На узкой тропе
(Повесть) - Кислов Константин Андреевич - Страница 24

Мазар возвышался над озером. Со стороны можно подумать, что это не мазар, а старинный дворец с узкими, как щели, окнами. Во внутрь мазара люди не заходят: страж — хромой Тимур — не пускает их туда. Они глядят в эти щели и в дверь, когда она бывает открыта. Поклонившись праху Абубакира, паломники идут к озеру, чтобы совершить омовение в неправдоподобно синей воде священного озера.

В двадцати шагах от мазара стоит худжра, в которой живет хромой Тимур. В ней ничего нет, кроме истертых циновок, пыльной кошмы, залатанного чайника и нескольких пиалушек. Чуть подальше худжры — полуразвалившийся сарайчик. В нем когда-то хозяин держал козу, пока ее не разорвали волки. Теперь там дрова и всякий хлам. Старику, должно быть, надоело отшельничество, он все чаще спускается вниз, к людям, говорят, что он ходит ночевать к своему старому другу в маленький кишлачок, которого почти не видно за огромными серыми валунами. Но паломники, хотя и нередко ищут его, не обижаются. Паломник пошел сознательный, он тоже понимает, что нет большой радости сидеть одному на жестоком солнцепеке. Вокруг мазара — ни одного деревца, на камнях ничего не растет, кроме колючек да хрупкого лишайника. А внизу хоть и валуны, но есть лоскутки доброй земли. Есть яблоневые и урюковые сады, есть чайхана и жирный, остро наперченный плов. А без плова даже у святого мазара не может прожить человек.

А вообще-то живет Тимур на мазаре тихо и мирно. Давно забылось жестокое время басмачества, давно заросли раны. Даже друзья стали забывать — все реже заходят они сюда. Годы — тяжело стало подниматься на высокую гору. В дни большого паломничества на мазар приходят дервиши, а иногда — Мадарип-ишан, самый близкий друг и духовный наставник. Тогда Тимур распахивает портальные двери мазара и встает, как часовой на посту. Здесь Мадарип-ишан ведет себя особенно важно, так положено по сану, но только не с Тимуром — своим старым сподвижником в «священной войне» и безропотным рабом. Только один Тимур знает тайну мазара Абубакира. И когда Мадарип-ишан приходит сюда, его ничто не интересует — одна тайна. Только она! Поэтому Тимур не дожидается вопросов и докладывает:

— Да хранит вас аллах! Все хорошо, ишан-ака. Все на своем месте. Все по-старому, даже моя хромая нога не выправляется.

— Спасибо, — отвечает ишан и вяло протягивает руку. Тимур хватает ее и целует.

— Старею, Тимур-ака, горы теперь не по моим ногам. А вы все еще шутите…

Они долго беседуют — целую ночь. Им никто не мешает. Говорят о своей молодости, о джигитской удали и покорности аллаху. Вспоминают минувшее и даже плачут. Почему жизнь пошла не той дорогой, на которую они тащили ее, как строптивого ишака? Неужели кровь, пролитая сынами ислама, никогда не обернется радостью?

— Старею, Тимур-ака, — говорит Мадарип-ишан и опять тяжело вздыхает.

— В старости — мудрость и слава, ишан-ака, — старается ободрить Тимур. Но Мадарип-ишан думает совсем о другом.

— Старею, — повторяет он с хмурой задумчивостью. — И все мы стареем… Ночью одолевают кошмары, а днем — немощь и тоже страх. Постоянно лезет в голову какая-то гадость… Дурное предзнаменование… Аллах прогневался на меня за ваши грехи… Решил я, Тимур-ака, ключ к святой тайне, — он дергает засаленный гайтан кожаной ладанки, что болтается у него на шее, — передать Саидке, сыну Муслима-дивоны. Так будет лучше. Надежней… Вдруг злой враг станет на моем пути?.. Нельзя допустить, чтобы он прикоснулся к тайне. А Саидка — смышленый паренек, послушный… Может, со временем аллах благословит этого юнца быть моим преемником.

Об этом своем решении Мадарип-ишан поведал хромому Тимуру в день Курбанхаита, когда последний раз приходил на поклонение. Немало прошло времени с тех пор, но старик не может забыть холодной безнадежности, которой повеяло тогда от слов ишана. И ему показалось, что вместе с ишаном на мазар пришла сама беззубая старость, горбатая и усталая, в морщинах и клочьях седины. Счастье Тимура, что на поклонение святому Абубакиру приходят не только старики, случается и молодые заглядывают на мазар. Эти все хотят знать, везде лезут и слишком много смеются. Только вчера он встречал учителя из кишлака Ашлак и его ученика — сероглазого русского парнишку. Они не расспрашивали о святом Абубакире. Их интересовал мазар. А что мог рассказать о мазаре Тимур. В архитектуре он не разбирается. Так и объяснил: смотрите сами. Учитель и парнишка долго любовались красотой мазара, ощупывали камни, кусочки окаменевшей извести. Старик отступил от строгих правил — позволил зайти в мазар; там их тоже все интересовало: надгробье, сводчатые стены и глубокие ниши. Потом ходили купаться на озеро, а когда вернулись — Тимур сидел у мазара и пил чай.

— Не откажите, уважаемый таксыр, отведать мое бедное угощение. Вода из Синего озера. Знаменитая вода!

Учитель не отказался. Чай, действительно, был вкусен. Радость охватила Тимура, когда учитель, прощаясь, дал ему совсем новенькую ассигнацию, на которую, как смекнул Тимур, можно прожить целую неделю. Добрый человек учитель. Старику понравилось и другое: первый раз за много лет его поблагодарили за то, что он хорошо ухаживает и держит в чистоте помещение. Одного не понял старый страж: почему учитель и мальчишка не пошли по дороге, что ведет вниз, а отправились на гору по тропинке? Но это их дело, может, им захотелось на архаров поглядеть.

Ощупав в тощем бельбоке хрустящую бумажку, он зашагал вниз. Праздник кончился, теперь сюда не скоро придут паломники. Самое время посидеть в чайхане.

Ехали они шагом, изредка перекидываясь малозначащими словами, ехали, как богомольцы-паломники, у которых впереди далекий, утомительный путь. В селения не заезжали, пробирались стороной, тутовыми рощами. Хаджиусман глядел по сторонам и старался припомнить места, которые были знакомы с детства. Не сведи его злая судьба с Курасадханом, он, Хаджиусман, сын мутавали Бабадуста, и сейчас бы жил в кишлаке Азан или в Маргилане, или в самом Коканде. И если бы не служил в мечети, на худой конец, торговал бы в ларьке ханатласом или остроносыми калошами. Но аллаху не угодно было видеть джигита в услужении, он показал ему другой путь. Сейчас не хотелось лезть в туман прошлого, не хотелось тревожить воспоминания, но они сами наплывали, заставляя учащенно биться сердце.

Перебравшись через железнодорожную насыпь, они спустились в лощину и выехали на тропу, что петляла между голыми курганами. Слева от курганов поднимались кирпичные корпуса стройки, в поклоне сгибались стальные шеи башенных кранов, без умолку гудели самосвалы, покрикивали паровозы, деловито ворчали экскаваторы. Дым и пыль заслоняли солнце, и вся стройка вставала в оранжевой мгле. Хаджиусман молча покачал головой. На его чалму и белый халат ложилась мягкая серая пыль.

— Ох-хо, как люди мучаются! Там, наверно, и есть ад? — указав камчой в сторону стройки, спросил он.

— Большой нефтезавод строится, уважаемый Хаджиусман-ака, — сказал Рауф-хальфа. — Люди говорят, что хорошо зарабатывают и живут в светлых домах, в достатке.

— Много болтают, — заметил Мадумар, — их только слушай.

— Да, да, Мадумар-ака, — отозвался Хаджиусман. — Нельзя слушать безбожников…

И опять воцарилось молчание. Говорить не о чем. Там другая жизнь, совершенно не понятная им. Тихо поскрипывают седла, устало фыркают ишаки, где-то уныло гудит шмель.

— Уважаемые! Где могила моего родителя Бабадуста-ата? — заволновался Хаджиусман. — Неужели мы проехали это место?.. Почему вы не сказали мне? Кишлак Азан где-то здесь?.. Может, мы по другой дороге едем?

— Правильно едем, — мрачно проговорил Мадумар.

— Мазар вашего родителя был не на кладбище, а возле дороги, там и дом ваш стоял, — сказал Рауф-хальфа.

— Конечно, — подтвердил Хаджиусман. — Кто же мог не выполнить завещание родителя?

— Об этом и говорю, — продолжал хальфа. — Во-о-он то место, — указал он на бурое облако пыли. — Самый большой цех там строится. Кишлака Азан давно нету, на его месте новые большие дома стоят. Рабочие живут. А рядом — Комсомольское озеро и много-много ребят там купается…