Северские земли (СИ) - Волчок Сергей - Страница 56

О чём-то секретничали.

А его – выперли. Сказали – нечего тебе здесь делать со взрослыми.

От бессилия оставалось только вновь и вновь прокручивать в голове случившее вчера.

Наложение иллюзии на амулет для Ждана закончилось тем, что он, убаюканный монотонным бормотанием учителя, позорно заснул. А когда проснулся – обнаружил рядом безжизненное тело учителя. Сначала Ждан счёл священника мёртвым и принялся было бегать и причитать, но потом вспомнил уроки отца Алексия и поднёс ему к губам лезвие ножа. Лезвие запотело, после чего мальчик обругал себя последними словами и побежал в сторону Оптиной Пустыни.

Этот дорогу Ждан запомнил навсегда – так он не бегал никогда в жизни.

Настоятель известию вроде бы даже совсем не удивился. Деловито кивнув, он крикнул двух монахов, и те, быстро прицепив телегу к лошади, отправились за священником, взяв Ждана проводником.

На обратном пути отца Алексия трясло немилосердно, но он даже не простонал ни разу – лежал как мёртвый. В монастыре монахи сразу занесли батюшку к настоятелю – противный старикан к удивлению Ждана оказался лекарем, да не простым, а с Даром. Наличие самой гуманной профессии никак не улучшило его характер и гуманистом не сделало. Поэтому за дверь он Ждана выставил, даже не начав слушать подготовленные аргументы.

Ждан отправил одного из монахов верхом на Ишаке к Лушке, и на этом все дела у него закончились. Весь вечер он нервно мерил шагами невеликое подворье монастыря, пока озлобленные мельтешением монахи не послали его. К их чести – не в напрашивающееся место, а в гостевой дом.

В гостевом доме делать было совсем нечего. Ждан попробовал было читать «Азбуковник», но быстро утомился от всех этих «китоврасов». Плюнув, он лёг спать и, к своему удивлению, почти сразу уснул.

Вскочив чуть свет, он помчался к келье настоятеля, но тот, мрачно буркнув: «В себя пришёл, но плох», снова выставил отрока за дверь. И вновь потянулись мучительные часы ожидания. Даже приход матери ничего не изменил. Лушка, несмотря на горестное известие, ни на грош не растеряла крестьянской практичности, поэтому пригрузила мула домашним скарбом так, что скорбно вытянутая морда Ишака едва выглядывала из тюков и узлов.

Увидев сына, она сразу сгребла Ждана в объятия и разрыдалась. Поцеловала, шепнула «Жди» и ушла к настоятелю. Так и не выходила больше. А ты сиди здесь, гипнотизируй дверь.

В этот момент дверь, как будто поддавшись гипнозу, открылась, и вышел настоятель. Ждан вскочил было, но игумен махнул рукой – сиди, мол, и плюхнулся на лавку рядом со Жданом.

- Ну как он? – почему-то громким шёпотом спросил подросток.

- А всё уже, кончается. – настоятель был сама деликатность. – Час – два ему осталось, не больше. Я потому и ушёл, что нечего мне там больше делать. Не в людских силах его срок на земле грешной продлить.

И настоятель степенно перекрестился.

Ждан рванул внутрь, но был ловко схвачен за рубаху.

- Погодь, отрок. – властно велел игумен. – Он с твоей матерью наедине поговорить хочет. Поговорят – она тебя позовёт попрощаться. И перестань ты суетиться, ради Бога. Смерть суеты не терпит. И внутрь позовут - не суетись, не реви и не ори. Дай ему уйти пристойно. Тем более – человек сам всё решил.

- В смысле – сам решил? – не понял мальчик.

Настоятель пристально и очень внимательно посмотрел на мальчика.

- Дремуч ты всё-таки, отрок. Тебя что – отец Алексий совсем к получению Дара не готовил? Низшая волшба – которая самая простая – ничего не берёт с человека, кроме сил. Чары плёл, усталость навалилась – чароплетение закончил. Отдохнул, сил набрался – и снова плести можно. За средние заклинания плата посерьёзнее – здоровье. Там после чар как будто лихоманка бить человека начинает, и на восстановление не меньше двух-трёх седьмиц требуется. Ну или к таким, как я, лекарям обращаться. Средние заклинания хорошо если один из десяти знает – да и не очень рвётся народ ими овладевать. Что уж про высшие заклинания говорить, за которые плата одна – жизнь. Высшую волшбу творя, время жизни себе укорачиваешь. Какие-то чары неделю жизни забирают, какие-то - месяц, а есть такие, что и годы у тебя украдут. Я не знаю, какое там заклинание вчера Алексий творил – он всё аккуратно подчистил - но три месяца жизни оно у него забрало. А у него же чахотка, ему и жить-то оставалось всего ничего. Похоже, он себе жизнь под упор и обрезал. Уж не знаю, что такое важное ему потребовалось сделать, чтобы за это остаток жизни отдать… Да и знать не хочу, если честно. Меньше знаешь – дольше живёшь.

Ждан сидел, словно окаменев. Он только сейчас понял, что означала непонятная фраза учителя во время их последнего разговора: «Душа моя скорбит смертельно, и пить что-то совсем не хочется[1]» - не зря же отец Алексий учил его закону Божьему.

[1] Имеется в виду знаменитая молитва Иисуса в Гефсиманском саду с просьбой пронести мимо чашу, которую вскоре придётся испить до дна: «И сказал им: душа моя скорбит смертельно; побудьте здесь и бодрствуйте. И, отойдя немного, пал на землю и молился, чтобы, если возможно, миновал его час сей и говорил: Авва Отче! всё возможно тебе; пронеси чашу сию мимо меня» (Мк.14:34-36).

А словоохотливый монах, не обращая внимания не собеседника, продолжал болтать.

- А вообще, конечно, жалко, что Алексий помирает. Такой мастер не скоро на земле русской появится. А он, конечно, мастер был штучный – мастером был, мастером и остался. Вон даже последняя его волшба – вроде жизнь свою человек правил, а как аккуратно раскроил! Ровненько под обрез, разве что пару дней себе на прощание оставил. Ни на день ни туда, ни сюда не заступил. А ведь едва не все чароплеты, которых я знаю, на его месте в посмертие бы вляпались. Про посмертие тоже, небось, не знаешь?

Игумен вопросительно уставился на собеседника. Ждан механически кивнул. В него как будто жидкий азот влили, и всё внутри спеклось в твёрдый кусок льда – не вздохнуть, ни слова сказать.

- Тёмный ты. С высшей волшбой самая большая проблема – что никому из смертных свой срок неведом. Думаешь ты, к примеру, что проживёшь ещё лет тридцать, сплёл чары на два месяца – а ты, оказывается, через неделю помереть должен был. А это значит что? Что ты в долги влез. Что ты не только помер, но и в посмертие угодил. И будешь ты скитаться на земле нежитью десятикратный срок долга. Задолжал неделю – десять недель мучится будешь призраком, а то и кем похуже. А муки-то, говорят, в посмертии страшные. Но всё равно – находятся люди, которые сознательно на посмертие идут. Вон, может слышал – лет десять назад старый белёвский князь, умирая, чтобы род свой и клан сохранить, высшее проклятие повесил на тех, кто внука его убить вздумает. А этим чарам цена – год минимум, получается, десять лет посмертия старик на себя взял. И что? И ничего хорошего! Внука всё равно убили, да ещё смертью лютой – живьем волкам скормили. А княжество помирает считай – и всё его стараниями. Почему новый хозяин, зять его, в Белёве и не живёт? Потому что призрак старика всех, говорят, распугал, кремль белёвский запустел совсем, да и весь Белёв обезлюдел изрядно. Оно и понятно – кому охота рядом с нежитью жить? Сам своими руками все и угробил дурной старикан. А вот Алексий молодец, хитрый жук, всё по уму сделал. Помрёт, конечно, но чистеньким помрёт, посмертием не опоганится.

В этот момент дверь вновь открылась, на крыльцо вышла заплаканная Лушка и махнула сыну рукой. Ждан, так и не сказав ни слова игумену, рванул внутрь.

***

Отец Алексий как будто высох – так ввалились у него глаза и щёки. Даже нос-картошка, казалось, заострился, даже лысина какой-то ребристой стала. Только глаза остались прежними – васильковыми.

- Зачем вы это сделали? – с порога закричал Ждан. – А обо мне вы подумали? Как я дальше с этим жить буду?

Он ожидал любой реакции, но не той, что случилась – священник рассмеялся. Надтреснутым кашляющим смехом – но он действительно смеялся. Смеялся долго – минуты две. Потом вытер выступившие слёзы и заявил: