Люди Красного Яра
(Сказы про сибирского казака Афоньку) - Богданович Кирилл Всеволодович - Страница 29

Киргизин рассердился, затряс головой, стал ругаться, кричать, даже ногами топать, грозя Афоньке. Но Афонька упрямился и стоял на своем. Толмач-киргизин едва успевал перекладывать.

Заспоривши, Афонька вгорячах и не заметил, как он, не дожидаясь, что ему толмач переложит, начал говорить по-киргизски. И киргизин и толмач тоже вгорячах такого не приметили. А толмач уж и вовсе путал, кому и как говорить, и кричал Афоньке по-киргизски, а своему киргизину по-русски.

Наконец киргизин, войдя в разум, что посол есть посол, никуда тут не денешься, — молвил:

— Отведем тебя к князю Ишинею.

Он махнул своим, и те враз повскакали на коней, окружили Афоньку, стали махать руками, показывать: иди, мол, давай, чего стоишь. Афонька рассердился:

— Да вы чо?! Вы на конях, а я пешки пойду?! Да ни в жисть не бывать, чтобы посол пешим шел, ровно ясырь.

Афонька даже плюнул с досады и сел наземь — не хотите, как хотите.

Конные киргизы шумели, грозили, за сабли и луки хватались. Тогда Афонька вскочил, натянул шапку покрепче и, не глядя по сторонам, пошел обратно, откуда ехал.

«Еще срамиться не хватало, нат-ко вот, хрен в нос», — думал он. Но не прошел и тридцати-сорока сажен, как услышал позади себя конский топот. Киргизские вершники обогнали его, и главный киргизин заступил Афоньке конем дорогу. Видать было, что всполошился он шибко, — вдруг и впрямь уйдет посол.

— Подожди, казак, подожди! Зачем спешить в важном деле и гневить сердце? Вот твой конь. Ты храбрый алып[50]. Алыпу нельзя без коня в степи, садись! Поедем с нами, с почетом поедем.

Афоньке подвели его коня, он ловко и легко вскочил в седло.

— Ай, алып, ай, алып, — все улыбался киргизский начальник. — Ты у себя в Кызыл-Яр-Туре, видно, великий воин.

— У нас все великие воины. Худых-то не держим, замухрышек разных. Зачем они? — достойно и степенно ответил Афонька, дождавшись, когда толмач-киргизин переложит ему то, что он уже и сам понял. — А ты вот чо вели. Там, — он махнул в ту сторону, откуда путь держал, — мои казаки есть.

Киргизин-начальник, услыхав это, переспросил:

— Как, как ты говоришь?

— Да ты ровно и не знаешь ничо? — насмешливо спросил Афонька. — Моих два казака, свита моя посольская для чести Ишинеевой. В двух дни отсель. Занедужил один из моих казаков в пути-то, а другого я с ним оставил. Так вот за ними надобно послать и следом за мной привесть. Сможешь ли? А то мне придется за ними самому ворочаться.

Киргизин сказал, что сможет.

— Ну вот теперь и поехали.

Афонька выехал вперед. Киргизин-начальник пристроился с ним конь-о-конь. Остальные — шагах в десяти сзади.

Ехали они молча. Киргизы сзади о чем-то переговаривались, но за топотом и дальностью Афонька всего не слыхал. Только и разобрал, что поминали в разговоре русских, Ишинея, ясак и Кызыл-Яр-Туру.

За полдень подъехали к Ишинееву кочевью. В улусе народу было изрядно. Весь род свой собрал отложившийся князь. «Поди-ка ста два, а то и боле одних ратных мужиков будет», — думал Афонька, считая юрты.

Поначалу Афонька потребовал, чтоб его тот же час провели к Ишинею. Но киргизин-начальник отказал напрочь и даже слушать не стал — заткнул уши и услал толмача, сказавши напоследок, что сейчас доведет обо всем Ишинею, а уж завтра — как князь решит, вот, мол, и весь сказ.

— Ладно уж. Будь по-вашему, — не стал перечить Афонька. И так сегодня весь день сварились. А сам подумал, что так и лучше. Без свиты своей вроде и невместно к князцу являться.

Два киргизских мужика по велению Атобая — так звали того киргизина, который привел Афоньку в улус, показали Афоньке на одну из юрт и отвели его туда на отдых. В юрте никого не было. На полу кошмы настелены, накиданы подушки, овчины разные, столик низенький стоит. Киргизин потыкал пальцем на кошмы и подушки — ложись, мол, отдыхай. Ладно, отдыхать-то отдыхать, а вот пожрать-то дадите?

— Ись хочу, — сказал Афонька и ткнул себя пальцем в рот.

Те закивали — ладно, ладно. Вскоре Афоньке принесли еды и питья. Поев, Афонька вдруг схватился — поминки-то Ишинею! А ну как уволокут. Вышел из юрты, стал шуметь: где кони мои и вьюки! Хотел уж по-киргизски заговорить, да тут нашелся один по-русски разумеющий, из тех, что к Афоньке для присмотра приставлены были.

«Тоже хитры, черти, да меня не перехитришь», — помыслил Афонька и стал толковать, чего ему надобно. Вскорости вьюки и все оружие его было принесено.

На другой день Афонька проснулся рано. Вышел из юрты и чуть не упал — споткнулся. У самого входа лежал киргизин. Тот вскочил, охнув. «Стерегут, черти», — понял Афонька.

Вернувшись к юрте, он стал пытать киргизина, когда его, посла, до Ишинея допустят. Киргизин ничего не понимал, махал руками на Афоньку, загоняя его обратно в юрту.

— Но, но! Я тебе не петух, чего на меня руками машешь! Ишь ты, — и, отстранивши от себя киргизина, хотел было пойти по улусу. Но тот закричал, прибежало несколько киргизов и стали показывать, что нельзя ему от юрты отходить. На шум пришел киргизин, видать, из начальных, сказал что-то своим и, поманив Афоньку, пошел вперед.

Афонька степенно тронулся за ним, ворча и поглядывая по сторонам.

В улусе все давно проснулись. Где в очагах уже огонь развели — дымок шел над юртами, нагонял кизячный дух. Где костерки меж юрт разожгли, на таганах стоят казаны с варевом. Мекали где-то овцы, ржали кони.

Улус был богатый — скота много, людей тоже.

Бабы-киргизки, завидев Афоньку, прятались за юртами, выглядывали оттуда. Мужики же провожали его неприветливыми взглядами. А ребятишки, голопузые и босые, гуртом бежали за ним и орали на разные голоса. Бежали до тех пор за Афонькой, пока один из киргизинов не огрел нескольких камчой.

Так походил Афонька по улусу с час, а то и больше, потом повернул назад. Около юрты сидел киргизин, тот, что приставлен к нему был и умел по-русски говорить.

— Шибко ходи! Ись иди. Каймак ись, баран ись, — тараторил он.

Афонька вошел в юрту. На столике стояла еда. Пока он ел, пришел Атобай, присел, ноги калачом подвернул, стал ждать. Афонька не стал спешить, ел медленно, не торопясь. Показал Атобаю — садись, мол, и ты, раз пришел. Тот сложил руки, покланялся, подсел к Афоньке, отломил кусок лепешки, обмакнул в каймак, стал жевать. Афонька съел все, что было, чтоб не обиделись хозяева. Рыгнул для приличия. Атобай заулыбался, тоже рыгнул. Сыт, стало быть, как и Афонька, и угощением доволен. Стал руки о халат вытирать, Афонька — о кафтан.

— Скоро Ишиней ходить будем, — вдруг по-русски сказал Атобай и уставился на Афоньку: что, мол?

— Добрую весть принес ты мне, — по-киргизски ответил тогда ему Афонька и тоже посмотрел на Атобая: что, взял? Ha-ко вот, выкуси, и мы не лыком шиты, не обдуришь. Атобай изумленно захлопал глазами, но потом напустил на себя вид, что ничего, мол, тут дивного нет и что он, Атобай, и не думал впросак попадать.

Посидев еще малость, он сказал Афоньке, что идет сейчас к Ишинею, а он, Афонька, пусть сидит здесь и ждет — скоро должны приехать его казаки.

— Неуж скоро так?

— Да. Твои казаки вслед тебе шли, а наши встретили их.

И верно, не прошло и часа, как полость юрты откинулась и перед Афонькой предстали оба казака, живехонькие и целехонькие.

Афонька накинулся на них с расспросами, как да что, да не обижали ли их в пути киргизы.

— Нет, чо ты! Они нас боялись, вот те крест. Мы следом-то за тобой тронулись. Стеньке Ванькову полегчало, и мы пошли. Тихонько так. Переночевали и вновь тронулись, ну прямо по твоему следу шли. И вот о полудень видим — скачут чьи-то люди. Мы это защищали. А те ближе и чем-то белым машут, а потом шагов за сто, за полтораста от нас стали и один слез с коня и к нам пошел. Ну мы его не тронули, а он нам растолковал, что велено от тебя с имя ехать, с этими тремя. Ну мы и поехали. Все приговаривал «урус-посол», кое-как уразумел я — мол, русский посол.