Повесть об Афанасии Никитине - Тагер Елена Михайловна - Страница 2

— Васька! Красавец ты мой… Васенька!

Глава II

НА ТАВЕ С КОНЕМ

На Индийском океане стояло затишье. Ветра не было. Волны не подымались. Поверхность моря была неподвижна, как будто вылита из сине-зеленого стекла. Она нестерпимо сверкала и, казалось, дышала зноем. Солнце палило нещадно. Мореходы изнемогали, им было нечем дышать. С ужасом и с отчаянием они смотрели на повисшие паруса и ждали хоть какого-нибудь, хоть самого слабого ветерка. А его не было и не было. И так целый месяц.

Большая лодка — по-местному тава, — перевозившая в Индию людей и лошадей, почти не двигалась с места. Неслыханный зной истомил путников. Даже лошади не выдерживали. На таве их было десятка два. Вначале они метались, ржали, били копытами; через четыре недели пути притихли, опустили головы и тяжело, со всхлипом дышали.

— Эй, хозяин! Пропадет у тебя конь! — сказал перс-моряк, полуголый и загорелый до черноты, расталкивая неподвижного пассажира. Тот поднял голову и открыл глаза — светло-серые, большие, внимательные.

— Пропал твой конь, — повторил моряк, невольно смущенный этим пристальным ясным взглядом. — Отрежь заранее хвост ему.

— Зачем это? — спросил сероглазый путник, свободно, но как-то своеобразно выговаривая по-персидски.

— Предъявишь на берегу — с тебя меньше за перевоз возьмут, — толковал моряк. — В Индии скидку делают тому, кто лошадь привез. А если пала в пути, — надо показать хвост.

— Спасибо, друг, за совет. А пока обожду; жаль портить коня, — сказал решительно путник. И мягче добавил: — Гляди, еще он отдышится.

— Куда там! Он почти и не дышит, — пробормотал моряк, отходя.

Путник перевел взгляд на своего коня. Тот, видно, уже не мог стоять; он лежал на палубе, вытянув шею; он оскалил зубы и редко, с усилием, вздыхал. Путник опустился перед ним на колени. «Васенька, друг ты мой! — сказал он по-русски, мягким певучим говором. — Кончаешься, что ли? Может, еще поживешь?»

Конь, точно в ответ, громко всхрапнул. «Врешь, Васька! Не дам я тебе в пути помереть! — сказал ему хозяин. — Пей!» Он отвинтил крышку от серебряной фляжки, раздвинул коню зубы и вылил ему на язык глоток пресной воды. Конь дрогнул, проглотил воду и покосился на хозяина умным, осмысленным взглядом. «Как смотрит-то! Чисто человек! — сердечно, ласково говорил хозяин своим певучим говором. — Эх, Вася, Вася! Были бы мы с тобой дома, под Тверью, — повел бы я тебя в ночное… Там у нас ночи прохладны, луга росисты, травушка шелкова, сочна… благодать! Отгулялся бы ты на славу. А тут — что? Солнце варно, человека сожжет; море нагрето — дышать нечем…» Конь прервал его легким фырканьем; ноздри у него расширились, задрожали.

В то же время двухмачтовая тава чуть качнулась и будто пошла быстрее. «Что это?! Васька, что ты фырчишь? Никак ветер чуешь? — заволновался хозяин. — Ветер и есть! Вон как закачало! Ну, теперь, брат мой, не горюй! Теперь доплывем!»

В самом деле, легкую таву качало все сильнее и сильнее. Старый перс — владелец судна — громко кричал, созывая людей. Полумертвые моряки зашевелились, вскочили, бросились к парусам, стараясь поймать в них ветер. Темная волна, высотой с гору, выросла внезапно за бортом и упала, обдав палубу пеной и брызгами. За ней — другая, третья… Тава уже не качалась на месте — она неслась, скользя с волны на волну.

Васькин хозяин стоял, выпрямившись во весь свой немалый рост, и зорко вглядывался в горизонт. Впереди была Индия — полная тайн и чудес, незнакомая, неизведанная страна…

Глава III

ИНДИЙСКИЙ БЕРЕГ

Шесть недель шли морем — но вот кончился утомительный путь, и русский путник сошел на индийскую землю. Это была морская пристань на Малабарском побережье Индии — гавань большого торгового города Чаула.

Васька был так слаб, так истомлен плаванием, что хозяин не решался на него сесть и побрел по городу, ведя коня в поводу.

Он дивился на каменные дворцы и башни причудливой постройки, на глиняные хижины бедняков, окруженные роскошными фруктовыми садами; любовался на базары, полные тканей, овощей и фруктов; засматривался на невиданные плоды и особенно на огромные кокосовые орехи.

И люди дивились на него, на белолицего человека. Первое время за ним следовало множество народу; потом, насмотревшись досыта на чужестранца, толпа любопытных рассеялась.

Его поражало, что местные жители — индийцы: темнокожие, смуглолицые — ходили почти нагишом. Кусок ткани, обернутый вокруг бедер, — это был весь костюм взрослого мужчины. Даже женщины носили только легкую юбку, оставляя грудь открытой. Но на каждой женщине сверкали украшения из золота и драгоценных камней. Их носили и некоторые мужчины, а женщины — все без исключения; богатые — пышные роскошные ожерелья и замысловатые серьги из рубинов и изумрудов; бедные — ожерелья попроще, но обязательно хоть одну золотую цепочку на шее, золотые и серебряные кольца и браслеты на руках и на ногах. Видно было, что они очень дорожат этими украшениями, гордятся и соперничают ими друг перед другом. В то же время жалкие, почти пустые хижины доказывали, что большинство народа живет очень бедно.

Приглядевшись к этим черным полуголым людям, русский путник заметил, что среди них мелькают люди побелее кожей и получше одетые. Они держались очень гордо и важно и говорили на знакомом ему языке. Из разговоров он понял, что это все уроженцы Персии, персидской провинции Хоросан. «Видно, хоросанцы здесь начальство», — пробормотал он про себя. И чем дольше, чем зорче вглядывался сероглазый чужеземец в незнакомый и новый быт, тем больше дивился он кротости и терпению, с каким индустанцы (индийцы), сносили свое бесправие и унижение.

Впрочем, когда его самого сочли за хоросанца, он не возражал: ему подумалось, что одинокому беззащитному путнику на чужой стороне гораздо безопаснее слыть одним из тех, кого здесь боятся и слушаются. И на вопрос об имени он назвал себя персидским именем Юсуф. Так и стали его величать: ходжа (господин) Юсуф Хоросани. Ночь он провел в подворье для гостей: такие подворья — гостиницы для путешественников — попадались в Индии, довольно часто: при выходе из каждого города, или большого села.

Полуголый, черный староста подворья, с белой повязкой вокруг бедер, отвел Ваську в конюшню и попросил путника сдать на ночь оружие и деньги. В особой книге он записал: «Цель поездки — торговые дела; откуда прибыл — из Персии; имя приезжего — ходжа Юсуф Хоросани; как путешествует — на своем коне; конь его — темной масти; кличка — Дар ал Аман». Для важных случаев Васька сохранял свое пышное имя.

Полуголая и черная хозяйка или сторожиха подворья постлала господину Юсуфу Хоросани постель из душистых трав и приготовила ужин. Это была довольно легкая еда: вареная в масле морковь и вареный рис.

Васька получил на ночь немного моченого гороху и несколько мучных шариков с сахарным тростником.

После ужина усердная сторожиха вежливо пожелала господину Юсуфу Хоросани доброй ночи и заверила его, что он может спокойно почивать, так как грамапа (староста) будет всю ночь охранять покой путников.

Но путник не спешил на покой. Одолевая усталость, борясь с дремотой, он присел к бронзовому светильнику, достал из-за пазухи тетрадку — пачку серых листков толстой и неровной бумаги, скрепленных шнурком и обернутых куском синей ткани с белым набивным узором. Он отвязал от пояса медную чернильницу, заострил карманным ножом крепкое птичье перо — и со скрипом побежало белое перо по серой бумаге, вытягивая за собой длинные тонкие строки с завитушками и хвостами. И долго-долго следила любопытная сторожиха, как бумага покрывается сеткой непонятных, неразборчивых закорючек. Уважение к учености заставило женщину подбавить масла в светильник и рису в тарелку гостя. Но гость, светильник подвинув поближе, тарелку отставил как можно дальше — и все строчил, строчил… «Или нет на него усталости, — удивлялась про себя женщина, — или не смеет он оставить до завтра неотложное свое дело?»