Ростки миров (СИ) - Игнатов Михаил - Страница 6

Знали, да помнили и сейчас о том, что чудовищ в тот день было столько, что заваливали они воды своими тушами ужасными, перехлёстывая тёмной пеной через косы богини. Многие тысячи тысяч людей бежали, не помня себя от страха, но тысячи к берегам сотворённых рек вернулись с внуками богини, да жрецами во главе. Возвратились, чарованой сталью встретили чудищ и к косам богини пробились сквозь их полчища, да кровь свою воде рек отдали. И не десяток, не сотню капель с жилы, а горло себе вскрывали, да с берега сами бросались, чтобы чудовищ развеять. Так и бились сутки от полдня до полдня люди, чудища и два бога. Пока верх Гмаранга с человеками не взяла.

Уцелевшие после жертвы так по берегам, в местах битвы своей и стали жить, да детям заповедали. И любой, даже самый богатый купец, случись ему в эту глухомань забраться, помнил об том, да нос шибко не задирал, а сам обязательно на мостки спускался, да кровь отдавал, богиню чтил.

Не думал Игниус, что придётся ему не просто в шкуру предка влезть, а вдвое от лиха их себе на плечи взвалить. Они в тот день выбирали среди себя, а ему придётся среди других. Сам он смело, не смело, но в воды богини твёрдо шагнул бы, не дрогнул. Но записи старые прямо указывали, от кого больше пользы будет в жертве. Таких стариков, как он, десять должно кровь до капли отдать, чтобы с молодым сравниться. И то, хватит ли?

Так что дрожали, тряслись руки Игниуса, как бы он не крепился. С ненавистью бросил три красных шара в кувшин и встряхнул его, намертво губы сжимая. Двинулся по кругу. Одна за другой, такие разные: сильные, худые, загорелые, в шрамах, чернилах и одинаково молодые руки ныряли в широкий зев судьбы.

— Теперь все — разжимайте.

Тишину над деревней разорвал стон матерей. Мужики стояли молча, лишь хрустели сжимаемые кулаки. Игниус же закрыл глаза, чтобы не видеть красный шар на знакомой руке.

— Ночь вам, чтоб дела свои завершить, — слова старейшины падали, словно камни в реку, на миг заглушая стон, что после лишь сильнее звучал.

Эту ночь Игниус не спал. Бездумно сидел за столом в своей избе, лишь доливал масло в светильничек, да смотрел на чадящий фитилёк, который колыхался и едва не тух от его дыхания. А уж стоит ему только дунуть и короткая, неверная жизнь его закончится, ничего не оставив после себя. Лишь тьму. Как и три молодые жизни, что завтра по его слову отдадут себя богине.

Лишь рассвет заставил Игниуса отбросить мысли и медленно встать, придерживаясь за стену. Он уже стар и ночное бдение не прошло даром. А теперь его ждёт ещё одна ноша. Как бы спина не надорвалась. Игниус заглянул в старый чулан, отыскал прочную клюку, отполированную руками ещё его наставника, тяжело опираясь на неё, вышел за дверь. К реке не отправился. Пропустил, впервые за долгие годы, как стал жрецом, этот обязательный путь. Голос его, громкий, словно не было бессонной ночи и раздумий, поднимался над хатами. Лишь перестук клюки по утоптанной земле новым звуком вплетался в слова, странно и отчётливо слышимый в утренней звонкой тишине.

— Выходи честной люд. Время великого обряда в помощь защитнице доброй. Пора, как встарь человекам биться с чудищами. Выходи честной люд.

Раз лишь прокричал Игниус у центрального столба, а дальше молча шёл. На мостках первый оказался. Один. За много лет, как молодой служка у него появился, отвык он от такого. Игниус почувствовал, как задрожали губы и, прикусив их до крови, вперил взгляд в туман на том берегу, часто моргая. Так и стоял, слушая, как гудит настил мостков под десятками ног. Пора. Развернулся.

Впереди стояли трое. Игниус встретил их взгляд. Прямой, твёрдый, решительный.

— В давно минувшие, светлые дни молодости мира всё живое сотворили боги. Но наособицу человеки вышли. Много, очень много вложила в нас Гмаранга. Свою любовь, свою жизнь, свою кровь. Оттого всегда особняком дела людские стояли, потому и жертва наша к богине доходит. Ибо лишь возвращаем мы ей полученное давно. Жизнь прожить можно по-разному и не каждый после смерти в светлые чертоги создательницы попадёт. Но только не вы. Ожидает она вас, раскрыв объятья. И тысячи предков наших — ждут.

Игниус резанул запястье, обмакнул пальцы в рану и, не обращая внимания на падающие под ноги капли, шагнул к юношам. Провёл на лбу их кровавую черту.

— Богиня ждёт вашей помощи.

Парни рванули с пояса ножи, шагнули на край настила, переглянулись и почти одновременно резанули себя по горлу. Тишину разорвал жуткий хрип, а затем молодые, сильные ноги отправили ещё полные жизни тела в полёт. К воде. Юноши раскинули руки и грудью врезались в гладь реки, разбив её спокойствие. Всплеск и громкий дружный вздох вторил ему с помоста. Игниус не видел тел в воде! Словно они мгновенно растворились в косах богини.

Шёпот людей за спиной нарастал рокотом, плач, никем более не сдерживаемый, возносился над рекой в небо, к равнодушному огненному колесу. Поднималась и вода в реке. Медленно, почти неощутимо. Но десятки жадных глаз ясно видели, как исчезают камни и следы на берегу, скрываясь под набегающей волной.

— Восславим же Гмарангу и новых помощников её! — Игниус обернулся к сельчанам.

— Славься Гмаранга! — раздалось над рекой и тени на том берегу заколыхались и скрылись в глубине тумана.

Игниус, вмиг обессилев, опустился на краю помоста, в месте, где спрыгнул его служка, так и не приняв из его рук жертвенные чаши на вечное хранение, так и не став, как мечталось ему, жрецом богини. Смотрел Игниус на плотно затянутый браслет на руке. Кровь уже не капала на доски настила. Капали слёзы одинокого старика.

Ошибка

Мир Падшего бога

Лиал стоял у окна и смотрел на город. Любовался дымными столбами, что вставали над портом. Он не мог видеть, но знал, что похожие, только слабее, следы пожаров поднимаются и в районе главных ворот. Что ж, реольцы всегда были отличными мореходами. Неудивительно, что атака с воды вышла у них удачнее.

— Не пора ли вмешаться?

Эти интонации уверенного в своей силе и власти человека. Голос, который был рядом с ним с самого детства. От самых ворот Корпуса, куда съезжались юные дворяне, решившие посвятить себя воинскому служению. Ровный баритон верного друга, с которого он, неуверенный и замкнутый в своих страхах, всегда брал пример. Голос человека, горло которого он бы сейчас сжал…Лиал оборвал кровожадные мысли. И оглядел в отражении стекла говорившего.

Тот развалился в кресле, обитом тёмным, как Лиал любил, бархатом. Цвет был единственной уступкой его второй, тайной жизни. Сначала, лет с шести, он боялся темноты, как самого страшного врага, а затем, годам к тридцати, уже не мог без неё. Вольготно вытянутые и скрещённые ноги в лакированных туфлях, пена белоснежного кружева на рукавах, почти касающаяся вина в небрежно сжатом бокале, строгие линии камзола полувоенного кроя, обтягивающего широкие плечи, узкий, длинный и тяжёлый клинок, прислонённый так, чтобы касаться бедра.

— Рано, Трейдо, рано, — стараясь, чтобы не дрожал голос, ответил Лиал. — Что я буду делать с теми, кто ещё не ступил на землю?

— Прихлопнешь в море? — предположил собеседник. — Что тебе швырнуть магией пару каменных ядер?

— Смысл? Я уже устал от этой войны. Пусть сами идут ко мне.

— Как знаешь, — ровным голосом протянул его друг. Вернее, бывший друг. — Это тебе держать ответ перед королём.

— И никаких нравоучений об исполнительности? — выгнул бровь Лиал, пусть собеседник и не видел его лица. Ещё один тяжёлый камень на чашу весов. Ту, что значила его предательство.

— Надоело, — кратко ответил собеседник и пригубил бокал. — Ты уже не тот малыш, что раньше спрашивал моего мнения. И уже давно не слушаешь меня.

Половина, отстранённо, будто неважное, отметил Лиал количество выпитого вина. Убрал волшебное отражение и продолжил наблюдать за пожарами.

— Господин!

Трейдо в кресле даже не вздрогнул, когда тишину комнаты разорвал этот громкий, хриплый голос. Он и не слышал его, хотя с его обладателем был заочно знаком и не раз читал его имя в сводках своих подчиненных. Когда-то один из лучших убийц тех, кто сейчас штурмовал город, а теперь верный, хоть и невольный, слуга Лиала. Стоящий у окна маг внимательно вгляделся в черноту глаз на иссохшем лице за стеклом. Что он там хотел увидеть? Надежду? Во взгляде того, кто её безвозвратно потерял сам и даже душой не принадлежал себе? Лиал чуть шевельнул подбородком.