Опасное задание. Конец атамана
(Повести) - Танхимович Залман Михайлович - Страница 22

— Бояться надо не мне, а вам, — с трудом сдержал гнев Махмут.

А ночь уже разливалась тяжестью по плечам. В соседней комнате сочно похрапывал кто-то из милиционеров. Пора было кончать допрос и хоть немного отдохнуть. Но Махмут продолжал разглядывать в упор однопалого. Память что-то силилась подсказать. Кажется, будто встречал в жизни и эти жесткие глаза, и эту прорубившую переносицу глубокую складку, и широкий в мелких угорьках лоб. И все же это только казалось, потому что встречи с такими, как Оспан, не стираются из памяти, сколько бы времени после них ни прошло.

Махмут встал, подошел к двери.

— Тимур, а Тимур, — позвал он.

Храп в соседней комнате усилился, затем он прервался, и сразу послышались быстрые легкие шаги.

На пороге застыл невысокий щуплый паренек.

— Слушаю, товарищ начальник.

— Сбегай к Чалышеву домой. Если приехал, пусть идет скорее сюда.

При упоминании о Чалышеве напряженные огоньки в глазах однопалого погасли, как если бы в них плеснули водой. Он облизнул губы и с интересом принялся разглядывать свои ноги, будто никогда их прежде не видел.

Махмут закурил, и сон сразу отступил. Но заныл висок. Это оттого, что редкую ночь приходится спать спокойно. Вчера он тоже не ложился. Но иначе, без таких бессонных ночей, без напряжения и беспокойства, Махмут уже не мог жить. Без них ему, пожалуй, чего-то бы не хватало.

— Отпусти нас. Правду говорю, в кстау винтовки нашли, — как-то нехотя, видимо, погруженный в другие мысли, тускло, явно без всякой надежды, что эти его слова изменят что-нибудь, — произнес однопалый.

А Махмуту почему-то вспомнилась вдруг встреча с Василием Рощенко и Токашем. Ведь не будь той, изменившей всю его жизнь встречи, возможно, и он мог бы стоять вот так перед каким-нибудь следователем чека, как стоит сейчас перед ним однопалый, и также ни умом, ни сердцем не принимать ни слов, ни чужой правды.

Горло схватила судорога только от одной мысли, что это чужая Оспану большевистская правда, за которую он, Махмут, готов отдать теперь жизнь, могла быть ему чужой, не разойдись его дороги с дорогами Митьки Кошеля. Махмут усмехнулся, вспомнив, как Митька доказывал всегда, что самое главнеющее в жизни — это деньги, девки и спирт: И еще вспомнил Махмут перстень на оттопыренном Митькином мизинце.

— Почему не веришь? — по-своему поняв затянувшуюся паузу, подступил на шаг однопалый.

Махмут скосил глаза на окно. Там, за стеклами, уже скапливались полоски зари. А на порог ступил Тимур.

— Нету, не приехал товарищ Чалышев, — доложил он.

— Пусть приведут уйгура ко мне, — сказал ему Махмут.

Однопалый насторожился:

— Ноги устали шибко. Разреши сесть, начальник, — попросил он.

— Садись.

Махмут понял, что задумал Оспан. Так и есть, усаживается к двери лицом и смотрит как коршун на вошедшего уйгура, тот будто спотыкается об этот предостерегающий взгляд. Изможденный, с землистым лицом, он дышит часто и трудно, с хрипотцой.

— Ты кто будешь? — спросил его Махмут.

— Кабир Юлдашев буду, — уйгур закашлялся, сложив трубочкой и вывалив наружу язык.

Махмут протянул ему стакан с водой.

— Выпей.

Но Кабир не мог унять кашель, он расплескивал воду. На висках у него набухли синеватые толстые жилки.

— Выпей, выпей, — повторил Махмут и, подождав, сожалеюще добавил: — лечиться тебе надо, Кабир. Советская власть таких, как ты, бесплатно лечит, а ты винтовки возишь, из которых в советскую власть стрелять будут.

— Скажи ему, Кабир, как мы нашли винтовки, а то он мне не верит, — бросил насмешливо и вместе с тем требовательно однопалый. Голос у него зазвучал жестко.

«Неужели не доверяет он этому уйгуру?» — подумал Махмут, пристальнее вглядываясь в Кабира.

— В зимовке нашли, — вздохнул Юлдашев и, посмотрев с беспокойством на Махмута, добавил: — а вылечить меня нельзя. Помирать надо. — Сказал он это так, что Махмуту стало ясно: «Не свыкся еще с мыслью о смерти, надеется на что-то».

— Можно тебя вылечить, — сказал он твердо.

— Можно? — Кабир неожиданно улыбнулся. На мгновение блеснули ровные белые зубы, у глаз пробились пучки лучистых морщинок и преобразили лицо. Оно сделалось мягче, добрее.

Однопалый отрывисто захохотал.

Уйгур вздрогнул.

— А зачем меня лечить, — сказал он помрачнев, — когда я совсем здоровый? Маленько простудился этой зимой. Барана искал, который от отары отбился. Снег тогда шел. Оспан знает, сколько искал барана. Его баранов пас. Скоро поправлюсь. Барсучье сало пить начал.

— Подойди ближе.

Кабир подошел. Теперь взгляд однопалого не доставал его. Он упирался ему в затылок.

— Ты, как маленький, обманываешь себя. Барсучьим салом не вылечишься. Надо, чтобы доктора лечили.

— Не обманываю, — Кабир прижал руки к груди и снова закашлялся. Смотрел он в этот раз на Махмута без гнева, скорее с укоризной.

«Батрак у однопалого!» — обрадовался Махмут. Но сколько он ни задавал вопросов Кабиру, тот повторял то же, что говорил до него Оспан. Собственно иных ответов, пока в комнате однопалый, Махмут от Кабира и не ждал.

— Его барана спасал? — кивнул Махмут на однопалого. — А что получил за это?

Кабир не ответил. Он опустил голову, затем повторил нехотя и очень неожиданно:

— Сало пить буду, поправлюсь.

Казалось, за этими словами, в которые не верил, он хотел спрятаться, как за надежной защитой и от Оспана, и от страшной своей болезни, и от Махмута, и всего того, что с ним будет. А когда, услышав за спиной покашливание однопалого, полуобернулся и бросил мельком взгляд в его сторону, Махмут увидел, как зрачки Кабира вспыхнули. В них был не только протест.

Махмут поднялся с места.

— Отправлю вас в чека. Может, там языки развяжете, — сказал он и велел увести обоих. Уйгура Махмут решил вызвать на допрос снова, но прежде надо было хоть часок-другой поспать.

Сняв с гвоздя шинель, он кинул ее на лавку и лег, подбросив под голову несколько папок: не идти же из-за каких-нибудь двух часов сна домой.

А комья утренней зари за окнами уже давно сменились ровным оранжевым полымем. Оно накатывалось из-за крыши стоящего напротив дома вместе с солнцем.

Засыпая, Махмут продолжал думать о Кабире. Затем его вытеснила Айслу. Об этой девушке Махмут думал всегда с большой охотой вот уже в течение четырех лет.

Допрос

Одна из папок, подложенных Махмутом под голову, сдвинулась, уперлась ребром ему в шею, и он проснулся. На стене с обычной хрипотцой тикали ходики. Они показывали двенадцать.

«Опять убежали», — решил Махмут, с трудом ворочая затекшей шеей. Взглянув на стол, он увидел рядом со стопкой бумаг большую глубокую миску, горбушку хлеба и кисе с айраном.

В нос ударило ароматом разваренной баранины. Под ложечкой засосало. Махмут со вчерашнего утра ничего не ел. Плеснув из графина на руки и лицо, он вытерся носовым платком и подсел к столу. Когда покончил с едой, решил вызвать на допрос Кабира. И уже охваченный нетерпением пошел из кабинета, но на пороге столкнулся с Муратом и спросил, скосив глаза на ходики:

— Эти, думаю, врут. Сколько сейчас?

— Может, не врут. Солнце высоко забралось. Обедать пора.

— Я пообедал. А кто мне еду принес?

— Мимо твоего дома шел, старый Ходжеке увидел, дал еду, попросил накормить тебя.

— Спасибо.

Махмут вернулся к себе. В это время распахнулась дверь, и в кабинет стремительно зашел Чалышев.

— Приехал, — обрадованно протянул ему руку Махмут. — Хорошо, что приехал, новостей много накопилось.

— Хороших?

— Как сказать. Троих задержали. Оружие везли. Двадцать кавалерийских драгунок везли и пулемет.

— Допросил?

— Допросил. Врут. Говорят, на зимовке нашли винтовки.

— Вообще-то может быть. Его всюду валяется еще с войны. В Хоргосе на днях ребятишки в одной завозне целый склад отыскали.

— Вот, погляди, — протянул Махмут карабин с укороченным стволом, — такой в кстау не лежал. Видишь, как новый.