Люди Красного Яра
(Сказы про сибирского казака Афоньку) - Богданович Кирилл Всеволодович - Страница 45

Но сколько он ни метался по острогу, а нигде не мог отыскать Афоньку. То говорили, что его десятник вроде к атаману на заимку отправился, в правобережье. То, что он в малом городе. То на кузне, где должны коней ковать. То еще где. Уже и день пошел на другую половину, а Мишка все рыскал по острогу и посаду.

Встретил он Афоньку тогда, когда уже и не чаял.

— Ты чо мечешься? — спросил Афонька, глянув на потного и грязного Мишку.

— Фу!.. Тебя все доискивался… — обрадовался он, утирая полюй однорядки лицо.

— Ну вот он я. Чо тебе?

— Жениться хочу. Надумал. По слову твоему.

— Эва! То не хотел, а то вдруг приспичило. Ну так и женись, я тебе препон не чиню, а невест вдосталь привезли.

— Слышь-ка, Афанасей, ты не смейся. Я не шутейно. Там одна девка есть, Любашкой кличут, а по отцу Денисова она. — И Мишка стал обсказывать десятнику все, как надоумил его Фролка.

— Ну, ну, Мишка. Доподлинно понял я твою нужу. Вот чо я тебе скажу. В приказной избе подьячий сказывал так: ден через три али четыре, как с пути долгого девки отойдут, воевода станет казакам, которым жены нужны, невест этих давать. Кому какую и как: по чьему ли выбору, по своему ли догляду — не ведаю. Но обещаюсь, что про твою нужу доведу али через атамана нашего, али сам, как доведется. Ясно ли?

— Ну, ну. Все ясно. Только уж, десятник, не забудь.

— Ладно, Мишка. Не забуду.

Все четыре дни Мишка маялся в тревоге. Приставал к Афоньке. Тот первое время смеялся. Потом стал сердиться.

— Не лезь, неспокойная твоя душа. Сказывал я атаману. Он мне поведал: мол, воеводе твою нуждишку довел. Жениться, мол, казак с Афонькиного десятка моей конной сотни хочет.

— Да говаривал ли, дескать, на Любашке. Да?..

— Отвяжись. Говорено было про Любашку твою.

— А он чо?

— Кто он?

— Воевода. Чо он-то?

— Да почем знаю! Должно — уважит нуждишку…

Но что ни говорил ему Афонька, Мишка все тревожился. Все ему чудилось, что из его затеи ничего не будет. И уж очень волновался он, когда дня через три позвал его атаман.

— Чо, Мишка, — спросил он, когда казак предстал пред ним. — Слыхивал я, жениться хочешь?

— Верно то, атаман Михал Дементьич. Хочу.

— И невесту высмотреть успел?

— Насмотрел одну.

— Видел я ее. Ладная девка, ничо не скажешь, — Михаил Злобин с усмешкой глядел на казака. Мишке это не понравилось. «И чего лыбится», — подумал он.

— Чо там ладная, — буркнул он. — Девка как девка.

— Не скажи. Девка не иным в стать, хоть за сына боярского аль за атамана отдать, — Злобин хохотнул. — Ну ладно, Мишка, иди. Женись. Дело хорошее. — И атаман, не сказавши ни слова, пошел в сторону.

Мишке после этого стало тревожно. Уж не затеял ли чего атаман? Не сам ли Любашку взять за себя хочет? Да нет. У атамана жена есть уже. Так чо тогда он так его, Мишку, допытывал?

Незадолго до того времени, как воротные уже готовились запирать въезд в острог, пришел к Мишке десятник Афонька и велел:

— Слышь-ка, Мишка. Заутра в ране в караул собирайся, на вышку, в паре со мной пойдешь.

— Как в караул? — опешил Мишка. — Так ведь завтра…

— Знаю, чо будет завтра. А в караул велено идти тебе и мне. На воеводский наряд наш десяток идет. И нам на сей раз от воеводы велено на вышке дозором стоять.

— Да как же так? Почо наш десяток, а не иной? И невдаве мы в карауле по острогу были.

— Атаман так велел. Мол, нашему десятку с конной сотни быть в воеводском наряде.

— А я не пойду, — заартачился Мишка.

— Я те не пойду! — вскипел Афонька. — Плетей не отведывал еще! Ничо с твоей невестой не поделается. Воеводе ведомо про тебя.

Весь день протомился Мишка на дозорной вышке и больше глядел не по сторонам, а с острога глаз не сводил. Просился — отпусти, десятник, добегу быстро туда и обратно, сведаю, что там… Но Афонька сердился, не отпускал: приметят Мишку на остроге — быть наказанными и Мишке и еще боле Афоньке: зачем отпустил, устав службы нарушил.

Минула ночь. Мишка, только завиднелись сменщики, поднимавшиеся снизу по крутизне к дозорной вышке, кубарем скатился с вышечного верхотурья. Тут уж Афонька его не удерживал. Обсказал, как положено, старшему в дозорной паре, что в день ничего приметного не было, и в ночь ничего не учинилось, и не спеша отправился к острогу.

И только он дошел до посада и минул первые избы, как на него налетел Мишка: как был в дозоре, оружный. Не узнать было Мишку — почернел парень, глаза словно у порченого.

— Любки нет! — ухватил он Афоньку за плечо. — Слышь, десятник. — Любови-то нету. Отдали ее!

— Как отдали? Кому? — удивился Афонька. — Не могет того быть.

— Отдали, отдали, — твердил Мишка. — Приказные мне сказывали, — никого в малом городе из привезенных женок не осталось. А завтре, слышь, венчать станут всех единым разом.

— Да кому отдали?

— Не сказывают. Не ведаем, говорят, кому да кого — много было девок да баб, незнакомые все, разве, говорят, запомнишь… А подьячий, что запись вел по воеводскому наказу, тоже не сказывает. Говорит, мол, у воеводы опись та, а до воеводы не пущают. Как Любку сыскать? Помоги, десятник. Подьячий сказывал такое: сыщешь до завтрашнего полудня, у кого та девка, может и сговоришься с тем казаком, отступного дашь за нее али еще как. Любаву найти надобно.

Афонька задумался. Неуж обманули казака? А зачем? Иль кто воеводе поминок великий дал, чтоб, стало быть, девку эту заиметь? Обман получается. Не зря, видать, атаман Мишку не в черед с ним в караул услал. Негоже так-то, негоже.

Долго ходили Афонька с Мишкой по посаду и острогу, спрашивали. Побывали у всех, у кого невесты были, которых до завтрашнего дня развели по двое-трое по семейным посадским и служилым. Так поп велел, чтоб до свадьбы никто не согрешил. И самих невест видели. Но нигде Любашки не было.

Оставалась еще одна изба, посадского человека Куземки-скорняка, что с бабой своей не так давно на Красный Яр пришел. У него тоже была поставлена на ночь одна из привозных невест. Но была она, сказывали, высока и черна и имя ей было Матрена.

Мишка уж и не хотел идти. Но Афонька сказал:

— Идем.

Они пошли, и Матрена поведала им, что, когда все невесты были выведены из малого города, та девка, про которую они пытают, оставалась в приказной избе, с ними ни с кем не выходила. Это она точно помнит, потому как Любашка даже плакала и вроде бы кого-то ждала, но кого, — не сказывала. И еще там оставались, опричь приказных, какие-то служилые и о чем-то речь у них шла с подьячим и воеводой, но о чем, она, Матрена, не ведает — не до того ей было. С тем и пошли от нее Афонька и Мишка. Но весть была добрая. Стало быть, Любашка в малом городе: или на воеводском дворе, или в приказной избе. Но опять же был Мишка в приказной избе, и ему сказывали, что никого из девок в городе нет. Стало быть, на воеводском дворе ее нет.

— Стой, годи, Мишка. Дойду я до воеводы, — сказал Афонька. — Атамана нашего нет на остроге, съехал он, сказывают, к себе на заимку. Так я сам пойду. А ты побудь где. Я уж вызнаю у воеводы, чо там и как.

Афонька пошел на воеводский двор, а Мишка побрел невесть куда по острогу. И когда он шел, ему попался пьяный мужик Прошка. Завидев Мишку, Прошка, шатаясь, подошел к нему.

— Здоров, казак, будь! Ты это чо, в службу али со службы? — еле ворочая языком, спросил Прошка и, качнувшись, ухватился за Мишку.

— Отвяжись, — Мишка не любил пьяных и отпихнул Прошку, тот еле удержался на ногах. — От рожа пьяная.

— А не ты поил и не лайся, — ответил Прошка. Тут его опять качнуло, понесло вбок и он, чтобы не упасть, вновь ухватился за Мишку.

Тогда Мишка ухватил Прошку под локоть и поволок к заплоту у чьей-то избы.

— Сиди тут, — толкнул он Прошку, и повернулся, чтобы идти. Прошка грузно осел наземь.

— Не пихайся. Мне… атаман ваш чарку мне поднес. Миха, стало быть. Дем-м…н… — отчество атаманово Прошка как не силился, так и не смог выговорить.

Услышав про Михаила Злобина, Мишка повернулся к Прошке и, ухватив его за грудки, рывком поднял.