Люди Красного Яра
(Сказы про сибирского казака Афоньку) - Богданович Кирилл Всеволодович - Страница 47

— Вишь ты, казака обманули, — промолвил на то Самсонов. — Злобин-то знаешь, чо сказал? Дескать, никак не можно, чтоб такая девка ладная да Мишке досталась, мужику этому. Лучше пусть моей бабе, стало быть его, атамановой, в помощь по домашности будет.

— Слушай ты байки эти, — сердился Афонька. — Тьфу! У тебя уж волос седой, как у меня, пробивается, а ты… Давай выпущай девку. А казак ли Мишка, мужик ли… Ежели слово дадено и девка ему обещана, то и неча кривить. Давай девку.

— А ежели не отдам? — опять спросил Самсонов.

— Сам добуду.

— Как это — сам? Пойдешь замки сбивать, двери выламывать?

— А и пойду, — Афонька поднялся с лавки. — И пусть кто меня тронет: ты али из твоих кто. Ты меня знаешь. Я не Мишка. Да и руки ты на меня не подымешь. — Афонька прямо смотрел на Самсонова.

— Ой, Афонька! Не пужай меня.

— Не пужаю. Савостьян, молю — буди промеж нами мир всегда. За правду ты, как я тебя знаю, тож всегда стоял. Неуж иным стал?

— Ладно, не учи меня. Не дите я. На тебе ключ. — Он вынул из-за пазухи ключи и кинул Афоньке. — Иди и отпирай подклеть.

Афонька вышел из горницы, дошел быстро до подклети, отпер замок, распахнул дверь.

— Выходи, Любаша, — ласково произнес он. — Не бойсь. Я десятник Мишкин. Пойдешь со мной.

Афонька вывел испуганную Любашку из подклети. Девка была бледная и уже не плакала, а только всхлипывала.

— Воды дай девке испить, — велел Афонька одному из мужиков.

Тот бегом побежал и принес ковш студеной воды.

— Пей, — сказал Афонька. — А потом лицо ополосни.

Любашка послушно глотнула из ковша, плеснула себе несколько пригоршней в лицо. Утерлась рукавом сарафана и посмотрела синими глазами на Афоньку.

— Куды, дядя, поведете меня? — тихонько спросила она.

— Куды, куды? Эх, ты! — Афонька вздохнул, жалостливо глядя на оробевшую девку. — До себя попервости, а там видно будет…

Они вышли с самсоновского подворья. Неподалеку стоял Евсейка, держа за уздцы двух коней, Афонькиного и своего.

— Ты откеле взялся?

— Фролка с Илейкой послали коня тебе отвесть.

— А ты и своего подседлал? — подивился Афонька. — А оборужился для чего? На Евсейке были сабля и куяк, надетый под кафтан, а к седлу была приторочена пищаль. Пищаль была приторочена и к седлу Афонькиного коня.

— Да так, мало ль чо, — ответил Евсейка, глядя на Любашку.

— А те? — спросил он.

— Те тоже…

— Ну, ну… Ладно. Вот чо, Евсейка. Возьми вот эту девку, Любашкой ее кличут, и сведи до меня. Хоть, стой, годи. Не до меня. А до них, до Фролки с Илейкой, и ждите трое там Мишку. Как Мишка заявится — разом тронетесь до Караульного острога и там к попу, скажете от меня. А уж ему Мишка доподлинно поведает, что дале творить. Ясно ли? Ну, давай. Сади девку пред собой, да не забижай, а то!..

— Да ты чо, Афонька!

— Ладно. Иди-ка, Любашка, — Афонька помог ей сесть на коня перед Евсейкой. — Поезжайте. Ничо не бойсь, девка. А ты, Евсейка, коль Мишки долго не будет, все едино, — отвезите девку в Караульный острог и чтоб о том никому ведомо не было. Поп схоронит ее до меня аль до Мишки.

Евсейка зарысил к проезжей башне, а Афонька, сев на коня, поскакал к малому городу.

У ворот он оставил коня, а сам вошел в город.

— Где Мишка? — спросил он у казака, стоявшего у приказной избы.

— Какой Мишка?

— Из моего десятка, в путах его невдаве сюда приволокли.

— Воевода велел в тюрьму его посадить. Сказывал, разберусь потом.

Афонька повернул к тюрьме.

Встречь ему поднялись с завалинки двое караульных.

— Отоприте тюрьму, — сказал Афонька и строго глянул на караульных. То были казаки из пешей сотни Тюменцева.

— Кто велел?

— Я велю! — ровно отрезал, сказал Афонька.

— Ну ты, ты нам не указ. Вот городничий прикажет аль воевода.

Тогда Афонька молча оттолкнул караульщиков и живо скинул запор с двери. Караульщики, вскочив с земли, кинулись было к Афоньке, но тот так глянул на них, что они остановились.

— Вы это на кого намахиваетесь? — только и спросил он.

— Да, слышь, Афанасей, — отступая от него, ответили караульщики. — Нам же ответ держать придется за потачку тебе…

— Ладно, — Афонька вынул из ножен саблю, распахнул дверь в тюрьму и поматерно закричал на них. — По моему повелению — геть в тюрьму. Скажете воеводе, дескать, десятник Афонька Мосеев со смертным боем к нам подступал и в тюрьму загнал, а мы с ним управиться не смогли, потому как яростен и дерзок был. Вот так. Ну!..

Оба караульщика забежали внутрь. А Афонька меж тем сказал:

— Мишка, выходи!

Из тюремной избы, ничего не понимая, вышел Мишка. Руки у него так и оставались скрученными. Афонька набросил на дверь запор, потом саблей рассек веревки.

— Идем. И ничо меня не спрашивай, а только слушай, чо велю. Как выйдем за малый город, так разом садись на моего коня и скачи чо есть духу из острога и за посад. Там тебя встренут Фролка да Илейка, да Евсейка. Чо дальше делать — они скажут.

— А Любашка где? — остановился Мишка.

— У, дурень, — Афонька что есть силы рванул его за руку. — Там твоя Любашка, с имя.

Мишка рванулся бежать.

— Стой, язви тебя! — совсем озлился Афонька. — Иди шагом. Увидят — бежишь, враз неладное почуят, тогда не выберешься с острогу. Иди, кому говорят, шагом…

Они вышли из малого города. У коновязи стоял Афонькин конь.

— Вот теперь дуй сколь силы есть, — сказал Афонька, отвязывая коня.

Мишка сел на коня, и только пыль поднялась за ним.

А десятник неспешно пошел к себе.

Через час, а то и мене, к нему застучали. Афонька спокойно отпер дверь. Перед ним стоял десятник Лаврушка и несколько казаков.

— Ну? — спросил Афонька.

— Велено тебя под караул взять и в тюрьму отвесть за твое воровство. И прошу тебя, Афанасей, не чуди. Велено тебя хватать, коли не схочешь сам добром идти, и вязать. А мне это, как ножом по сердцу. Лучше сам иди.

На голоса выскочила из горенки Афонькина жена. Кинулась к нему. Афонька сказал:

— Молчи, Дарья, за ради бога. Я ж сказывал.

— Сказывал, — ответила она.

— Ну вот. Как сказывал, так и есть.

У Афонькиной жены закапали слезы. Она припала к Афонькиному плечу.

— Ну ладно, ладно. Будет, — гладя ее по волосам, уговаривал Афонька. — Вернусь я скоро. Вот увидишь. — Отцепив руки жены от шеи, Афонька провел ладонью по ее мокрой щеке. — Утрись. Хуже у нас бывало, да обходилось все. Ладно, робяты, готовый я, пошли.

Просидел Афонька в тюрьме недолго. Узнав про все, к воеводе пришли и сын боярский Севастьян Самсонов, и атаманы пеших сотен Тюменцев и Кольцов, и многие десятники. Все они просили за Афоньку. А когда воевода, призвав Афоньку, учинил сыск по его воровству, Афонька все ему без утайки поведал.

Воевода долго сидел, нахмурившись, В приказной избе, кроме них и подьячего, никого больше не было — воевода велел всем выйти.

— Что будем делать с ним? — спросил воевода у подьячего.

— Думаю я, выпустить его надо. По совести-то говоря, хоть и натворил он дела дурного, да не из корысти али зла. За правду он стоял. А правда-то на стороне казака. А уж кто за правду стоит…

— Хоть и по-воровски поступает? — перебил воевода. — Самочинно тюремного сидельца выпустил. Это же прямой бунт Афанасей учинил. Вот оно как. А мне спуск за это давать? А что иные, узнав про то, скажут? — Воевода замолчал. Молчали и подьячий, и Афонька.

— Ладно, — сказал воевода. — Быть по сему. Хорошо о тебе говорят, десятник. Мало я еще кого в остроге знаю, но людям верю и на первый раз тебя прощаю. Но более смотри — не самоуправничай. Вдругорядь не спущу! Это ж, еще раз тебе говорю, бунту подобно. Слыхивал я о вас, о красноярских, что самые буйные из всех вы есть, так оно и оказалось. Ну ладно, иди. Заручку за тебя многие тут дали. А казака твоего перевожу я в пешую сотню. Понятно почему? И плетей ему не миновать. Понятно?

— Понятно, сударь-воевода.

— Ладно. Ступай.