Не прикасайся! (СИ) - Веммер Анна - Страница 41

 Ветер бьет мне в лицо, собранные в косу волосы давно растрепались. Закончив кататься, я снимаю резинку и наслаждаюсь легкостью и свободой.

 - Хорошая, - соглашается Алекс.

 - Но?

 - Что?

 - Обычно когда говорят с такой интонацией, обычно следует «но».

 - Нет. Никаких но. Хорошая семья. Просто я не всегда был ее частью.

 - Почему?

 - Так… дела минувшие. Например, жене брата из-за меня сломали руку.

 - А… - Я удивленно открываю рот. – Что случилось?!

 - Это было давно.

 - И что ты сделал?

 - Ты хочешь узнать?

 - Да!

 - Расскажу перед сном.

 - Так нечестно!

 - Я никогда не играю честно, Настасья. Пора бы это запомнить. Любопытная девочка хочет страшных подробностей моего прошлого? Она получит их на моих условиях.

 - Не больно то и хотелось!

 Он смеется, а потом вдруг легко проводит кончиками пальцев по моему бедру, а затем по плечам, ключице…

 - Идем в беседку. Ты замерзла.

 А мне кажется, совсем наоборот. Щеки пылают от жара, и хочется прижаться лбом к холодному стволу дерева и успокоить бешено стучащее в грудной клетке сердце. Мы идем совсем рядом, и я надеюсь, что Крестовский не видит, как сильно я нервничаю. Но что-то подсказывает, что все он прекрасно видит. Я вообще для него как открытая книга.

 Когда мы возвращаемся, Аня говорит:

 - Насть, твой телефон постоянно трезвонил. Какая-то Ксюша. Я не решилась брать трубку, но, наверное, что-то важное.

 Я беру смартфон, чтобы отойти в сторонку. Это Ксюха, и сейчас она скажет, что отец приказал Максу выехать за мной. Даже не знаю, радует эта догадка, или нет. Больше всего на свете я боюсь остаться на ночь в доме Крестовского, совершенно беззащитной, как тогда, в его квартире. Боюсь последствий и эмоций. И нового раунда игры, победа в которой для меня не предусмотрена.

 - Привет, дорогая, - слышу голос Ксюши. – Посмотрела фотки, блеск! Как ты там? Не упала с этой штуки?

 - Нет. Все хорошо.

 - Понравилось?

 - Да, ощущения классные. А что хоть за фотка?

 - Ой, вообще шик, я уже запостила, завтра почитаю тебе комменты. Ты едешь на гироскутере, в лучах закатного солнца, вся такая красивая, растрепанная, вдохновленная. И мужская рука извне кадра не дает тебе упасть.

 - Да, наверное, красиво.

 Я больше не увижу ни одну из своих фотографий, так какой смысл переживать, понравятся ли они подписчикам?

 - Настюш, ты точно не хочешь, чтобы мы тебя забрали? Я собираюсь спать, но ты только скажи – и мы приедем.

 - Что сказали папа и Вова?

 - Были недовольны, что их не предупредили, но под мою ответственность и после просмотра фоток смирились.

 Да, Крестовский хорошо все просчитал. Он всегда добивается того, чего хочет.

 - Так что? Забрать?

 Я тяжело вздыхаю. Еще одна ошибка в моем списке.

 - Нет, все в порядке. Здесь весело, уже очень поздно, отдыхайте. Заберете меня утром.

 - Тогда спокойной ночи, Настюш. Повеселись там и за меня заодно.

 Я кладу трубку, закусывая губу. Что я творю? Зачем согласилась остаться? Видит Бог, я больше всего на свете хочу провести эту ночь так, как ее проведут Аня и остальные: в хорошей компании, под горячее вино и негромкую музыку, с разговорами и весельем. И одновременно с этим мне кажется, будто только что я подписала себе приговор.

 - Вот и молодец, - слышу голос Алекса.

 - Ты что, подслушивал?

 - Только конец. Решил, что ты слишком далеко отошла, и стоит проводить тебя к беседке.

 - Я не беспомощна. И могу идти на звук.

 - Вот и идем. Хотя, если хочешь, можем сбежать в дом и подыскать тебе комнату прямо сейчас.

 Я забаррикадирую дверь. Нет! Я лучше лягу спать вместе с Аней или Кристиной. Представляю лицо Крестовского, когда он обнаружит, что вожделенная игрушка, несмотря на вложенные усилия, недосягаема и заперта.

А потом я понимаю, что напилась. Глинтвейн оказывается мягким и безумно вкусным напитком. С уютом корицы, пламенем имбиря, легкостью вина и умопомрачительным запахом. Он согревает. А еще расслабляет настолько, что близость Крестовского почти не пугает.

 Женя, художница, приносит мольберт, и в моей жизни появляется еще одно тактильное удовольствие: чувствовать, как краска ложится на холст.

 - Вот ты проводишь сухой кистью. Чувствуешь? А вот кистью, на которой совсем немного краски. Она ложится тонким слоем, через цвет проглядывает холст. А сейчас кисть почти сухая, белых пятен становится все больше.

 - Какой это цвет? – спрашиваю я.

  - Темно-синий. Как ночное небо. Возьми побольше с палитры. Еще больше, не экономь. А теперь нанеси мазок.

 - А если накрашу не там?

 - Мы рисуем звездное небо, поэтому ты не сможешь ошибиться.

 Затаив дыхание, я осторожно прикасаюсь к холсту. И действительно ощущаю мягкость, с которой краска переходит с кисти на поверхность. Совсем невесомо.

 - Так приятнее, да? Я тоже люблю писать толстым слоем и крупными мазками.

 Женя видит, но при этом как-то умудряется понимать и мой мир, абсолютно темный. Я почти наяву вижу картину, которую мы пишем. Темно-синий фон, крупные мазки почти черного небесного полотна. Облака на несколько тонов светлее. Чуть кривоватый диск полной луны и звезды.

 Мы изрядно веселимся, брызгая краской на холст. Я вся в масле, но чувствую себя удивительно счастливой. Глинтвейн обладает поистине волшебным действием.

 - Эй, художники, - Крестовский отрывается от разговора с братом, - съешьте печеньку, пока дети все не перетаскали.

  - У меня все руки в краске, - вздыхаю я.

  Хотя мы почти закончили, и стоит пойти умыться. Но я не успеваю закончить фразу, чувствую движение рядом, и к губам прикасается пахнущее имбирем печенье. Сердце пропускает сразу несколько ударов, и с первым судорожным вдохом я беру печенье губами.

 - А мне-е-е?! – возмущается Женя.

 - А у тебя муж есть. Я не хочу, чтобы следующий шашлык пожарили из меня.

 - Бе-е-е, - кажется, Сереброва показывает Алексу язык.

  Его семья способна гулять всю ночь. Девушки отлучаются буквально на полчаса: уложить детей, а потом возвращаются, чтобы снова влиться в беседу. Мне очень стыдно, но я начинаю отрубаться. Сил вслушиваться в разговор уже не хватает, и я, откинувшись на спинку скамейки, погружаюсь в состояние полусна.

 - Эй, - сквозь туман голос Алекса доносится издалека, - Настасья. Ты спишь?

 - М-м-м…

 - По ходу, спишь. Аня приготовила тебе комнату. Идем.

 - Я не…

 - Ага, давай, расскажи мне, как тебе интересно и хочется еще посидеть. Пойдем. Встанешь завтра с утра самой бодрой, и будешь бесить всех цветущим видом.

 Мы идем к дому, по ночной прохладе, и я понимаю, что снова оставила в беседке и телефон, и трость. Забавно: одна мысль о том, чтобы выйти без трости и мобильника, приводила в ужас. А сейчас даже нет сил возвращаться за ними, и я лишь надеюсь, что кто-нибудь захватит мои вещи, когда все станут расходиться.

 - Как выглядит комната? – спрашиваю, когда за нами тихо захлопывается дверь.

 - Небольшая. Мы используем кучу таких, чтобы селить гостей. Окно выходит на лес, так что тебе никто не будет мешать. В комнате здоровая кровать, на которой можно уместить всю старшую группу. Пустой шкаф, зеркало с туалетным столиком, и все. Иди сюда, дай руку.

 Он ведет моей ладонью вдоль стены, от изголовья постели, поверх зеркала – до двери.

 - Это ванная. Выключатель вот здесь. А еще на тумбочке у постели, справа, телефон. Самая большая кнопка – это вызов экономки. На всякий случай.

 - Хорошо, - улыбаюсь я. – Спасибо. У вас большой дом, да? Ванная  в каждой комнате.

 - Не во всех, но тебе лучше жить в такой.

 В дверь стучат, и Аня говорит:

 - Насть, я принесла тебе пижаму. Подумала, что ты не захватила одежду. Она новая, с ярлычком. Оказывается, у меня в гардеробе столько вещей, о которых я забыла.