Игра в «Потрошителя» - Альенде Исабель - Страница 83

Когда он вернулся в Калифорнию, Ларсон поместила его в дом Джейн и Эдгара Фернвуд, людей религиозных и благочестивых: они встретили мальчика с сочувствием, которого он уже ни от кого не ждал. Эдгар Фернвуд работал на строительстве и сделал его своим помощником, мальчик начал приобретать профессию и, кажется, наконец-то нашел надежное место в мире. Следующие два года Ли Гэлеспи получал в средней школе хорошие отметки и работал с Фернвудом. Был он светловолосый, с приятным лицом, малорослый и худой для американского мальчика своих лет; робкий, склонный к одиночеству, часами читал комиксы, играл в видеоигры и смотрел боевики. Однажды Анжелика Ларсон спросила, верит ли он по-прежнему, что «мальчики плохие, а девочки хорошие», но Гэлеспи не понял, о чем она говорит; память заблокировала тот период, когда он хотел быть девочкой.

В досье было несколько фотографий Ли Гэлеспи, последняя относилась к 1999 году, когда ему исполнилось восемнадцать лет и служба защиты детей перестала осуществлять над ним опеку. Рэйчел Розен решила, что, имея в виду неадекватное поведение, какое он демонстрировал, Гэлеспи получит деньги по страховке, оставленной матерью, только в двадцать один год. В тот самый год Анжелика Ларсон вышла на пенсию и уехала на Аляску.

Главный инспектор отрядил своих людей на поиски Ли Гэлеспи, Анжелики Ларсон и Фернвудов.

Я тебе принес кока-колы: тебе нужно много пить и чуть-чуть кофеина не повредит. Не хочешь? Ну же, Инди, не капризничай. Если ты отказываешься есть и пить потому, что думаешь, будто я подмешиваю наркотики, пораскинь мозгами: я ведь просто могу сделать тебе укол, вроде того, с антибиотиками. Он хорошо помог — температура спала, крови меньше, скоро ты сможешь вставать и понемногу ходить.

Я буду рассказывать дальше, важно, чтобы ты узнала все обо мне и постигла мою миссию. Вот газетная вырезка от 21 июля 1993 года. Заголовок гласит: «Девочка, запертая матерью, едва не умерла от голода», под ним — два абзаца, полные вранья. Там говорится, что безымянная женщина умерла в больнице, никому не сообщив о существовании дочери, а через месяц полиция обнаружила одиннадцатилетнюю девочку, которую всю ее жизнь держали взаперти, и… Там написано, что глазам полицейских предстала мрачная сцена. Вранье! Я могу засвидетельствовать, что в квартире было чисто, всюду царил порядок, ничего не было мрачного. И потом, прошел не месяц, а всего три недели, и бедная мама не была виновата в том, что случилось. Ей стало плохо с сердцем, она так и не пришла в сознание, как же могла она сообщить кому-то, что я осталась в квартире одна? Я очень хорошо помню, как все случилось. Утром она ушла, как всегда, приготовила мне завтрак и сказала, что нужно закрыть дверь на два засова и никому не открывать ни под каким предлогом. Когда она не вернулась в обычный час, мне подумалось, что ее задержали на работе; я съела тарелку хлопьев с молоком и смотрела телевизор, пока не заснула. Проснулась я поздно, а мамы до сих пор не было; тогда я испугалась, ведь мама никогда не оставляла меня одну так надолго и всегда ночевала дома. На другой день я ее ждала, не сводя глаз с циферблата часов, творя молитвы, призывая ее всем сердцем. Мне было велено никогда не подходить к телефону, но я решила все-таки снять трубку, если он зазвонит: ведь если с мамой что-то случилось, она наверняка свяжется со мной. Но она не позвонила и не вернулась ни ночью, ни наутро; так проходили дни, я их отмечала в календаре, который был у нас прикреплен к холодильнику. Еда вся кончилась, в конце концов я стала есть зубную пасту, мыло, размоченную бумагу — все, что можно было сунуть в рот. Последние пять или шесть дней только пила воду. Я была в отчаянии, я представить себе не могла, почему мама меня бросила. Я придумывала одно объяснение за другим: она хотела испытать, насколько я послушна и крепка в вере; на маму напали бандиты, или ее арестовала полиция; я наказана за какой-то скверный проступок, который совершила, сама о том не ведая. Сколько еще дней я могла продержаться? По моим подсчетам, очень немного: голод и страх быстро покончили бы со мной. Я молилась и звала маму. Я много плакала и все мои слезы посвящала Иисусу. В то время я была очень набожная, как мама, но теперь уже не верую ни во что; я видел слишком много зла в этом мире, чтобы веровать в Бога. Потом, когда меня нашли, все спрашивали одно и то же: почему было не выйти из квартиры, почему не попросить помощи? По правде говоря, мне было не к кому обратиться. У нас не было ни родных, ни друзей, с соседями мы не знались. Мне было известно, что в крайних случаях следует звонить по 911, но я никогда не пользовалась телефоном, и сама мысль о том, чтобы заговорить с чужим, приводила меня в ужас.

Наконец через двадцать два дня пришла помощь. Я слышала, как стучат в дверь, кричат, чтобы я открыла, что это полиция. Это меня еще больше напугало, мама крепко вбила мне в голову, что полиция страшнее всего, что никогда, ни при каких обстоятельствах нельзя приближаться к человеку в мундире. Я спряталась в шкафу, там было мое укрытие, гнездышко из одежды. Они влезли в окно, разбили стекло, заполонили квартиру… Потом отвезли меня в больницу, обращались как с подопытным животным, подвергали унизительным осмотрам, заставили одеться мальчиком, и никто меня не пожалел. Самым жестоким был Ричард Эштон, он ставил на мне опыты: давал лекарства, гипнотизировал, затуманивал мне рассудок, а потом ставил диагноз, будто я сумасшедшая. Знаешь, Инди, что такое электрошоковая терапия? Нечто ужасное, неописуемое. По справедливости, Эштон должен был испытать это на себе, поэтому и был казнен электрическим током.

Я жила в разных домах, но не прижилась нигде, потому что привыкла к маминой ласке и выросла одна; другие дети меня раздражали, они были грязные, шумные, отбирали у меня вещи. В доме у Константе было хуже всего. В то время Майкл Константе еще пил и во хмелю бывал страшен; шестеро детей были препоручены его заботам, все куда несноснее меня, но на меня он особенно ополчился, просто видеть меня не мог, знала бы ты, как он меня наказывал. Жена его была такая же злобная. Оба заслужили своими преступлениями смертную казнь — так я им и сказал. Я им дал наркотик, но они были в сознании, узнали меня и поняли, что им предстоит. У всех восьми осужденных было время выслушать меня, каждому я объяснил, за что он умрет, кроме Алана Келлера, потому что цианид действует очень быстро.

Знаешь, Индиана, какой сегодня день? Четверг, пятое апреля. Завтра — Страстная пятница, христиане восславят жертву Иисуса на кресте. Во времена римлян распятие на кресте было обычной формой казни.

Блейк Джексон, который уже несколько дней не ходил на работу, быстро забежал в аптеку убедиться, что все в порядке: он доверял своим служащим, но хозяйский глаз всегда необходим. Ему пришла в голову светлая мысль снова позвонить Анжелике Ларсон, с которой наметилось редкое сродство душ. Джексону были чужды романтические порывы, сентиментальные связи внушали ему настоящий ужас, но разговор с Анжеликой не сулил никакой опасности: их разделяло где-то пять тысяч километров разных географических зон. Он воображал себе, как она, закутанная в меха, учит алфавиту маленьких эскимосов, а сани с собачьей упряжкой ждут ее у входа в иглу. Блейк закрылся в своем маленьком кабинете и набрал номер. Анжелика ничуть не удивилась тому, что пресловутый писатель звонит вторично всего через несколько часов.

— Я все думал о Ли Гэлеспи… — проговорил Блейк, злясь на себя за то, что не приготовил какой-нибудь умный вопрос.

— Такая грустная история! Надеюсь, она вам пригодится для книги.

— Она станет стержнем моего романа, Анжелика, уверяю вас.

— Рада, что смогла чем-то помочь.

— Но должен признаться, я еще ничего не написал, только составляю план.

— А! Уже придумали название?

— «Потрошитель».

— Это будет детектив?

— Похоже, да. Вам нравится этот жанр?