Люди Красного Яра
(Сказы про сибирского казака Афоньку) - Богданович Кирилл Всеволодович - Страница 4

До острога Маковского[21] дошли уже к осени и здесь выгрузились и построили избы для зимовья. А дальше путь шел на Енисейск и был он еще тяжче. И хоть не чаяли казаки легкой зимы в избяном тепле, а все же тягости, которые им в удел достались, велики были. Ушел с невеликим отрядом в Енисейск, еще до санного пути, Ондрей Дубенской, велев по первому снегу нартами все клади в Енисейск волочь. И начали казаки переволакивать грузы в Енисейский острог. Тащили на себе груженую нарту неделю, а обратно с порожними нартами приходили на четвертый день. И опять без продышки в лямки впрягались.

А лошади, которых купили для возки запасов у местных иноземных людей, пали все с голоду да с перегону. Да и сами казаки были в бесхарчице, потому как годовые полные оклады хлебные приели. Покупали у местных гнилую просоленную рыбешку по гривеньке, фунтовую. И наготу великую терпели; продали с себя платьишко и обувишко последнее для ради того, чтобы наймовать енисейских мужиков пашенных, запасы возить в Енисейский отрог. Двадцать четыре рубля своих денег заплатили казаки енисейским пашенным мужикам за возку кладей. А и как иначе-то было бы, коли сами от хворости полегли и из сил повыбивались. А иные от тягостей и хворей померли даже.

А только свои запасы повыволокли, внове пошли в Маковский за казенной кладью.

Так всю зиму, как челноки, сновали от Маковского к Енисейскому острогам. А в Енисейске по весне, на Николин день, срубили двенадцать дощаников и три струга ертаульных[22], да еще один дощаник купили, своими же деньгами сложились, десять рублей за него дали — грузы многие класть некуда было.

И после Николина дня, как прошел лед с Енисея, тронулся караван вверх по реке.

Поднимались долго и трудно. Где под парусом шли, где на веслах, где бечевой. До Большого Порога шли три недели. Да на Пороге две недели запасы из дощаников на берег носили, потому как не одолеть было Порог по воде, посуху обойти его надо было. А от Порога до Красного Яру еще три недели шли.

Шли повсемест осторожливо. На ночлегах и стоянках обеденных засеки крепкие ставили, чтоб никакие люди безвестно не пришли и никакого дурна не учинили. Правда, иноземцы местные разбоя не учиняли, но береженого и бог бережет.

И вот пришли на Красный Яр, где острог велено ставить было. И в том месте, где в Енисей-реку малая речка Кача впадает, указал Ондрей Дубенской ратным и мастеровым людям, которые из Енисейского острога взяты были, место под острог метить.

Когда подходили к Красному Яру, то берег казаки без боя взяли. Качинские татаровья — киштыми[23] киргизские — пометали было стрелы из кустов прибрежных, пошумели на угоре, угрожаючи казакам. Но казаки, как они уже под самым берегом были, попрыгали с дощаников и — кто по пояс, кто по груди в воде — пошли на приступ, укрываясь за дощаниками и толкая их перед собой, как щиты. Дошед до берега, из пищалей ударили. Татары качинские побежали. Вот и весь бой был. Ни пораненных, ни побитых. Только у Федьки шапку стрелой сбило, потому — горяч больно, из-за дощаника ретиво высунулся, ну а татары — стрелки добрые; враз сбили с Федьки шапку.

В тот же день, как берег взяли, становище поставили. И хотя много мук и тягот приняли казаки, пока на Красный Яр пришли, все же месту этому рады были. И потому, что конец долгому пути пришел, и потому еще, что уж больно место красно и угоже было, которое насмотрел Ондрей Дубенской.

— Четыре лета назад приискал я сие место, — говорил казакам Дубенской, когда еще только вышли все на берег и оглядывались. — Много обошел урочищ, а пригожей этого не нашел. И от недруга к обороне способно будет, когда острог поставим. И пашни пахать можно здесь, и покосы есть. И рыбы, и зверья, и птицы разной вдосталь.

И вот начали казаки острог ставить, где и как мастера острожного ставления наметили. Но сперва поставили городок дощаный и вкруг острожного места надолбы укрепили крепко от опасного какого ратного дела. А лес березовый на надолбы на себе носили к острожному месту за версту и боле. А после судовое пристанище очистили и от самого Енисея надолбы провели до острожного места.

Когда для безопасности соблюли все, понастроили шалашей да балаганов, накопали землянок, чтоб где жить можно было: спать да от непогоды укрываться. И уж тогда самый острог ставить начали.

По все дни стучали топоры. Рубили березовый, лес, ошкуривали. Это одни. А иные, с ними же Федька с Афонькой, пошли на стругах ертаульных вверх по Енисею-реке лес сосновый добрый наискивать, чтоб стены острожные вздымать. Сто шестьдесят человек вел атаман Иван Кольцов за лесом для стенового, башенного и хоромного ставления. А как бор нашли добрый, две недели добывали лес, волокли до Енисея и приповадили на Красный Яр. Вот и таскали его из воды, где лошадьми, а больше всего сами. Таскали, почитай, весь уже повытаскивали, а все еще мало. Видать, надо еще лес добывать. Не затем ли собирал воевода Дубенской казаков? Да нет. Для тех дел построечных воевода скликал атаманов да иных начальных людей, давал им наказ, а те уж казакам доводили, что кому делать надобно. Нет, тут иное что.

Казаки сгрудились на площадочке небольшой перед проезжей башней, разобрались по сотням, как установлено было: которая сотня по правую руку, которая по левую, а которая прямо супротив башни. Стояли казаки, гомонили — что да зачем.

Уже вовсе сумеречно стало, когда пришел воевода с атаманами.

Федька с Афонькой пробились вперед.

— Стихайте, казаки, стихайте, — произнес воевода и руку поднял. Голос у воеводы звучный, начальный. Да и сам воевода, мало что молодой, вид имеет строгий и мужественный. Такого не ослушаешься. Как метнет взором из-под бровей — враз побежишь, куда велено. Казаки смолкли.

— Ведомо стало, что местные иноземные ратные люди на нас зло замышляют. Посему дозоры сдвоим. Караулы крепкие повсемест выставим. А заутра всем на работу идти оружие и огненный бой, и сабли под руками иметь повсечасно. Боронил нас бог пока от ратных дел, ан вишь, как оборачивается. Но на то мы и казаки. Не люб новый острог государев князцам здешним. А того не ведают, что с нами лучше в дружбе жить и в мире. Ну, да чего рядить? Острог отобьем, обороним, ежели что, и с этих мест не уйдем. Не для того сюда шли, чтоб вспять поворачивать. Да и биться за дело государево не впервой нам, русским людям. Так-то, служилые. Все ли ясно поведал я вам?

Казаки зашумели: чего-де там, не маленькие, знаем — куда и зачем шли.

— Все я вам сказал. Достальное вам атаманы поведают — кому в дозоры да в караулы, кому куда.

Переговариваясь, разошлись казаки по своим десяткам к артельным котлам.

Сидя у костра перед казаном, Федька с Афонькой черпали густое пахучее варево из круп, рыбы и бог весть еще из чего, что кашевар спроворил.

— И черт те чо, — бурчал Федька. — И в жисть не поймешь, чего тот ирод в казан насыпал. Ни уха, ни кулеш.

— А ты знай ешь! — в лад ответил Афонька, и все засмеялись, как складно вышло.

— Ты что, Федя, к калачам да пирогам приученный, чо ли? А то к заедкам заморским али к пупкам гусиным? — дурашливо спросил озорной рыжий казак Семейко.

— Отвяжись! Тебе все скулодерство. Вот посмотрим, чего скажешь, как орда наскочит.

— Тю! Да я запросто. С тебя шапку собьют, а я за ней схоронюсь.

— Га-га-га-га! — опять по всему кругу гогот пошел.

— А ну вас, — Федька осерчал, засопел, но больше язык из-за зубов не высовывал.

Отужинали казаки. Пригасили костры. Роса пала на траву.

Разбрелись по шалашам и землянкам служилые люди. Кто перекрестился на ночь, прочитав молитву господню. Кто так, подрал пятерней в голове и завалился на лапник. Но допрежь чем лечь, каждый осмотрел при свете костра доспех свой ратный. Мало ли что может, завтра быть, коли сам Ондрей Анофриевич упредил — держи ухо востро.