Шаман (СИ) - Дашкевич Ольга - Страница 48

Больше всего на свете мне сейчас хочется лечь и уснуть. Я так устала — устала физически — как будто целый день таскала тяжести или белила потолки. Бледный Дрюня заслоняет меня своим хилым плечом.

— Лапы убери, — его голос слегка дрожит. — А то…

— Да нужна она мне, — Гришка отворачивается и, не слишком спеша, пересекает нашу веранду, кухню, прихожую… Грета на ходу подхватывает свой рюкзачок. Входная дверь захлопывается за ними. Потом раздается звон стекла — сбежавшая сверху Нэнси в порыве чувств швыряет в дубовую створку вазу с гладиолусами, которые Тошка вчера купил Грете на плазе у супермаркета. Наши гости не могут оценить этого жеста по достоинству: их джип, рявкнув мотором, срывается с места, распугивая случайных прохожих.

— Тошка, пошли, умоешься, — Иван берет друга за локоть, и тот идет за ним, точно зомби, размеренно переставляя ноги. Его разбитое лицо ничего не выражает.

Я по-прежнему стою на крыльце. За последнее время я привыкла, что мой мальчик, зачарованный своей Гретхен, не замечает меня в упор. Но он неожиданно останавливается, и на его бесстрастном лице что-то мелькает.

— Вера?.. — говорит он медленно. — Вера…

Я молча протягиваю руку и стираю кровь с его подбородка.

— Я так устал, Вера, — шепчет он почти неслышно. — Я очень хочу спать. Пойдем ляжем?..

Он берет меня за руку.

Я смотрю только на него, но все равно вижу отчаянье на веснушчатом лице Дрюни, бесконечное изумление в глазах Ивана. Нэнси стоит посреди кухни, в недоумении приоткрыв рот.

— Вер, да ты чего?.. — начинает она нерешительно и сразу умолкает.

Мы проходим мимо нее и поднимаемся по лестнице наверх, в нашу спальню. Я не хочу туда, я не могу видеть эту постель, но мой мальчик, кажется, ничего не замечает. Похоже, он уже спит на ходу, запинаясь при каждом шаге. В спальне он валится на кровать и засыпает, не донеся головы до подушки. Но мою руку не выпускает даже во сне.

Глава 11

— Это же Ритка меня к вам потащила, — в голосе Дрюни звучит неподдельное раскаяние.

За окном сумерки, мы сидим на кухне и пьем вино. Тошка спит наверху.

— Я пообещал не говорить… откуда ж я знал.

Дрюня окунает длинный нос в бокал с вином, пряча от нас глаза.

— Она еще в позапрошлом году спуталась с какой-то сектой… я, мол, крутая сатанистка, и любого мужика выверну наизнанку и опять сверну. А однажды, где-то с месяц назад, мы с ней как-то вечером сдолбили по косячку, и она спрашивает так небрежно: я, мол, слышала, что у тебя двоюродная сестра живет в Филадельфии? Может, — говорит, — смотаемся к ней в гости на недельку? Я говорю: а чего это тебя в Филу тянет? Ты же говорила, что там скука смертная! Она так засмеялась загадочно и говорит: Гришаня, мол, просил. Только ты не рассказывай сестричке, что это была моя идея… Ну, я и пообещал, что не расскажу.

Он виновато морщится.

— Вообще-то, я не думал, что до стрельбы дойдет. Я думал, она просто развлекается. Извини, Вера, что я тебе не сказал. Я ведь это дело сто раз наблюдал — как-то она делает так, что мужик… ну… всех забывает. Вообще всех. Жену, детей. Никого не замечает. Как обкуренный. Я думал, она просто так… резвится, как обычно. Я не знал, что ей что-то конкретно от твоего Тошки нужно.

— Я тебя убью, братик! — говорит Нэнси сурово. — Ты что, блин, совсем дурной? Ведь, если бы этот Гришаня не промазал…

— Он не промазал, — тихо отвечает Дрюня. — Это Вера. Она Антона толкнула.

— Да ладно, — Нэнси отпивает из бокала и облизывает губы. Это напоминает мне Грету, и я невольно морщусь. — Вера на крыльце стояла, а Тошка — вон где. Промазал твой Гришаня.

Ее кузен больше не возражает. Он совсем скис. Сутулые тощие плечи еще больше опустились, даже рыжие лохмы обвисли печальными прядями. Его можно понять. Он чувствует себя виноватым в том, что произошло. Но я-то знаю, что несчастный Дрюнечка если в чем и виноват, так только в легкомыслии и чрезмерном увлечении ганджубасом. Против Тошки — а значит, и против нас, — играет кое-кто посильней. Это никак не связано с Домом, я чувствую, но зато связано с событиями в Нью Хоупе. Глава сатанистской церкви Нью Хоупа сейчас парится в дурке, но его последователи-то никуда не делись. Да и в Нью-Йорке Церковь Сатаны зарегистрирована вполне официально…

— Я сейчас, — я поднимаюсь.

— Ты куда, Вер? — Нэнси смотрит на меня с тревогой, она еще не успокоилась после всех этих событий.

— Тошку посмотрю.

— Да спит он! — Дрюня страдальчески сводит брови. — Он теперь будет сутки дрыхнуть без задних ног… И ничем ты его не разбудишь, хоть на кусочки режь. Так всегда бывает, я знаю.

Ясно, что знает. Уж конечно, он был первым, на ком Грета испробовала свои чары. Но я все равно встаю и иду наверх.

Тошка спит, свернувшись, как младенец во чреве. В сумерках еле виден краешек лица, прикрытого рассыпавшимися волосами. Я подхожу поближе, сажусь на кровать и наклоняюсь над ним, чтобы послушать, дышит ли он.

Он дышит. Все хорошо.

Я не могу удержаться — я так соскучилась по нему… Мои пальцы медленно скользят по его щеке, убирают волосы с лица. Трогают сомкнутые веки, касаются губ. Я провожу указательным пальцем по ложбинке на подбородке, потом вниз по шее, по груди. Он вздыхает во сне и переворачивается на спину. Я наклоняюсь ниже и трогаю губами тэнгерийн-тэмдэг, шаманскую метку — созвездие маленьких коричневых родинок у него под левым соском. Целую оба соска… Прижимаюсь горящей щекой ко впалому животу. Тошка вздрагивает, но не просыпается. Потом что-то бормочет, поворачивается на бок и снова принимает позу зародыша. Я зажмуриваюсь от стыда, успокаиваю сбившееся дыхание, накрываю своего мальчика одеялом и подхожу к окну. Перед самым окном колышутся ветви старого вяза.

Боже мой — индеец снова висит на ветке! Но почему?.. Ведь все прошло, опасность миновала, пуля пролетела мимо! Я на мгновение закрываю глаза, потом открываю их снова, но индеец никуда не исчезает. Что-то в его облике кажется мне нарушенным, незавершенным. Я вглядываюсь и вглядываюсь в плывущие сумерки и, наконец, догадка заставляет мое сердце пропустить удар. Амулет. На нем нет амулета.

Я бросаюсь к Тошке и откидываю одеяло. Осторожно переворачиваю своего мальчика на спину, ощупываю его шею, ища щнурок. Потом лихорадочно обшариваю постель. Но все напрасно, и я уже знаю, я еще раньше поняла, что все напрасно. Амулета нет.

— Найди вакан, скво.

Я резко оборачиваюсь. В дальнем углу комнаты сидит старик индеец. Его глаза закрыты, фигура тонет в тумане.

— Найди его, женщина, — повторяет он настойчиво. — Вакан должен вернуться к тому, кому принадлежит.

— А что будет, если не найти? — шепчу я дрогнувшими губами.

Индеец молчит. Его коричневое морщинистое лицо кажется ликом вырезанного из древесной коры идола. Потом туман, который его окружает, начинает колыхаться, и низкорослая старческая фигура, колыхаясь вместе с ним, тает.

— Он не проснется, — доносится еле слышный шелест.

— Нет! — в отчаянии я не сдерживаю себя и кричу во весь голос. — Не уходите! Вы должны нам помочь!..

Но он исчезает. Его больше нет. Мне хочется плакать, но я не могу. В горле дым, на губах горечь. Все пропало. Все пропало. Я беспомощно мечусь по комнате, в голове стучат тысячи крохотных барабанов, сердце захлебывается, перед глазами красные круги.

Снизу доносится топот — встревоженные друзья несутся по лестнице на мой крик. Они влетают в спальню все трое, и Нэнси сразу бросается ко мне, а Иван — к Тошке. И только Дрюня растерянно топчется у двери.

— Что случилось, Верочка, почему ты кричала? — Нэнси хватает меня за плечи и встряхивает. Наверное, я выгляжу близкой к обмороку. Впрочем, так оно и есть.

— Нэнси, — шепчу я. — Амулет… Грета забрала амулет… Он умрет.