Люди Красного Яра
(Сказы про сибирского казака Афоньку) - Богданович Кирилл Всеволодович - Страница 13

Казаки опешили вначале. Коль с пищалями — то должны наши быть. Что такое?

И тут Афонька с удивлением приметил среди пищальников знакомого киргизина. Ну да, ведь это тот самый киргизин, который брал у Мишки Выропаева заповедный товар. Было это ведь прошлым летом.

Да, ходил тогда Афонька с торговым человеком Мишкой в охране, чтоб денег малость заработать. И приметил как-то, что Мишка киргизам тайно огненный бой продает. Ведь такое воровское дело! Афонька поднял шум. Но Мишка так задурил ему голову, что Афонька, как в острог вернулись, никому ничего не сказал. И вот они пищали те — здесь!

— Киргизы это! Киргизы! Берегись! — закричал Афонька, но уже было поздно. Грянули выстрелы, и Федька, друг и побратим Афонькин, и еще двое казаков пали с коней наземь.

Все произошло мгновенно. И не прошла еще у казаков оторопь после выстрелов, как киргизы кинулись бежать — времени у них зарядить вновь пищали не было. Казаки бросились на них.

И только Афонька да десятник Роман Яковлев стояли возле лежавших на земле убитых. В недоумении смотрел Афонька, как у Федьки, вольно раскинувшегося на земле, расплывается на груди красное пятно. «Так вот они, пищали-то Мишкины», — думал он.

— Что ж вы, черти? — заорал внезапно появившийся Дементий Злобин, но, увидев, в чем дело, остановился. — Наших? Из пищалей? Где ж они взяли огненный бой-то?!

— Слово и дело государево! — вдруг неожиданно для самого себя сказал Афонька, глядя на убитого друга. Бледный и враз осунувшийся, будто постарел сразу на десять лет, он твердо повторил: — Слово и дело, — и повернулся к Дементию Злобину. — Торговый человек, Мишка Выропаев, — начал он.

Но Дементий Злобин понял все.

— Что ж ты ране не сказывал, собачий сын?! — гневно воскликнул атаман. — Эх вы, корыстники!

— Нешто ведал я, что так оно выйдет? Вели, что хошь, делать — все приму, моя вина-то.

— Да черт с тобой, — озлился атаман, — каких казаков сгубили басурманы! А с тебя что толку на съезжей будет? Дурень! Но Мишке теперь от правежа не уйти. Добуду хоть с Енисейска, хоть с-под земли. — И Дементий замолк, только желваки вздулись на скулах.

— Ну, пошли в угон, чего стали! — гаркнул он и, хлестнув коня, ринулся вперед.

Афонька вскочил на коня и кинулся вслед за другими. Он приметил, куда побежал Федькин убийца. Изрубить его, ирода! На куски изрубить! Забыв об опасности, несся он все вперед и вперед, настигая киргизов, пеших и конных, полосовал саблей по головам, плечам, спинам. Сзади ему что-то вслед кричали свои, но он ничего не слышал.

И вдруг, когда он только увидел того киргизина, что Федьку из воровской пищали Мишкиной сбил, конь под Афонькой упал. Афонька сразу же вскочил на ноги и, собрав последние силы, бросился, обдираясь о кусты, за киргизом, что бежал к Енисею. У самого почти крутояра Афонька настиг его. Сзади слышался шум и топот, но Афоньке было не до того.

Киргиз обернулся. Увидев Афоньку с поднятой саблей, взмахнул руками, пытаясь прикрыть голову. Да, это тот, тот самый. Только лицо его теперь перекосило со злобы и страха. Казачья сабля со всего маху опустилась на голову вражины. Сам же Афонька, не в силах сдержать свой стремительный бег, сделал еще несколько прыжков вперед. И тут почувствовал страшной силы удар по голове. И он полетел куда-то в темноту.

И вот теперь, очнувшись на речном каменье у самой воды, Афонька почуял, как сердце ему стиснуло острой болью, ровно в клещи его зажали: «Федька, друг мой»..

На верху обрыва зашумело, Афонька вздрогнул и обернулся. С обрыва, ухватившись за кусты, на него смотрел Роман Яковлев.

— Вот ты где! Живой? — скатываясь с обрыва, удивленно спросил он.

Афонька молчал.

— Подняться не можешь? — склоняясь над Афонькой, участливо спросил: — Чо, поранен?

— Нет.

— Идем Федьку твово погребать и других казаков, которых побило. Двенадцать душ погубили киргизины. А пораненных сколь! — и, сняв шапку, Роман перекрестился.

Афонька поднялся, но чуть пошатывался на широко расставленных ногах.

— Федька, Федька, — проговорил он и тоже перекрестился. — А киргизы? — спросил тревожно он.

— Ушли, — коротко ответил Роман. — Побили мы их крепко. А ты здорово за Федьку озлился. Как почал их сечь, как почал — все только диву давались. А доспеть за тобой не могли. Кричали тебе: бережись. Думали, что и живого тебя нет.

— А воевода чо?

— Чо воевода? — не сразу понял Роман. — А! Не знаю. Дементий, видать, пока ничо ему не сказывал. «Хорошо бился, — сказал. — А повинную голову, — еще сказывал, — и меч не сечет». Так-то. Пошли. А вот Мишка…

— Мишка чо? Отвертится. Откупится! Ему не впервой так вот… — сказал Афонька. — Но ничо. Попадет мне когда, я ему, варнаку, за все… Ах, проклятые, Федьку загубили. Знаешь, Федька мне как? — он ухватил Романа за плечо.

— Знаю, Афонька.

— Ведь мы вместе на Красный Яр пришли, — не слушая Романа, говорил Афонька. — Молодые тогда были. Сколь бед всяких прожили. А вот теперь нет Федьки. Не воротишь Федьку теперь. Нет. — И он тяжело стал карабкаться вслед за Романом Яковлевым на крутой глинистый берег, залитый солнцем.

Сказ четвертый

АФОНЬКА ЖЕНИТСЯ

удые вести дошли, атаманы. Слыхали, поди? Киргизские тайши наши ясачные улусы отогнать затеяли.

Атаманы, которые сидели по лавкам в приказной избе, смолчали: вестимо, слышали. Воевода сердито оглядывал каждого. Ну, сукины дети…

— То-то что слышали. А почему не довели сразу до меня? — воевода по столешнице кулаком стукнул. — Своевольничаете! Сами-де с головой. Ан и выходит, что дурные ваши головы-то. Киргизы уже путь до улусов держут. Угонят ясачных наших, что делать станем? Соболей в государеву казну с кого брать будете? Может, сами начнете соболишек добывать? Или с енисейских ясачных на Красный Яр брать мягкую рухлядь станете, смуту да раздор завернете по всей округе?

Атаманы засопели, заерзали по лавкам.

— Не кори, государь, — пробурчал самый старший из всех, Дементий Злобин. — Проруха вышла.

— Винитесь вот теперь.

— Думу имели, что лживые те сказки были про киргизских людей.

— А ведаете, кто ко мне вчера от улусных прибег? Лучший человек князца Абыртай, Тамаев сын. Поминки привез. Сказывал — идут на них киргизские люди, и челом бил, просил слезно, не медля нимало, с помогою идти к ним. Самим-де им от киргизов не уйти.

— Надо отбивать их от киргизов, — сказал Злобин.

— Вот и прибери, Дементий Андреевич, сколь надобно на то казаков, и без промедления поспешай напереймы, на их сакмы[39] тайные, они тебе ведомы. Спешно собирайся, атаман. А вы все вдругоредь не держите язык за зубами.

Атаманы повставали с лавок, зашумели. Злобин уже от дверей обернулся к воеводе.

— А как не поспеем?

— Ране надо было об этом думать, ране. Не доспеете воровство упредить, следом пойдете. С ясыром да со скотом они не скоро продвигаться будут. Нагнать надобно, и отбить улусных. Не новик ты в сих делах, Дементий, сам разумеешь, что оно и к чему.

Вскорости около сотни казаков, конных и оружных, вышли из воротной башни походным строем под началом Дементия Злобина.

Афоньке не было череда в наряд какой идти. Дня три как он с Енисейского острога повертался, куда за хлебными запасами ходил. Но услышав, что поход затевается, враз вскинулся и доброхотом испросился в отряд. А все потому, что вот давно смутно было на сердце у Афоньки. Уж так смутно и нехорошо. И в тягость было осередь острожных стен сидеть — все тянуло куда подале идти, дело какое себе найти, чтобы тоска-кручина не глодала. С тех пор, как убили дружка Федьку во время киргизского набега, ровно что потерял Афонька. И Стеньку — гулящего человека не раз поминал. Были бы они и со Стенькой дружки, да вот не довелось. Вот и вызвался в поход, чтобы от дум невеселых уйти, тоску-горе развеять и с киргизами, коли доведется, счеты свесть.