На узкой тропе
(Повесть) - Кислов Константин Андреевич - Страница 25

— О-о, аллах! — глухо простонал Хаджиусман. — Порази их громом, нечестивцев!..

Больше он ничего не сказал, опустил голову и перестал смотреть по сторонам. Проезжая мимо развалин заброшенного кишлака, он подумал: «Хоть здесь еще стариной пахнет — и то слава богу. Сюда не успели забраться. Вон камни — остатки мечети! А это что?.. — он прислушался. — Чу, кажется, голос азанчи звучит над святыми развалинами?..» И с досадой поморщился: то был голос одинокого жаворонка. Кому он пел? Может, солнцу. Может, птенцам своим, которые укрылись в развалинах. «Эх, бездельник! Что тебе не петь — ты свободен!» — ругнулся про себя Хаджиусман.

Мадумар стеганул ишака и поравнялся с Хаджиусманом.

— Местность эта ничего вам не напоминает? Вон тот заброшенный сад в низине? — взмахнул пустым рукавом Мадумар. — Арык? Он давно высох, разве только родничок остался…

— Не могу припомнить, Мадумар-ака, — Хаджиусман привстал на стременах, поглядел из-под ладони вокруг. — Нет, не припоминаю…

Мадумар подобрал здоровой рукой пустой рукав и с силой сжал его в черном заскорузлом кулаке, словно вновь ощутил острую, давно забытую боль.

— Руку потерял здесь, — хрипло прошептал он, с ненавистью оттолкнув пустой рукав. — Здесь был мой последний бой с красными…

— Да, да, вот теперь, пожалуй, и я начинаю вспоминать, — также шепотом проговорил Хаджиусман. — Кишлак, кажется, тогда и был разрушен?

— Тогда, — угрюмо подтвердил Мадумар. — В кишлаке жили очень плохие люди… Курбаши приказал выгнать всех из кибиток и забрать с собой. Но куда брать, сами посудите? Мы едва уносили ноги. И если бы не грязные оборванцы из того кишлака, красные бы порубили всех. Мы тогда прикрыли ими свое отступление. Ну и, конечно…

— Помню. Теперь помню…

— Как не помнить, — задумчиво продолжал Мадумар. — Я чуть не каждую ночь вижу того желтоглазого аскера на красном коне, и сабля его — она, как молния… Рука в сторону отлетела, а я… После молнии наступила черная ночь… Очень долго стояла черная ночь. Свет я увидел только в доме Саттара-хаджи. Вас уже тогда не было здесь… Никого… — тяжело вздохнул Мадумар. — Все ушли с Курасадханом, а я так и остался в доме Саттара, а потом…

Хаджиусману казалось, что ему читают страшную книгу. Но это не книга — его жизнь. Его судьба. У кого она лучше, у него или у Мадумара? А может, у Рауфа-хальфы? Но хальфа, кажется, спит. Медленно покачивается его порыжевшая на солнце шапка; что-то свое возмущенно бормочет петух.

Но Рауф-хальфа слышит разговор спутников. Порой он вздыхает и тихонько шепчет: «Ох-хо, аллах милостивый… Кому польза от этой дикой жизни, неужели тебе? Дай бог! Ох-хо…» И опять слышится однообразный перестук ослиных копытцев: чак-чак-чак…

В полдень, когда жара стала невыносимой, путники спустились в неглубокий овраг, над которым печально никли ветви деревьев.

— Святой ключ Сят-кяк, — сказал Рауф-хальфа и остановил ишака у небольшого чистого озерка на дне оврага. — Можно отдохнуть. Можно покушать. Можно немножко руки и ноги лечить. Все можно.

Хаджиусман наклонился, чтобы зачерпнуть кружку воды, но не успел. Большая маринка шлепнула по воде хвостом, окатив его брызгами, а кружка, булькнув, мягко осела на дно.

— Их! Кидаются, как собаки! — проворчал Хаджиусман. — Голодные? Никто не кормит несчастных…

— Нет, они сыты, — ответил Рауф-хальфа. — Это аллах посылает их для того, чтобы порадовать и развеселить усталого путника.

— Сколько развелось рыбы здесь, Мадумар-ака, я что-то не помню, чтобы раньше ее было так много.

— Раньше, уважаемый, за ними только духовники следили, — продолжал Рауф-хальфа, — а нынче духовникам не до маринок. Ребятишки следят. Дети. И как только они везде поспевают!

— Старый вы человек, хальфа-ака, а на языке у вас, извините меня, какие-то глупости, — сердито прервал Мадумар. — Аллах следит за всем, а не мальчишки. Он единственный властелин всему!

Мадумар нахмурился и отвернулся. Хаджиусман неторопливо жевал лепешку, запивая студеной, пахнувшей рыбой, водой. Рауф-хальфа, подсунув под голову шапку, лежал под кустом, отгоняя от себя мух. Потеряв всякую надежду заснуть, он поднялся и сказал:

— Кусают, проклятые… Ох-хо, на Шахимардан дорога пойдет в эту сторону, — показал он рукой, взглянув на Хаджиуомана. — Она пойдет через Каптархану, через Вуадыль. Мадумар-ака очень хорошо знает туда дорогу.

— А вы? — насторожился Хаджиусман.

— И я тоже знаю. Я все дороги знаю… Мне придется Мадарип-ишана искать, уважаемый. Боюсь, что ишан-ака будет огорчен, если вас не увидит. На меня будет сердиться. Поезжайте одни, а я приеду позже. И может, уговорю его.

— Как, Мадумар-ака? — спросил Хаджиусман.

Мадумар молча пожал плечами.

— Вы, пожалуй, правы, Рауф-хальфа, — согласился Хаджиусман. — Конечно, так будет лучше.

Теперь они вели разговор о дороге, о кишлаках, которые должны встретиться им, о шейхе Тимуре. И когда все было оговорено. Рауф-хальфа умылся, сотворил молитву и ушел, оставив своих спутников у родника.

ПОЕДИНОК

Иргаш вышел на улицу, оглядел ее и, опустив голову, побрел к саду. Не спится Иргашу. И не спится от того, что не нравились ему последние события. Учитель все еще не вернулся из командировки — живые уголки в других школах изучает. И Звонок тоже. Эх, Звонок, Звонок, хотя бы открытку написал! Ромка бы сообщил, но он, кажется, совсем разболелся. Доктор обмазал Ромкину ногу гипсом и строго-настрого приказал — дать ей полный покой! «Не послушаешься — на всю жизнь с одной ногой останешься». Теперь Ромка лежит в постели и разглядывает потолок. А Иргаш один. Но ничего, придет время, соберутся они все, и тогда Иргаш скажет свое слово.

Он уже подходил к саду, как вдруг услышал крик. За ним бежала Рано, сестренка Саидки.

— Вот, еще тебя не хватало, — проворчал Иргаш, хмурясь.

Рано, завернувшись в старую, с длинными кистями, шаль, казалась тоненькой и черной, как обгоревшая камышинка. Снизу, из-под кистей, торчали босые ноги, сверху — нос да испуганные глаза.

— Чего кричишь на весь кишлак?

— Дома у нас плохо. Беда пришла к нам, Иргаш! — Она надрывно всхлипнула и зарыдала, опустившись на землю.

— Говори толком! Что случилось? Не плачь только! — крикнул Иргаш, меняясь в лице.

— Отец… Ночью… Саидку утащил…

Иргаш схватил девчонку за руку.

— Как утащил?! Куда? Да говори же, говори скорей!

— Не знаю… Мама тоже не знает… Только они ушли по дороге в тугаи…

— Эх, вы!.. Беги в сад, там есть дядя — Душанба его зовут… Все расскажешь ему. Понятно?

— А ты сам? — проговорила Рано, не переставая всхлипывать.

— Делай, что тебе говорят! Быстро!..

Иргаш метнулся по улице, пока еще твердо не зная, что делать. На площади, возле хозяйственного магазина, он увидел коня. Иргаш не запомнил, что говорил он завмагу, выпрашивая коня «на несколько минут! Очень нужно!» Но разрешение было тут же получено!

Он подбежал к коновязи, отвязал коня и ловко, как настоящий джигит, прыгнул в седло. Припав головой к гриве, он скакал по обочине дороги. «Скорей! Скорей!» — стучит в голове Иргаша. Из-под копыт коня вырывается пыль и желтым облаком повисает над дорогой. «Скорей! Скорей!»

У дороги стояли двое молодых чабанов, разве что чуть постарше Иргаша.

— Эй, друг, ищешь что ли кого? — окликнул один из них Иргаша, прижимая к ноге залаявшую собаку.

Иргаш осадил коня.

— Тут двое случайно не проезжали? — тяжело дыша, спросил он.

— На ишаке проехал один старик, вроде, недавно. Мальчишка с ним…

— Мальчишка?!

— Да, сзади сидел. Туда поехали, — палкой показал пастух.

…Муслим-дивона сидел под урючиной и что-то жевал. Саидки не было. Услышав стук копыт, Дивона вскочил на ноги и захохотал — он узнал всадника.

— A-а, земляк! За мной приехал? Садись! Гостем будешь!

— Где Саидка? Куда его девали? Где Саидка? — Иргаш спрыгнул с коня.