Шаман (СИ) - Дашкевич Ольга - Страница 47

— Вера! Эй!.. Что ты там делаешь?

Я оборачиваюсь. Дрюня стоит на крыльце веранды, лохматый и рыжий, в майке, растянутой до невозможности, драных джинсах и босиком. Предвечернее солнце лупит ему по глазам, и он щурится.

— Что за балет под деревьями? Ты что, друидской веры?

Я перевожу взгляд на старый вяз. Мертвого индейца там нет, конечно. Конечно. У меня просто едет крыша, это с самого начала было ясно.

И все же я очень ясно помню девочку Рози и ее родителей, которые тоже, конечно, могут оказаться плодом моего больного воображения, но что-то подсказывает мне, что они жили на самом деле. И их дом стоял на этом самом месте. А наш Дом выстроен на фундаменте того, сгоревшего. Старый вяз, под которым я сейчас стою, мог бы многое порассказать о тех временах, если бы умел говорить.

Говорить… но вот же он говорит со мной. Как может. Напоминает мне о моем обещании, данном женщине, убитой на базиликовых грядках. Впрочем, я уже не уверена, она ли ко мне приходила. Может, это рано умершая Тошкина мать хотела, как могла, предостеречь нас от чего-то плохого, что должно случиться?.. Или просто пыталась передать своему сыну, ребенком оставшемуся сиротой, как сильно она его любит?.. Тогда Тошка должен был ее узнать — ведь он видел лицо в окне. Но, если это так, тогда все мои мучения и кошмары ничто по сравнению с тем, что пришлось пережить моему бедному, бедному мальчику. А страдания нас обоих ничто по сравнению с тем, что переживает она, которая не может дотронуться до него столько лет, и столько лет не находит успокоения, потому что чувствует вину за свою смерть, за то, что оставила его одного среди чужих людей и недоброго мира. Я же помню ту ее смертную тоску и лед в груди — это невозможно вынести. Но, может быть, мертвые выносливее нас.

— Вера, Дрюнечка, идите чай пить!..

Нэнси выглядывает из-за Дрюниного сутулого плеча, шутливо шпыняет его в бок.

— Засмотрелся, блин! Лучше бы за своей Риткой следил…

Дрюня, легко, как все рыжие, краснеющий, неожиданно вспыхивает до ушей и начинает что-то бубнить в свое оправдание. Неужели Нэнси права, и я ему нравлюсь? Вот еще не хватало. Дрюнечка — прелесть, но…

Я иду к ним и на крыльце оглядываюсь.

Мертвый индеец висит на ветке старого вяза. Его длинные черные волосы колышет ветерок. Лицо, искаженное смертью, обращено к нам. Я не хочу его видеть и закрываю глаза.

Глава 10

Джип тормозит у нашей изгороди так, что покрышки визжат на всю улицу, вызывая, должно быть, вежливое недоумение ближайших соседей. Я в это время помогаю добровольцу Дрюне вешать занавески в нижней гостиной, выходящей окнами на открытую террасу переднего крыльца, и вижу, как из джипа выскакивает добрый молодец двухметрового роста и, в лучших традициях отечественных боевиков, направляется к нашим дверям. Гравий на дорожке летит во все стороны из-под тяжелых ботинок.

— Упс, — говорит Дрюня упавшим голосом и роняет гардины. — Это Гришка. Ну, сейчас начнется…

Брутальный Гришка не утруждает себя звонком в дверь, а просто грохает по створке кулаком.

— Я сам открою, — предупреждает меня Дрюня, соскакивая с табуретки. — Ты лучше ему под ноги не попадайся. Он явно за Риткой приехал. Так и знал я, что она ему звонит…

Он открывает дверь, и гость немедленно заполняет собой все пространство нашей немаленькой прихожей.

— Где эта сучка? — спрашивает он неожиданно приятным баритоном. — Я ей башку оторву. А ее хахаля за яйца подвешу.

— Гриш, привет, — поспешно говорит Дрюня, пытаясь преградить путь вошедшему. У него это, к сожалению, не получается. Росту они почти одинакового, но Гриша тяжелее килограммов на сто.

— Кому Гриша, а кому Григорий Львович, — сообщает он сквозь зубы и легким толчком убирает со своего пути хлипкую преграду. — Отвали, обмылок.

От этого толчка Дрюня спиной вперед влетает в кухню и приземляется на прилавок. Гость широким шагом идет за ним. Сердце у меня падает. Нэнси с Иваном уединились на своей половине и явно ничего не слышали, а Грета, наверное, по обыкновению, воркует с Тошкой на заднем дворе.

Я поспешно иду вслед за нашим невежливым гостем. Так и есть. Парочка дышит свежим воздухом. Мой мальчик совсем рехнулся и сегодня утром повесил на ветку старого вяза качели для своей Гретхен. И теперь она кокетливо покачивается, болтая точеными ножками, а он стоит рядом и придерживает веревку, чтобы детка, не дай Бог, не упала и не расшиблась.

Дрюня, прихрамывая, выскакивает из кухни, с явным намерением предупредить голубков. Но уже поздно. Григорий Львович, не тратя лишних слов, в два шага достигает качелей и небрежно отмахивает левой рукой по фарфоровому личику Греты, (которая от этого почти ласкового удара слетает в траву), а правой, сжатой в кулак, бьет Тошку в челюсть. Я вижу, как Тошкина голова, мотнувшись, откидывается назад и вбок, но он не падает, а, мгновенно собравшись, отпрыгивает в сторону, точно кот, и, сплюнув кровь, принимает боевую стойку.

— Осторожно, Гришенька! — пронзительно кричит Грета, сидя на земле. — Он Джи-Ай!..

— Да хоть джедай! — лаконично отвечает Гришенька. — Против лома нет приема.

Он картинно откидывает полу куртки и жестом опытного бойца достает короткий обрез.

— Гри… — начинает Дрюня беспомощно и сразу умолкает.

Мгновенная тишина повисает в саду. Тошка стоит под дулом, опустив руки. Звуки с улицы, отдаленный лай собаки, чириканье птиц — все исчезает. В тишине раздается только поскрипывание качелей. Я смотрю на них, но вижу висящее вниз головой тело молодого индейца с черно-красной дырой в груди.

Нет, — говорит кто-то у меня в голове. — Нет. Нет.

Я стою слишком далеко и добежать не успею. Не успею ни заслонить, ни оттолкнуть. Очень близко, точно при многократном увеличении, я вижу толстый палец, хладнокровно нажимающий на спусковой крючок. Нет!.. — кричит во мне чей-то голос. Ледяной туман у меня в груди взрывается, точно холодный вулкан, и клочья его вместе с моим сердцем устремляются вперед, свиваясь, как серебристые змеи, и, такие же стремительные, как змеи, толкают моего мальчика в плечо. Он отлетает в сторону и падает на траву возле каменной скамьи. Пуля, свистнув, уходит мимо, я отчетливо вижу ее полет, завершившийся где-то за широкой лощиной, отделяющей наш дом от парка.

На выстрел со второго этажа летит Иван, на ходу застегивая джинсы.

— Эй! — кричит он на бегу. — Что за дела?!..

Нэнси свешивается из окна, забыв одеться.

— Я звоню в полицию! Я звоню в полицию! — беспомощно восклицает она, размахивая телефоном.

— Гришенька, уезжаем отсюда, — всхлипывает Грета, повисая на локте любовника. — Зачем нам полиция, миленький?..

Ее алый ротик дрожит, из глаз градом катятся слезы, она сейчас необыкновенно хорошенькая. Тошка медленно поднимается с земли.

— Тошка, ты живой? У тебя кровь!.. Зубы целы? — Иван, тяжело дыша, ощупывает друга. — Блин, блин, блин, идиот…

— Дрюня, поехали! — кричит Грета звенящим голосом. — Рюкзак возьми! И мой тоже!..

— Да пошла ты, — говорит бледный Дрюня и нервно передергивает плечами.

— Ну и оставайся, — она, семеня, еле успевает за широкими шагами Гришки.

Возле меня тот задерживается на секунду.

— Это ты сделала? — желваки на его скулах ходят ходуном. — Я видел. Ты. Я ни разу в жизни не промазал, ферштеен?

Я не отвечаю, да он и не ждет ответа. Странно, что этот амбал сумел что-то увидеть — я сама не уверена, что именно сделала. Кажется, ничего. Но Тошка улетел в сторону, как от толчка…