Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу


Валенте Кэтрин М. - Сияние Сияние

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Сияние - Валенте Кэтрин М. - Страница 27


27
Изменить размер шрифта:

Это был худший «Вальдорф» от Меркурия до Плутона, но нам казалось, что мы попали в самое восхитительное местечко в целом мире. Только мы, старая команда. Не считая Кристабель, которую мы стащили прямо на выходе из киношколы, пока её не сцапал кто-нибудь другой, и Франко, который ещё недавно ходил в коротких штанишках, мы все были вместе с Сатурна. Перетрахали друг друга, нарыдались из-за друг друга и снова друг с другом помирились. Максимо научил меня жонглировать. Я научил Сантьяго играть на гармонике и заказывать коктейль на одиннадцати языках. Марианна и Северин каждое утро плавали вместе в любом городе, где имелась хотя бы лужа. Только вдвоём, и их руки мелькали в дымке, и две тёмные головы походили на тюленей, направляющихся в открытое море.

Сдаётся мне, никто из нас той ночью не выспался. Я услышал, что Максимо и Марианна приступили к делу, когда мы с Ринни по пути в наш номер случайно ткнулись в их дверь. Позже я узнал, что у Крисси завязался роман с сигнальщиком. Малый был красив как статуя и говорил по-книжному, что превращало его в настоящую конфетку для нашей маленькой первой помощницы режиссёра.

Она мне об этом рассказала в монтажной, пока мы просматривали то, что наснимали ручными камерами в ту первую ночь. Мы увидели Кэролайн (она была нашим монтёром) и Горация, которые уединились у фонтана — большой латунной Афродиты, а как же иначе. Мы до того момента даже не знали, что между ними что-то было. Мы глядели на самих себя, скачущих во хмелю и ухмыляющихся на камеру. И мы улыбнулись в ответ собственным улыбкам, Крисси и я. Впервые улыбнулись после того, как всё случилось. Камера собирает секреты. Она собирает людей, и они навсегда остаются у неё в плену. Тогда-то Кристабель и рассказала мне про Ганима и про то, как он ей цитировал Чосера — на среднеанглийском, никак иначе, — пока они занимались любовью, со всеми гортанными паузами и хриплыми германскими согласными, и о том, как она не могла теперь на него смотреть, потому что если бы посмотрела, он бы пришёл в её каюту, а если бы пришёл, то предложил бы, а если бы предложил, она бы не смогла отказать, так что всё кончено, решила она.

У нас с Северин был номер «35». Помню, там было такое громадное выпендрёжное зеркало, наполовину покрытое мхом, точно изморозью, и с потёками, и я смотрел на отражение Северин в этом зеркале, когда она оседлала меня на нашей липкой, обросшей лишайником постели, накинув чёрное кимоно; мы выпили граппу с привкусом болота — самую чудовищную из всех, что касалась моих губ; и она спела «Колыбельную Каллисто» для меня. Только для меня. Вы это и хотите услышать, верно? Подробности? Мы половину той ночи целовались — мы бы с нею перецеловали всю Англию. Мы могли целоваться так долго, что и трахаться забывали. Мы не забыли той ночью, и я рад. Мы прислушивались к звукам, доносившимся с Идун-авеню, и пьянчуги пели «Цветок Шотландии», и «Марсельезу», и что-то незнакомое на китайском; мы слушали, как закрываются магазины, как двери салонов, открываясь и закрываясь, дребезжат, словно падающие шарики в патинко[41], как грузовики чешут по дороге, превышая скорость, как из танцзалов доносятся обрывки, отголоски, клочки музыки, как неустанно тарабанит дождь по желобам и решеткам, по слякоти и выбоинам, мы слушали все звуки до последнего. Говорили о вещах, про которые говорят в два часа ночи, когда ты обнажён и так хорошо знаешь человека, рядом с которым ты обнажён, что мог бы нарисовать портрет вслепую, в темноте. О Клотильде, что другие люди всегда находили странным, но нас это никогда не тревожило. Мы же не были… мы же не родственники. Её отец на половине Луны женился, а другую половину затрахал до бесчувствия. Ей бы пришлось здорово постараться, чтобы найти кого-нибудь, чья мама ни разу не ужинала у них дома. Клотильда соединила нас с самого начала, как будто в истории с предзнаменованием. Мы говорили о том, каково это — быть ребёнком на Луне, и о забегаловке с бирюзовыми соусницами, где подавали карри, в квартале Плантагенет у нас дома, о той ночи на Фобосе, когда мы наконец-то переспали, и как нам было хорошо. Мы оба были одеты в чёрное и красное, потому что жить не могли без того, чтобы сперва не обставить съёмочную площадку как положено. Сперва я показался ей забавным на вкус, и она подумала — может, это ненадолго. У человека должен быть правильный вкус, если ты собираешься задержаться рядом с ним. Я пошутил, что ей просто не понравился вкус честного мужчины. Я часто эту шутку повторял. Это была уже не шутка, а простой рефрен. И тогда она сказала: «Не такой уж ты и честный», — и это была следующая строка из сценария.

А знаете, когда мы впервые сказали друг другу «Я тебя люблю», всё пошло кувырком. Её избили на складе на площади Каллисти. Я её штопал в судовом лазарете. Кровь повсюду, мы оба в полуобморочном состоянии из-за голода и адреналина. Один её зуб выглядел так, словно вот-вот выпадет. Я обвязал её голову своей рубашкой, чтобы ткань впитала бОльшую часть крови. Она сказала: «Он меня пнул прямо в челюсть», и в ту же самую секунду я сказал: «Я тебя люблю». Она рассмеялась и поцеловала меня. Водонапорная башня Каллисти взорвалась. И после этого мы всегда говорили: «Я тебя люблю прямо в челюсть». И вот так понемногу, по чуть-чуть, двое неприкаянных стали парой.

Господи Иисусе, я о том скучаю и об этом, но её голос слышу прямо сейчас так же чётко, как в тот раз, когда мы разговаривали под звук дождя, и мох окружал нас, тихий и мягкий, как подступающий сон.

Я причиняю вам неудобство?

ЦИТЕРА: Должна признаться, вы очень… искренний человек.

ЭРАЗМО: Хорошо. Хорошо. Я этому рад. Раз уж вам неловко, я хочу продолжить. Раз уж вы сконфужены из-за того, что вынуждены меня слушать, — ибо вам надлежит конфузиться.

Я проснулся в четыре, как будто меня разбудило выстрелом. Северин храпела рядом со мной. Или нет, не совсем храпела. Она как будто щёлкала зубами, потом вздыхала, потом издавала тихий звук, как будто ей не хватало воздуха. Когда я впервые это услышал, подумал, что она умирает. Ну да ладно. Знаете, иногда бывает так, что ты просыпаешься и понимаешь — всё, каюк, больше не уснуть? Вот так оно и вышло. Так что я встал и отправился в бар. В хороших отелях бар никогда не закрывается, а я удостоверился в том, что «Вальдорф» — хороший отель, когда наши снабженцы занимались бронированием. Я отправился в бар. Я хотел заказать себе «розовую леди». Мой любимый коктейль. А у вас есть любимый коктейль?

ЦИТЕРА: Неразбавленный бурбон.

ЭРАЗМО: [смеётся] Это потому что вы ужасный человек. Я считаю, в баре нельзя заказывать ничего «неразбавленного». Налейте себе пару стопок дома, бесплатно — для этого не требуется никакое мастерство. Пусть миляга-бармен покажет класс хоть самую малость! Ну так вот, мне нравится «розовая леди». Я его заказываю на каждой планете, на каждой задрипанной луне. Не существует двух одинаковых «розовых леди». Вы знали, что на Нептуне их делают с солёной водой? Омерзительно, и в то же время чудесно. Они все чудесные. Я серьёзно. Все и повсюду. Солёный гренадин, и тот чудесный. Итак, я спустился в бар, и там за стойкой сидел мой кузен Гораций, который уже заказал для меня выпивку. У нас с ним всегда так было. Когда мы в детстве ночевали друг у друга в гостях, нам вечно одновременно снились кошмары, или мы вставали в одно и то же время, чтобы отлить.

В холле видавший виды маленький граммофон с присвистом пел нечто под названием «Над радугой»[42] Никогда раньше эту песню не слышал. Гораций подтолкнул бокал в мою сторону и сказал: «Судя по всему, в венерианском рецепте присутствует некое подобие джина, которое они готовят из этого белого мха; гренадин из фрукта шочипилли, у которого из общих с гранатом свойств только красный цвет; взбитые мальцовые сливки; и примесь грейпфрута, который — потрясающе! — оказался настоящим». Гораций предпочитал «писко сауэр». Ринни лишь недавно вняла моей несказанной мудрости. Она принялась отслеживать вариации «буравчика».