Назад дороги нет (СИ) - Манило Лина - Страница 48

— Да, — кивает, а голос похож на писк умирающей мыши. — Я не знала, что там камера, я не видела! Я была расстроенная, сюда пришла, тебя нет, и его встретила. А он урод!

— Как была дура, так и осталась, — изрекает Роджер и поднимается, разминая мышцы.

— От меня-то ты, что хочешь?

Мне до сих пор плохо понятны мотивы её визита сюда.

— Ты можешь помочь забрать у него видео? Припугни, ещё что-нибудь, но помоги. Пожа-алуйста! — тянет очень жалобно и всхлипывает.

— Ты на самом деле такая идиотка наивная или прикидываешься? — удивляюсь, а Жанна снова, готовая в любой момент разрыдаться.

— Ну, Ви-итя, — протягивает, но на шею больше мне не бросается.

Удивляет её уверенность, что я захочу ей помогать после всего, что случилось в нашей жизни, бывшей когда-то одной на троих.

Вдруг дверь распахивается, и в образовавшемся проёме появляется лысая голова Арчи — владельца мотомастерской “Ржавая банка” и нашего общего приятеля.

— Там ваш гость на подходе. Просто решил предупредить.

— Твою мать, Жанна, дуй на хер через чёрный ход на улицу!

Она вскрикивает, когда хватаю её за плечо и волоку в сторону запасного выхода. Упирается, что-то кричит, но мне на самом деле плевать, что она будет делать со своей жизнью дальше, во мне больше не осталось душевного тепла, чтобы выносить её.

— Витя, мне больно!

— Ну, хоть когда-то, — выдыхаю, выпихивая её на улицу. — Жанна, последнее: ещё раз попадёшься мне на глаза, байком перееду. И да, это угроза.

Достаю из кармана смятые банкноты, всовываю бывшей жене в руки, не глядя и не пересчитывая, и захлопываю дверь. На билет в счастливую жизнь, может быть, не хватит, но на пригородный поезд — вполне.

Я не стал ей говорить, что в скором времени Борисову станет уж точно не до шантажа и публикации интимных видео чужих тёток. Не хочу казаться в её глазах благородным, вообще не хочу, чтобы она обо мне вспоминала. Пусть сгинет и до конца моих дней не появляется. Я почти отпустил ненависть к ней, ну а любви, наверное, и не было никогда.

Иду по коридору обратно, а мне навстречу идёт Борисов и светится, как начищенный до блеска медный пятак. Не знаю, где нахожу в себе силы не броситься на него тут же и не разбить его тупую башку о стену. Вместо этого улыбаюсь, обманчиво приветливо, и кивком указываю на дверь кабинета. За спиной Борисова маячит массивная фигура Мизантропа — одного из доверенных парней Карла. Гена лыбится, не понимая ещё, что все пути к отступлению давно отрезаны.

— Молодец, быстро приехал, — говорю, распахивая перед Борисовым дверь кабинета.

— Торопился на любимую работу вернуться, — скалится, а в глазах искренняя радость плещется. Вот же дурачок наивный, я в восторге. — Ты же знаешь, шеф, я ради клуба на всё способен.

Челюсть болит от того, насколько сильно сжимаю зубы. Ещё чуть-чуть и крошиться начнут. Когда Борисов входит в кабинет, закрываю дверь на ключ, а он оборачивается, удивлённо глядя на меня.

— Знаю, конечно, — говорю, делая вид, что не заметил его взгляда. — Ты, Гена, вообще большой молодец. Думаю, даже почётным званием лучшего работника тебя наградить. За старания.

— Да не надо, — отмахивается, даже, вроде как, смущается. — Забудем всё, что было и начнём всё заново.

— Почти свадебная речь какая-то.

Борисов обводит кабинет взглядом, останавливается на Карле, сидящем за моим столом, а тот кивает ему, салютуя бокалом с виски.

Карла знают многие, ещё больше людей слышало о нём. Большинство боится Чёрного ангела до усрачки, памятуя, почему ему дали такое прозвище. Мы, трое, много дерьма в этой жизни совершили, за что наши задницы давно пора поджарить на адской сковородке. И пусть многое — дела давно минувших дней, слава-то о подвигах Гончих псов жива.

Жаль, что такие ушлёпки, как Гена считают, что могут прокатить нас на карусели и нагреться за нашими спинами.

— Присаживайся, — указываю рукой на диван, на котором развалился внешне безразличный ко всему Роджер. — Поболтаем, как старые приятели.

— А почему клуб закрыт? — вдруг интересуется Борисов, туля свою пятую точку рядом с Роджером.

Невооружённым глазом видно, как Гена напряжён. Чует, гадина, наверное, что всё это не просто так. Но мне нравится играть с ним, выводя на эмоции — это даже забавно.

— Инвентаризация, — отвечаю, наливая коньяк.

— Да? Ну, ладно…

Молча пью, а Борисов следит за мной, не отрываясь. Вдруг раздаётся стук, и, открыв дверь, впускаю в кабинет охранников Карла, а те вталкивают в комнату Слона.

— Какой красавец, — хмыкает Роджер, разглядывая вошедших сквозь наполненный виски стакан. — Мне нравится.

Слон и правда, “красив” до одури: разбитые губы, заплывший глаз, распухший нос. Судя по всему, ему ничего не повредили, просто слегка разрисовали табло, чтобы лучше запомнил, что на работе гадить не рекомендуется, от этого очень больно бывает.

Мне не нужны их смерти, не нужны реки крови, затапливающие “Бразерс” — я давно уже пережил этот этап своей жизни. Мне просто хочется, чтобы они запомнили, что с Викингом шутки плохи.

В кабинете повисает пауза, во время которой успеваю допить свой коньяк.

— Ну, почему не бросаетесь, друг другу в объятия? — интересуется Карл, поднимаясь на ноги. — Вы ж приятели закадычные, подельники хреновы.

Борисов бросает на него взгляд, полный неописуемых эмоций, а Карл ухмыляется. Любит он такие фокусы и показательные выступления, словно закрепляет жуткий эффект, который производит на некоторых.

— Сейчас мы с вами, дружки, прокатимся в одно местечко. Не уссытесь только от восторга, хорошо? — почти ласково продолжает Карл.

Слон всхлипывает очень уж жалобно, а по распухшему лицу катятся слёзы. Я видел в этой жизни, как плачут мужики, но бармена мне не жаль.

— Эй, что происходит-то? — восклицает Борисов и порывается вскочить с дивана, но Роджер надавливает ему на плечо, и Гене ничего не остаётся, как сесть обратно.

— Ну, хоть ты дурачком не прикидывайся, устал я что-то сегодня, — говорю, отставляя пустой стакан.

Хватит алкоголя, туман в башке мне сейчас не нужен. Это потом, когда всё закончится, можно будет напиться в сопли, чтобы забыть всю эту мерзость и их противные рожи.

— Я им всё рассказал, — устало говорит Слон и садится на стул. — Гена, они всё знают. Понимаешь?

— Нет! Нет! Я не понимаю! — орёт Гена, а в выпученных глазах почти безумие. — Ты, урод, какого чёрта язык свой распустил?!

— Мне уже всё равно, можешь хоть глотку себе сорвать, — отмахивается Слон и криво улыбается распухшими губами.

— Хочешь, чтобы я всем рассказал, какие у тебя наклонности?

— Валяй, — кивает Слон, — наплевать уже. Ты меня во всё это втянул, потому что я боялся, что кто-то узнает. А сейчас мне так безразлично стало, так что говори.

— Педик долбанный! — выплёвывает Борисов, а Слон морщится.

— Как тебе угодно, наплевать.

Слон закрывает лицо ладонями, а плечи вздрагивают. Господи, дешёвый водевиль какой-то.

— То есть ты согласился подсыпа́ть девкам в клубе “Склерозник”, чтобы никто не узнал, что ты… по мальчикам?

— Да! — выкрикивает, бросая на меня злой взгляд. — Кто бы меня в “Бразерсе” держал, если бы узнал, что я гей?

Боги всемогущие, какой лютый треш.

— Правильно, чтобы не узнали, что он жопу любит подставлять, нужно ни в чём не виновных баб на откуп извращенцам отдавать, — говорит Роджер, а на лице такое отвращение написано, что, кажется, сейчас печень выблюет.

— Мне срать, с кем ты там, в свободное время, в постели прыгаешь. На херах скачешь, с козой или тюленем сношаешься, в порно снимаешься... А вот на то, что вы тут устроили, мне совсем не безразлично. Уяснил?

Слон кивает, а молчащий до этого Борисов всё-таки подскакивает на ноги.

— Вик, послушай! — просит, снова забыв, что я ему не друг и не невеста, чтобы панибратствовать. — Это всё какая-то ошибка, понимаешь? Не слушай этого гомика, я бы никогда не стал этой ерундой заниматься. Это всё он, он! А меня сейчас подставляет, чтобы свою жопу спасти!