Люди Красного Яра
(Сказы про сибирского казака Афоньку) - Богданович Кирилл Всеволодович - Страница 25

— Долго, ох долго. Уж не чаяли, что и спасение нам будет. А ты кто такой будешь, казак?

— Во дурни! Не признали? Афонька я, Мосеев, со злобинской сотни, с конной.

— Фу ты черт. И впрямь Афонька. Темно в юрте-то, не разберешь ничего. Ты как же про нас дознался?

— Долго сказывать. Опосля поведаю. Сейчас времени нет. Я чаю, вот-вот сюды вся ватага нагрянет. Оружие-то ваше они куда подевали?

— Да здесь должно быть, в улусе где-нибудь. — Казаки, кряхтя и охая, поднимались с земляного пола, растирая затекшие руки и ноги.

— Татаров допытать надо, — сказал один из них.

— А татары эти, слышь, Афонька, изменники, — заговорил другой.

— Истинно так, — добавил третий. — Ни один не схотел до наших добежать, чтобы весть подать, какая беда с ними случилась.

— Да ничо они не изменники, — вмешался четвертый. — Запуганы они. Боялись, видать. Их-то сколь на улусе? Совсем ничего. Кто уйди — сразу приметно будет. А этих-то, воровских людей неведомых, раза в четыре больше, и все оружные и злы, как псы.

— Это верно, что запуганы, — согласился Афонька.

Они все вышли из юрты.

— Ну вот и оружие ваше, — сказал Афонька, показывая на Костьку, к которому татары усердно стаскивали пищали, сабли, копья.

— Давай, давай! Все тащи! — покрикивал на них Костька. — Все до самого ножичка засапожного. И чтоб зелья ни порошинки не осталось, ни свинцовой пульки махонькой. Ай, казачки, здравствуйте во веки веков, браточки! — И он кинулся обнимать казаков, с которыми не чаял и свидеться. Те тоже тискали его, хлопали по плечам и спине, орали с радости что-то. Потом похватали свое оружие, стали осматривать перво-наперво пищали: целы ли замки на них, не погнуты ли стволы. Пищали были целы. И припас весь для огненного боя невредим остался. Видать, иноземцы все это для себя берегли. Здесь не было только пищалей Романа Яковлева и тех двух убитых казаков. Это было худо.

Собрав оружие, казаки вынесли из юрты Ивашку. Можно было не мешкая отходить в Канский острожек. Но Афонька дознался от двух повязанных иноземных мужиков, что к завтрашнему утру вся воровская орда должна быть в улусе, чтобы забрать ясырь, то есть казаков полоненных, всех улусных мужиков и баб, и отходить в свои землицы, по дороге грабя и разоряя ясачные улусы.

— А не дадим мы им, окаянным, уйти. Помстим за наших товарищей. За Романа Яковлева и казаков побитых.

— А как помстим?

— Да чо — как? Затаимся до утра в улусе и встретим их огненным боем, чтоб вдругорядь неповадно было русских людей смертным боем побивать. Как из засады вдарим со всех пищалей!.. Нас-то теперь семь, без Ивашки. А их-то всего двадцать было. Пятерых уже нет: два побиты, да трое полоненных. Остается пятнадцать. А мы уж всемером-то да с огненным боем враз их сомнем. Правда, у них тож три пищали есть. Так дело опасное будет. Но мыслю я — осилим мы их.

— Верно, то верно! — закричали казаки. — Мы им попомним наши обиды, как они нас сонных повязали да на арканах волокли, да жрать не давали, да с боем допытывали дороги на Канский острожек, да на острог Красноярский.

— Эх, казачки! Не будь старое помянуто: а как же этак-то вас сонных повязать могли? Чо вы наших сибирских обычаев не ведаете: один спит — двое на стороже стоят? Вот, старые-то люди сказывают, и Ермака Тимофеевича, что первый Сибирь воевать пришел и татарского царя Кучума войско побил, вот так с его дружиной сонными и извели.

— Да вот, бес попутал. Наука теперь впредь будет.

— То-то, наука! Ну ладно, в остроге там разберутся — как и чо. Да и кто старое помянет — тому глаз вон. Ныне нам о другом мыслить надобно — к завтрашнему утру приготовиться, да так, чтоб никакой порухи нашему промыслу не учинилось.

Всю ночь казаки не спали — готовились к опасному делу. Под самый свет, вызнав, откуда должны подойти к улусу иноземные люди, Афонька, которого все слушали как старшего без прекословия, услал пять казаков в засаду, отсечь дорогу назад, а сам с Костькой остался в улусе. Ивашка, хоть и хворый, с радости, что освобожден, повеселел, приободрился и запросил, чтоб и ему пищаль дали.

Порешили так: тех полоненных мужиков иноземных повязать, заткнуть им рты и спрятать в юрты вместе с улусными. А самим ждать, и как только ватага к улусу подступит, то по Афонькиному знаку бить из пищалей без всякой пощады, и в первый черед тех, у кого наш огненный бой будет. А те, пятеро казаков, из засады навалятся.

Казаки укрылись, кто где мог, и стали ждать.

Иноземные воровские вышли из тайги, когда солнце уже поднялось высоко. Шли они кучно, и Афонька насчитал их ровно полтора десятка. У трех из них были пищали. Они несли их как палицы, положив на плечо, держа рукой за ствол прикладом назад.

— Ну давай, господи, благослови, — обратился он к Костьке с Ивашкой. — Вон как до той колоды дойдут, эвон шагов за двадцать от нас лежит, так и стрелять учнем. Ну, ну, еще немного. Давай разом — в тех, которые с пищалями, — пали!

И три пищальных выстрела грянули как один. Три иноземца повалились наземь. Но дальше пошло не по Афонькиному расчету. Остальные иноземцы не побежали назад. Они, еще не поняв, что случилось, остановились, как лбом в стену уперлись, потом заметались. Но один из них заорал что-то, и все, похватав луки, стали отходить, меча стрелы на разные стороны, потому как не знали, откуда еще ждать им беды.

А пищали они не кинули, подхватили и теперь ладились стрелять, но видать, не шибко умели, ни одного выстрела не было. Зато стрелы летели густо.

— Ах ты, язви вас! — вскипел Афонька. Он слышал их свист у самого уха. Вскрикнул Елисейка — стрела ударила в левое плечо. «Чо же вы там ждете, — досадовал Афонька на сидевших в засаде казаков, — неуж не догадаетесь в спину им ударить».

Он тревожно оглянулся. Елисейка, вытащив стрелу из плеча и матерясь, пытался вновь зарядить пищаль. Заряжал пищаль и Ивашка. Он был без шапки, и по лицу текла кровь. Видать, стрелой сбило шапку и царапнуло по голове. Укрывшись за махоньким бугорком, Афонька тоже стал заряжать пищаль.

В это время главный из иноземных людей опять что-то крикнул своим. Те перестали пятиться, сошлись в кучу. Потом часть иноземцев осталась на месте, не переставая пускать стрелы, а остальные, ухватившись за сабли и ножи, двинулись к улусу. Они громко перекликались меж собой.

— Ну, робята, держитесь! — воскликнул Афонька. — Еще раз из пищали ударим, а там дело на сабли пойдет. Подпустим опять поближе, чтоб промаха пуле не было. А там, может, наши подойдут.

И тут Афонька увидел, как за спиной стрелявших из луков появились казаки, сидевшие в засаде. Вел их Костька. Тогда Афонька громко, сколь было сил, закричал:

— Бей разом из всех пищалей. Бей!

Грохнули выстрелы. Один из наступивших упал, повалились и трое из тех, что стрелы метали. Тогда иноземцы дрогнули и кинулись в разные стороны. Афонька, крикнувши «в сабли их!», кинулся следом за ними. Но те не приняли бой, бежали, бросив пищали, из которых так и не стрельнули ни разу. Казаки нагнали пятерых, те кинули сабли, повалились наземь, простерли к казакам руки.

— Ты смотри-ка, — подивился Афонька, когда пятерых сдавшихся иноземцев связали их же опоясками. — Нас восьмеро и полоненников столь же. На каждого добыча есть.

— А на чо нам полоненники? — спросил Костька. — Люди они дальних, видать, земель неведомых. Кто за них выкуп давать станет? Посечь их саблями да и все!

— Эх ты какой спорый — посечь! — осерчал Афонька. — Нет уж! Это ты из мыслей выкинь. Не дам я их сечь, словно скотину убойную. Эко дело замышляешь! Они же сами живота запросили.

Казаки согласились с Афонькой.

— А теперь, казаки, и обратно двигаться можно. Лодок вот мало, как уместимся все. Наша одна, да улусные мужики две лодчонки имеют. Ну ничо, нас теперь много — плоты наладим. А где и пеши берегом пойдем. Вот полоненников под охраной на бичеве пустим, пусть лодки и плоты тянут, если где супротив воды пойдем.

— А почо они из пищалей не стреляли? — запытали казаки.