Не прикасайся! (СИ) - Веммер Анна - Страница 52

 - Настя?

 Я в темноте. Привычной, почти родной темноте. Чтобы удостовериться, что мама и свет были лишь сном, я подношу руку к глазам. Здравствуй, реальный мир. Правильно Вовка не верит в мистику и чудеса, их не бывает. Слепой не может резко прозреть, для этого нужно перейти через боль, операции и страх. А еще, возможно, принести что-то в жертву. Но я еще не знаю, что придется принести, хотя чувствую холодное дыхание неотвратимости.

 - Пап?

 - Проснулась. Я уже начал дергаться. Как ты себя чувствуешь?

 Прислушиваюсь к ощущениям, но ничего, кроме легкой тошноты, не чувствую. Голова немного болит, но это из-за неудобной подушки.

 - А что случилось? И где я?

 - В больнице. Тебе стало плохо в самолете. Ты помнишь, что произошло?

 - Я… да. Мне стало плохо еще на катке, во время выступления. Немного тошнило. Мы приехали в аэропорт, и я едва не упала в обморок. Потом меня вывернуло сразу после посадки и тошнило всю дорогу.

 - Тебе очень повезло. Ты могла умереть.

 - Со мной что-то не так?

 Я уже ничем не удивлюсь. Наверное, даже какую-нибудь жуткую болезнь приму с пугающим спокойствием.

 - Тебя пытался отравить тот парень, Никита.

 - Никита?! Нет, ты что-то путаешь, он помог мне, принес воды…

 Я умолкаю, вспоминая, как плохо было после того, как мы оказались в зале ожидания. Если я думала, что у терминала мне стало нехорошо, то что было потом вообще не имеет определения. На миг показалось, что я опоздаю на самолет, так сильно рвало. Макс битый час уламывал вернуться и вызвать врачей, но одна мысль, что я пропущу операцию, заставляла ползти в самолет, стиснув зубы. Я не имела права сдаться из-за обычного пищевого отравления – так думала, конечно.

 Но сейчас понимаю, что меньше всего тогдашнее состояние было похоже на ротовирус или последствия несвежего йогурта.

 - Зачем Никите это делать?

 - Сводит счеты с Крестовским. В юности твой Александр мать его Олегович имел долгую историю отношений с отцом Никиты Калугина. Калугина-старшего посадили, а ребенок остался один, вынашивал планы мести. И ударил по тебе, до самого Крестовского не дотянулся.

 Я пытаюсь подняться, но мешает капельница, а отец останавливает.

 - Не двигайся. Нужно вывести из организма остатки дряни.

 - Операция отменяется, да? – спрашиваю я. – Мне не разрешат?

 - Разрешат, если не будет никаких последствий. Я уже сказал, что тебе ужасно повезло. Врач сказал, что признаков интоксикации нет. Они продержат тебя под наблюдением, возьмут все анализы и решат основную проблему, к счастью, время еще есть.

 - Проблему? – Я хмурюсь. – Какую еще проблему?

 - А то ты не в курсе, - хмыкает отец. – Я знаю о вас с Крестовским. Конечно, я догадывался, что однажды ты вляпаешься в какие-то сомнительные отношения. Но Настя, неужели быть любовницей тренера и залететь от него – то, чего ты всегда хотела?

 Я все же сажусь на постели, и чувствую, как опасно шатается игла в вене.

 - Что ты сказал?

 - Ты беременна. И тебе очень повезло, что срок небольшой и есть время решить все одной таблеткой.

 - Р-р-решить? Ты говоришь про аборт?

 - А как ты хотела делать операцию? Ни один врач не позволить делать ее беременной женщине! Кого ты родишь после наркоза и лекарств? А если выкидыш? Хочешь отъехать прямо на операционном столе? Нет, дорогая моя, сегодня ты под наблюдением, завтра медикаментозный аборт, затем несколько дней полежишь здесь – и переезжаешь в клинику для подготовки к операции, и молись, чтобы мне удалось уговорить на нее твоего врача. Эх, Настя-Настя, ну ты ведь взрослая девочка, у тебя вон Ксюха в подругах, почему нельзя было предохраняться? И вообще неужели обязательно было спать с Крестовским? Он не мог найти себе любовницу по возрасту и статусу?

 - По статусу? – онемевшими губами спрашиваю я. – В смысле… не инвалида?

 - Я не так сказал. Но давай посмотрим на факты. Из-за сиюминутных желаний Крестовского, твой единственный шанс восстановить зрение под угрозой.

 Если судьба шутит, то жестоко. Смеется прямо в лицо, заставляя выбирать между мимолетным счастьем в любимых руках и душой. Между льдом и пламенем. Между зрением и ребенком.

 Вот только никто не даст мне выбирать. Однажды я уже сделала выбор и жестоко за него поплатилась.  

23

  - Оставь Алекса в покое, ладно? – устало говорю я. – Меня ни к чему не принуждали и мне не шестнадцать, чтобы не отдавать себе отчета в действиях. Я очень устала. Можно мне поспать?

 - Да. Отдыхай, я зайду завтра. Если что, скажешь медсестре, мне позвонят.

 - А где мой телефон? Можно?

 - М-м-м… давай пока без телефона. Тебе нельзя перенапрягаться.

 - Я что, заключенная?

 - Настя…

 - Что?! Что Настя?! Я не имею права позвонить подруге? Мужчине, от которого забеременела? Это прайс на зрение? Ты мне – глаза, а я тебе абсолютное послушение?

 - Успокойся, - обрывает меня отец, - твой телефон проверяют техники. На случай, если этот Калугин в него влез. Вернут позже. Могу оставить тебе планшет с аудиокнигами. Но лучше спи.

 Я умолкаю, но продолжаю беситься. Как удобно! Телефон отобрали техники, а вернут его как раз после аборта, когда я окажусь в клинике в ожидании операции. В этом весь отец и, если честно, я понимаю его подругу, больше десяти лет отказывающуюся не то что выходить замуж, но даже съезжаться. Он так привык командовать и ставить ультиматумы, что единственное желание всех, кто оказывается рядом – забиться в норку.

 От коктейля лекарств в крови голова соображает плохо, и смысл разговора доходит до меня не сразу. Я растерянно трогаю плоский живот, пытаясь представить, как это: ребенок? Как он сейчас выглядит? На что похож? Жаль, что в свое время спорт полностью вытеснил образование. Я чувствую себя дурочкой, не способной даже понять, что происходит с моим телом.

 Значит, из-за токсикоза препарат, который дал Никита, не успел мне навредить. Боже, Никита… как?! Почему я не поняла? Почему не насторожилась? Он все время подбирался к Крестовскому.

 Интересно, где он сейчас? И знает ли? Нет, папа не сказал бы. Должна ли сказать я?

 Боюсь этого разговора. Ответственности боюсь. Проще всего сделать вид, что ничего не было, съесть таблетку и отправиться на операцию. Алекс даже не узнает… только будет ли шанс остаться хоть ненадолго рядом с ним, если я ничего не скажу?

 Я проваливаюсь в короткий тревожный сон, который не приносит никакого облегчения. Когда приходит медсестра, я судорожно вспоминаю английский, чтобы попроситься на балкон.

 - В клинике нет балконов. Но я могу отвезти вас в сад на несколько минут, если разрешит доктор.

 - Да, пожалуйста, спросите. Мне нужно подышать!

 Я почему-то верю, что свежий воздух прояснит мысли, что-то решит. Но не знаю, что именно, ведь все довольно очевидно. Папа прав: только прагматичный подход приносит наибольшее количество выгоды. Лучше быть видящей одинокой девушкой, чем слепой матерью-одиночкой.

 Мне просто грустно от того, что я снова в неизвестности. И снова одна.

 В парке хорошо, пахнет зеленью. Солнышко ласково припекает. Я могла бы дойти сама, но медсестра практически силой усадила меня в инвалидное кресло. Едва мы остановились и я услышала «Здесь чудесное место, тенистая скамейка», то сразу же вскочила, словно ошпаренная. Коляска пугала.

 Брожу по саду, недалеко, просто туда-сюда. Без трости гулять страшновато, но я надеюсь, что медсестра даст знать, если на моем пути появится препятствие. Хочется есть, но сегодня мне вряд ли что-то дадут. Да и если дадут, а снова начнет тошнить?

 - Решила сбежать? – Я слышу знакомый голос и замираю, а сердце на несколько секунд перестает биться.

 - Саша? Ты что здесь делаешь? Я думала, ты дома!

 - Я прилетел сразу, как стало ясно, что вы садитесь. Твой отец запретил меня пускать.