира визжать восторженно за компанию.

— Дети! Дети! — послышался через стенку голос Фаины Ярусской, — Мине надо тревожиться за вас, или можно таки немножечко сердиться?

— Всё, тётя Фая, — звонко отозвалась Фира, — мы таки всё, перестали радоваться жизни через вашу грусть!

— Никому! — повторяю, делая страшные глаза. У девочки непонимание и вопрос на лице. Разъяснил за свои проблемы, поняла сразу.

— Тётя Песя знает, когда молчать, — выдохнул Санька, — привыкла за непростым мужем. Да и мы…

— Мы можем сдуру! — перебил его Мишка, — Бывало? Бывало! Сколько раз говорили, не убедившись в отсутствие ух в стенах? Пора такое прекращать!

— Здрассте вам! — раздалось жизнерадостное снизу, когда мы обедали на тёти Песиной веранде.

— Семэн! — всплеснула та руками, роняя половник на отпрыгнувшего кота, — Ты ли это, и почему?