Семнадцатая осень после конца света (СИ) - Старых Зоя - Страница 14

Теперь он прислушивается.

Звуков, как таковых, тоже нет. Кроме тех, которые производит он сам. Сид легонько постукивает костяшками пальцев по гладкой поверхности стены и слышит, как отдается та едва различимым глухим отзвуком.

Это успокаивает, он может слышать, а значит, если в белизне живет что-то еще и надумает к нему подобраться, Сид узнает заранее.

Он делает пробный шаг, не отпуская стены. Сапоги все еще скользят, но вокруг тепло – вернее, не холодно, а значит, снег вскоре растает окончательно и стечет с подошв. Вереница осторожно двигается, одна ладонь тащится по стене, вторая выставлена впереди.

Просто идет, напрягая глаза, чтобы видели хоть что-нибудь.

- Эй, есть тут кто? – теперь ему интересно, может ли он говорить.

Собственный голос звучит достаточно громко, как будто бы в помещении, впрочем, он и так понимает, что находится, вероятно, в каком-то доме. Большом, как было до Этого. О том, как Сид Вереница, замерзавший в степи, мог попасть в большой ПРЕСНЫЙ дом, без коня, как вдруг понимает, и без карабина тоже, но при полном параде, думать хочется и надо, но вразумительного объяснения нет.

Поэтому Сид думает, что видит сон, и скоро проснется, забыв его.

И просыпается, когда в самом конце коридора вполне отчетливо различает чьи-то торопливые, громкие шаги. Кто-то идет навстречу, но увидеть его Сид не успевает.

Изверг громко заржал, почуяв других лошадей. Сид приоткрыл глаза, едва не лишившись смерзшихся ресниц.

Белый коридор так и стоял перед глазами, но сквозь него проглядывал сероватый, неровный степной простор, истыканный тут и там остатками железных столбов. Сид проезжал мимо них утром.

Запахи вернулись, и от одного из них, любезно доставленного ветром, у Вереницы волосы на загривке зашевелились. Благовония трудно с чем-то спутать, и нет уже сомнения, к кому навстречу прямехонько вынес его Изверг. Будь Сид в порядке, он бы порадовался возможности подразнить священников.

- Спасибо, зараза, - сквозь зубы едва ворочавшимся языком поблагодарил Сид и с трудом согнул пальцы перехватить поводья. Изверг фыркнул, выставил голову вбок, стараясь помешать, но Вереница уже ударил его в бока сапогами и завернул, направляя снова на Юго-запад.

Пока была надежда, что священники его еще не заметили. Успеет спрятаться или удрать, или, по крайней мере, засаду поставить. Карабин, в отличие от сна, был совершенно точно на месте, и от каждого прыжка недовольного коня дергался, колотя Сида прикладом в поясницу.

Изверг забрался на небольшую сопку, к этому времени Сид уже кое-как шевелил руками, чтобы править. Священники, как подсказывал нюх, ехали прямо на него обозом.

8

На третий день джерриной болезни Винсент уже согласен был свихнуться окончательно, примерно так же, как происходило это в первые дни после Этого. Со многими происходило, а он каким-то чудом, повидав то, что почти стер из памяти вместе с прошлым именем, разум сохранил. Теперь задавался вопросом – а зачем ему разум, или, второй вопрос становился все насущнее, почему ум не покинул его, когда пришлось казнить докторшу десять лет назад. Все было бы проще. Может быть, он бы и умер уже.

А так приходилось убегать из тюремной избы, словно в ней…Впрочем, сравнений не требовалось. Какое ни выбери, будет недостаточно, чтобы в полной мере описать безмятежно творившийся в жизни шерифа абсурд.

Винсент завтракал у Якова, хмуро поглядывая поверх дымящейся миски с кашей на истерзанную следами ножей стенку. Порой посетители, надравшись, так развлекались, но по негласному правилу лезвия всегда попадали в противоположную стену от столов, а не в тех, кому посчастливилось оказаться в том же трактире. Все просто. Слишком мало осталось людей, чтобы убивать ради забавы. Можно только ради правосудия.

С этим моментом у шерифа Крайней деревни, к правосудию имевшего весьма непосредственное отношение, было сложно.

Винсент сердито шлепнул ложкой по каше на молоке. Судя по тому, как плюхнуло и испачкало ему даже рукава, молока было значительно больше. Крупа – она дорогая, рано или поздно закончится, а с таким-то климатом не вырастить нового зерна. Насколько шерифу было известно, последних лет пять Крайняя деревня питалась стратегическими запасами из выгоревшей примерно на половину военной части, которую разведали проводники.

Джерри разболелся не на шутку, а один вид полноправно хозяйничавшего в тюремной избе Аркано вызывал нестерпимое желание пойти удавиться самостоятельно, вместо того, чтобы отпустить проклятого еретика с миром и самому отправиться на виселицу по приговору священников.

Доктор чувствовал его состояние, понимающе улыбался, щурил свои и без того узкие глаза, но с разговорами не лез, и на том ему спасибо. Винсент заходил постоянно, проверял, и Джерри, и арестанта, приносил, что требовали и что сам считал нужным, уносил, переставлял с места на место, садился починять сбрую, пытался готовить, впрочем, с последним лучше справлялся все-таки трактирщик Яков, творения которого шериф круглосуточно доставлял в свою вотчину.

И вдруг, схватившись одновременно подбросить дров в печку и поправить сорвавшуюся с петельки занавеску в другой стороне избы, Винсент останавливался, упирал взгляд в узкую, мальчишескую спину арестанта, в тот момент обязательно хлопотавшего над метавшимся в жару Джерри, раскрывал рот и складывал в уме начало фразы. Оно было правильным, но умирало, не достигая губ. Шериф снова начинал двигаться, и казалось, в тот же момент оживал и Аркано, который, выходит, тоже замирал в ожидании.

Это смахивало на одержимость, и Винсент прекрасно понимал, что он выбрал себе не лучший объект для страсти, пусть это была всего лишь нестерпимая потребность высказать застарелое горюшко, да не одно.

- Поправляется парень? – осведомился Яков.

Тряпка в его руках, деловито елозившая по соседнему столу, пахла смолой и сыростью, а от самого трактирщика за половину избы несло капустой. Винсент, совершенно по-детски ковырявшийся в остывшей каше, поднял взгляд от старательно выведенных клеточек.

- Не поймешь, - отозвался он. – На все божья воля, сам знаешь.

- Ты это оставь, Винс, - тряпка чмокнула о край стола, подобралась и нырнула в таз. Яков прошаркал к его столу, намереваясь продолжить уборку прямо под носом уже час завтракавшего шерифа. – Бог – это все правильно, но мальчишку-то жалко. И тебя, кстати говоря, тоже.

Трактирщик понизил тон почти до шепота, наклонившись над своим единственным в это время посетителем так, словно хотел забраться носом в его тарелку. Винсента обдало смесью запахов кухни и одинокой старости.

-  У тебя там врач на что сидит, а?

Винсент невольно отодвинулся – сильно уж паршивый дух шел у Якова изо рта. Праведный гнев изобразить достоверно он все равно не сумел бы, так что пришлось просто нахмуриться еще сильнее.

- А кто ж его заставит, - разумно сказал Винсент. – Сидит да сидит. Как буддийская статуя приблизительно.

Сравнение Якова почему-то не проняло, хотя самому шерифу казалось очень удачным.

- Птичка в клетке не поет? – хитро осведомился трактирщик.

К счастью, Яков все-таки отклонился от него, завозил по столу тряпкой. Где мерзость эта проезжала, древесина, и без того залапанная до черноты, темнела еще сильнее.

- И даже не разговаривает, - подтвердил шериф серьезно и саркастично.

Второе удалось просто замечательно, потому что в этот момент он как раз думал о том, что птичка спокойно себе летает по всей избе, хозяйничает, как хочет, разве что доступа к арсеналу еще не получила. Но оружием Аркано не интересовался, хотя пару раз, то ли проверяя, то ли откровенно рискуя, Винсент оставлял свои револьверы без присмотра, брошенными в кобурах на лавке. Врач ходил мимо так, словно оружия вообще не существовало. Только вот Януш говорил, что когда они его поймали, винтовка при докторе имелась, и были к ней патроны.

- Каши отложи, - сменил тему Шериф. – Две порции, как обычно.