Не прикасайся! (СИ) - Веммер Анна - Страница 51

 - Что это значит?! Что значит развернуть?! – слышу я его вопль в трубке.

 - Насте плохо. Она может умереть, если вы не посадите самолет. Сажайте где угодно, хоть в чистом поле, забирайте ее с авиацией в больницу!

 - Объясни, что происходит!

 - Господи, да ДЕЛАЙТЕ, НИКОЛЬСКИЙ! Она может умереть! У нас НЕТ ВРЕМЕНИ обсуждать ситуацию! Вы либо мне поверите и посадите их, либо скоро мы все соберемся на ее похоронах!

 Никольский-старший молчит, я слышу его тяжелое дыхание.

 - Ладно. Но если ты сорвешь ей операцию из-за тупого каприза, я тебя закопаю!

 - Отзвонитесь, как посадите.

 Мне не легче. Я готов рвануть в аэропорт, чтобы ждать ее там, но понимаю, что вероятнее они сядут где-то по дороге. Надо выяснить, где, чтобы уже дежурила скорая. Знать бы, чем он ее… может, осталась бутылка? Твою же мать!

 - Саша! – орет брат. – Что происходит?! Прекрати бегать кругами и объясни!

 Я опираюсь на стол, в глазах темно, как будто мы с Настькой поменялись местами и сейчас я не способен видеть ничего, кроме темноты. Живи. Живи, моя девочка, продержись назло всем, как держалась все эти годы.

 Пытаюсь прислушаться к ощущениям, понять, бьется ли еще ее сердце. Но ничего, кроме ярости не ощущаю. Даже если бы я сейчас собственными руками свернул шею Калугину, легче бы не стало, потому что шею сворачивать нужно в первую очередь себе. Она не должна платить по моим счетам! Настя уже половину оплатила!

 - Причем здесь Калугин? – спрашивает Серый. – Что с Настей?

 - Это его сын. Сын Рената! Он дал Насте какое-то лекарство перед рейсом, она может умереть…

 «Она уже, скорее всего, умерла».

 Неотвратимость этой мысли огненным хлыстом бьет по сердцу. Она или мертва. Или умирает. А рядом никого, кроме тупорылого охранника, позволившего ей выпить яд. Не зря он мне никогда не нравился.

 Черт, черт, черт! Почему она не дождалась меня? Я мог забить на Грецию, полететь с ней, в конце концов. Почему Настасья так боялась, что ее отец о нас узнает? Почему не нашла способ позвонить, попросить, чтобы я приехал?

 Зачем, черт возьми, Анька меня удержала? Если бы с арены ее увел я, ничего бы не было, мать их!

 Время тянется бесконечно долго. Мы сидим в кабинете Сереги: я, брат, Крис и Аня. Я заставляю себя сидеть спокойно нечеловеческим усилием воли. Мы просто ждем, и это самое невыносимое занятие. На руках от напряжения вздулись вены: я сжимаю эспандер, представляя, что это шея Калугина. Служба безопасности уже его ищет, но мне мало этого знания, я хочу видеть, я хочу слышать его жалобный вой.

 Одновременно с этим я хочу оказаться в самолете.

 - Да почему нельзя связаться-то?! – рычу на безмолвный телефон. – Она что, в космосе?! Есть же диспетчеры!

 - Саш, позвонят, - Аня тяжело вздыхает, - все будет нормально.

 - Да нихрена оно не нормально. Сорок минут прошло.

 В воздухе висит одна-единственная невысказанная фраза. Сорок минут – почти критическое время. Настасья должна быть жива, но секунды безжалостно отрывают у шанса на это кусок за куском, наживую.

- Ему не до нас, - снова пытается успокоить меня Аня, - посадить самолет, госпитализировать Настю, это все не быстро. Не до сообщений.

 - Можно сказать хоть что-нибудь!

- А ты кто, - слышим мы голос Никольского-старшего, - чтобы я тебе что-нибудь говорил?

 Я поднимаюсь.

 - Что с Настей?

 - Объясни, какого хрена происходит!

 - Сначала скажите, что с Настей!

 - Тебе какая разница?

 - ЭТО ЧТО, СУКА, ТАК СЛОЖНО, СКАЗАТЬ, ЖИВА ЛИ ОНА?!

Мне рвет крышу, я в шаге от того, чтобы двинуть ему по роже, и только брат, вскочивший со своего места, удерживает меня от того, чтобы выместить злость на Крестовском.

- Я не знаю! – орет он. – Они сядут в Цюрихе, разворачивать или сажать их аварийно будет дольше, чем сесть по плану. В аэропорту уже дежурит скорая, ее готовы принять в клинике. А ты сейчас объяснишь мне, какого хрена происходит.

 - Но она жива? С самолетом связались?!

 - Рассказывай.

- Никита, парень, с которым она встречалась, поймал ее в аэропорту и как-то заставил выпить воду, в которую что-то добавил. Я не знаю, что, служба безопасности уже занимается, но какое-то лекарство, сильную дозировку. Потом позвонил мне и сказал, что она умрет в воздухе.

  - Почему? Кто он такой? Что ему сделала моя дочь? Почему он тебе звонил?!

 - Он сын Рената Калугина. Он сейчас сидит. Калугин был…

- Я знаю, - перебивает меня Никольский, - владельцем автоматов и казино. В свое время имел серьезное влияние в городе.

- Да. И сел благодаря мне. У него, оказывается, остался сын, который запомнил того, кто устроил папочке проблемы. Решил отомстить.

Я мало кому рассказываю о прошлом. Если всплывет, что в семнадцать я играл и просаживал все папочкины деньги в казино и автоматах, то пресса не слезет с меня живого, а карьера всех учеников, скорее всего, окажется завершенной.

О, да, я играл. Самозабвенно, с головой погрузившись в зависимость. Отец умер, старший брат вступал в наследство и выгребал из шкафов старые скелеты. Средний решал сердечные проблемы и отвоевывал у судьбы право на Крис.

А я играл. Проигрывал, и снова возвращался. Когда кончались деньги, играл в долг, а когда долги становились огромными, наступали последствия.

Люди Калугина в попытке запугать меня ломали Аньке руку, бросали под колеса барту дохлую собаку, угрожали, запугивали. Сначала Игорь платил, потом договаривался, а потом, после армии, я вернулся – и Ренату Калугину настал пиздец. Следствие с удовольствием воспользовалось информацией, полученной от меня, и он сел надолго. Я и не знал, что у него остался сын.

Поочередно я смотрю на всех присутствующих. Серега мрачен, Крис нервно грызет ногти, Аня сосредоточенно смотрит в экран смартфона – у нее на связи Игорь. Никольский-старший смотрит со вполне понятной ненавистью.

 Где-то за тысячи километров по моей вине умирает его слепая дочь.

- Ребят, - Аня поднимает голову, - самолет готов, можем вылетать в Цюрих. Три с половиной часа – и мы на месте.

 - Хорошо, - киваю я. – Летим.

Мне плевать, какой будет исход. Я должен оказаться там, рядом с ней. Попробовать хотя бы успеть сказать…

- Я еще не разрешил тебе приблизиться к моей дочери, - Борис останавливает меня у самых дверей кабинета и с силой отталкивает от себя. – Почему Калугин позвонил тебе? И зачем ты собираешься в Цюрих?

 Я стискиваю зубы, упрямо глядя ему в глаза.

Прости, малыш. Ты хотела оставить нас в тайне, но теперь в этом нет никакого смысла. Ты или уже не дышишь, и я приеду, чтобы попрощаться. Или я все равно не отпущу тебя ни на шаг.

 - Мы встречаемся. Я ее люблю.  

22

  - Настя… Настенька. 

  Я открываю глаза и сердце уходит куда-то в пятки: я вижу! Я вижу свет, тени, очертания предметов и красивую женщину перед собой. И сначала думаю, что операция прошла успешно, но потом понимаю, что последнее воспоминание – это самолет и жуткая тряска, во время которой стало невыносимо плохо. 

  - Мама?                                           

  Женщина передо мной сошла с фотографий, надежно запертых в сейфе отца. Но я помню ее, образ запечатлелся в голове еще с тех пор, как я была ребенком и тайком просматривала старые альбомы. 

  Так странно видеть ее. Так странно видеть. 

  И страшно. Это нехороший знак. 

  - Мамочка! Мама, я так хотела тебя увидеть! 

  Я пытаюсь справиться с лавиной мыслей и рассказать ей, как скучала, даже не зная ее. Как плохо без нее было папе. Рассказать, что у Вовы трое детей, что я выиграла этап гран-при и хоть давно ослепла, все же бываю счастлива. Что папа снова полюбил хорошую женщину, но мучается, тоскуя по маме. 

  Что я не хотела ее смерти. 

  - Тише, Настя, - улыбается мама. – Знаешь… у тебя очень красивые глаза.