Люди Красного Яра
(Сказы про сибирского казака Афоньку) - Богданович Кирилл Всеволодович - Страница 26

— Кто их знает. Может — не умели. Может, еще чо боялись, — отозвался Афонька. Он ходил промеж убитых и собирал пищали, оглядев одну из них, он покачал головой.

— Эва, чо! Бог милости нам послал — зелье у них отсырело, потому и не стреляли. Не ведают, поди, что беречь от сыри порох надобно.

Весь день казаки снаряжались в дорогу, чтоб поутру выйти из улуса. Костьку и двух казаков Афонька отправил в зимовье за добром, которое еще там оставалось, и велел им оттуда идти прямиком на Канский острожек. Здешняя округа уже была не опасна от воровских людей.

— Не мешкайте там, — наказывал Афонька. — А мы вас под самым острожком поджидать будем, чтоб всем вместе прийти. А ты будь за старшого.

Вскоре Афонька и все казаки были уже в Канском острожке, где привели в великое изумление Самсонова и его казаков.

— А я чаял, что вы тоже загинули, — говорил Самсонов Афоньке.

— Вот ты чаешь все да гадаешь, — попрекнул его Афонька, — а сам — ни с места, чтобы сведать, как твои гадания на деле-то оборачиваются. Бездушный ты до людей человек, Савостьян, жестокосердный. Негоже так-то.

— Учи меня, учи. Я не для того приказчиком на годовальщину поставлен, чтоб за каждым бегать, — кто и где, и куды подевался.

— И поучу, коли сам не кумекаешь, — ответил Афонька тоже сердито. — Это же надо — сидит кочкой и всех вокруг себя, словно клушка, в острожке держит и еще серчает на все. Ладно, выхожу я завтра на Красный Яр и всех, кого с собой из тайги вывел, заберу. Тебе и так скоро смена будет.

Самсонов помолчал, перечить не стал.

Когда Афонька вернулся в острог с казаками, которых вызволил из неволи, да с ясырем и довел все до воеводы и атамана, те подивились: умен и отважен Афонька. Молодец. И главное — отвадил воровских людей от Красноярской округи. Вряд ли осмелятся сюда сунуться.

Потом, когда Афонька ушел, воевода с атаманом стали рядить: кого десятником на выбылое место ставить.

— И чего рядите? Вон Афоньку и ставьте десятником. Казак — удалый! Всех хитростями обвел и людей из беды выручил, не то, что Самсонов тот, хоть и ходит он по ратному делу издавна. А службу Афонька несет давно, от Дубенского воеводы. И радеет к службе по все дни, — дал совет подьячий Богдан.

На том и порешили, и, призвав Афоньку в приказную избу, стали допытываться: любо ли ему, Афоньке, в десятники становиться на место Романа Яковлева.

— Я ж чо! — отозвался Афонька подумав, глядючи в пол. — Коли воля ваша и вера мне есть, перечить не стану. Вот жена у меня с сыном, да еще дети, чай, будут. Стало быть, на прокорм больше надо будет.

— Так, Афонька. Верные твои слова. Ну так что же, Богдан Кириллыч, — молвил воевода. — Берись-ка за перо и чернилы, пиши отписку в Тобольск.

— Пиши, — начал воевода. — Ну, как по чину положено. Перво-наперво пиши: «Государя-царя и великого князя Михаила Федоровича всея Русии воеводе Ондрею Ондреевичу Микита Карамышев челом бьет». Написал? Так, хорошо. Теперь пиши дальше так: «В нынешнем, господине, годе побит был воровскими лихими людьми на государевой службе за Канским острожком конной сотни десятник Ромашка Яковлев со товарищи», — воевода смотрел, как бежит по бумаге перо подьячего. — Написал? Дальше слушай чего писать: «И нового десятника бы замест побитого до смерти. Ромашки Яковлева поверстать надобно. А мыслим мы худым своим разумом на тое место выбылое десятника поставить в конную сотню рядового казака тое сотни конной, Афоньку Мосеева. Тот Афонька служит великому государю, его государевы службы разные завсегда с великим радением и усердием. А на Красный Яр пришел еще вместе с воеводою с Ондреем Дубенским, и острог с ним ставил, и по все годы на остроге безотлучно службу несет. А по сказкам атамана конные сотни Демешки Злобина, тот казак Афонька человек добрый и не пьяница какой, и семейный, и службу десятникову несть будет исправно и без порухи делу государеву. А жалованье ему бы, Афоньке, денежное и хлебное, и соляной оклад учинить тот же, что был покойному десятнику Ромашке Яковлеву. И с тем окладом в сметных списках имя бы его, Афоньки, отметить. И то великого государя жалованье давать по все годы по окладу. Укажи, господине, по рассмотрению».

— Ну вот, — прикладывая печать к грамоте, сказал воевода. — Пошлем грамоту на Тобольск, а пока приговор оттуда придет, правь, Афонька, десятниковы дела. Ясно ли тебе?

— Так уж чо тут неясного? Благодарствую за милость твою.

— Ладно, ладно, новый десятник Афонька. Пойдешь приказчиком в Канский острожек, хоть еще Самсонову срок его полный не вышел.

— А… — начал было Афонька.

— Помолчи. Сменяй Самсонова, раз он не умеет людей из беды уберечь.

Сказ седьмой

АФОНЬКА ПРАВИТ ПОСОЛЬСТВО

а Красный Яр пришел с тремя рядовыми казаками томский служилый человек, десятник Волынко Терский. Принес он воеводе красноярскому, Никите Карамышеву, дурную весть о том, что люди киргизского князца Ишинея вновь шерть на верность нарушили, от ласки царской, от даров-поминков отказались и ясак не дают.

Говорят, мол, один у нас царь, свой — Алтын-хан. И грозят еще русским великими грозами. А откочевали, люди сказывают, в полуденные земли, что за Красноярским острогом в дальних далях. И надо, стало быть, того князца опять в русское подданство приводить, под высокую государеву руку. Иначе иным пример дурной будет. И иные шерть нарушать станут. А вот как поворотить его, Ишинея этого, добром или силой, это дело его, воеводы красноярского.

Помрачнел Карамышев, слушая те вести. Опять воровство, делу поруха! Да еще набега жди от киргизских людей, коли они где-то близ красноярских земель объявились. И сколько же это можно князцу Ишинею так-то вот — то туда, то сюда.

Беда с этими киргизами. Если, к примеру, пойти против них большой войной, чтоб побить разом, — не выйдет, одним без подмоги нечего и затевать. А от прочих воевод — что Кузнецкого, что Томского, что Енисейского или иных кого — помощи не жди… Первое — без царского на то указа ни за что не пойдут. Другое — все в дальних далях, за сотни верст один от другого, да и сами скудны ратной силой. Третье — своих забот у каждого поверх головы. Те же киргизы… И выходит — беда-то одна, а вот сговору, чтоб супротив нее союзно выступить, — не выходит. Да и сами воеводы спесивы, завистливы, боятся друг друга — а что, если кто лучше окажется? Победы и славы каждый только себе хочет.

Долго смотрел Карамышев в слюдяное окошко приказной избы, отвернувшись от прибывших. Все думал — делать-то что? Куда ни кинь — везде клин. Выходило одно — искать Ишинея, коли он в окольные от Красноярского острога земли откочевал, и вновь добром на русскую сторону обращать. Это в который же раз!

Пнув с досады в стену, Карамышев обернулся к томским служилым людям и к своим атаманам да приказным, которых велел призвать к себе.

— Ну, что делать станем?

— Может, аманатов-заложников побьем, коли, значит, ихние люди шерть нарушили, а? — подал голос сын боярский Иван Птицин.

Приказной подьячий Богдан, щурясь — кто говорит? — закивал было головой, но воевода только рукой махнул.

— Э, советчики!

Прошел по горнице несколько раз.

— Аманаты! Ну и толку-то от того? Киргизов этим до нас не повернешь. Да и за что аманатов живота лишать? Киргизы ведь миром отошли. Ишинеевы люди-то. Не побили никого, в полон не угнали — ни из наших, ни из ясачных. Грозили только: вот-де мы русских побьем.

— Они за аманатов выкуп сулили дать. Немалый, бают, выкуп, лошадьми и казной соболиной, золотом еще, — молвил Волынко, томский десятник.

— Что в том выкупе! Отдать им аманатов, тогда они и вовсе из-под нас уйдут, — прогудел из угла Дементий Злобин, атаман конной сотни красноярской.