Корсар (СИ) - Манило Лина - Страница 64

Весь в отца наверное, идиот.

— И вообще, — продолжает, глядя на меня снизу вверх, — мало было того, что уже получил? Снова в тюрьму захотелось?

— Нет уж, в этот раз я тебя зарою на кукурузном поле, — говорю, а Урод смеётся, запрокинув голову. — Чтоб ты, гнида, не выбрался уже никогда.

— Ой, да ладно тебе, мститель хренов, закопает он. Руки отсохнут землю копать.

Он ржёт, а я понимаю, что весь аутотренинг можно послать к чёрту. Наплевать, что нас могут увидеть люди, но я просто обязан дать ему в рожу. Хотя бы один раз.

— Мать твою, — шипит, когда его голова соприкасается с асфальтом, а кто-то неподалёку взвизгивает. — Ты всё такой же. Придурок.

Снова бью, а он приходит в себя и даёт сдачи, и вот уже перекатываюсь на спину, а его туша наваливается сверху, а лапища хватает за горло, лишая кислорода. Хриплю, делаю усилие, дёргаясь всем корпусом, и всё-таки сбрасываю его с себя, пока окончательно не придушил. Он меньше ростом, слабее, но злой, что тот чёрт. И злости этой на десятерых хватит.

Не дав ему опомниться, сажусь сверху, зажав коленями руки, чтоб не дёргался, и снова заношу кулак, в чётком намерении вырубить его, чтоб не дёргался. Но вдруг раздаётся свист, такой знакомый с самого детства. Это Викинг, только он один умеет так. Не знаю, откуда он здесь, зачем приехал. А может, мне просто померещилось, и это воспалённое сознание подкидывает образы, запутывая? Замираю, борясь с самим собой и неизбывной жаждой разрушения, а демоны внутри извиваются всем телом, подпрыгивают в яростном танце, требуя крови. Оглядываюсь по сторонам в поисках Викинга, но окружающая реальность плывёт, растекаясь болотной жижей перед глазом. Мир дробится на сотни осколков, рассыпается в прах, хрустит обломками разрушенной юности.

Неожиданно кто-то наваливается сзади, обнимает за шею, и аромат ландышей и весны окутывает с головы до ног.

— Родя, миленький, не надо, пожалуйста. — Горячий шёпот у самого уха, а тёплые губы касаются мочки. — Встань с него, не надо. Отпусти.

Это одно короткое “отпусти” поднимает что-то глубинное внутри, что-то давно забытое, хорошее. Когда-то давно я был отличным парнем, добрым и милосердным. Я любил жизнь, глядя на мир вокруг широко распахнутыми глазами. Пока ещё двумя глазами. Мечтал о море и парусных регатах, о приключениях и подвигах. Тот маленький рыжий мальчик с конопатым носом остался в далёком детстве, но именно сейчас, когда Ева обнимает за шею, нашёптывая на ухо просьбы и уговаривая, он впервые за долгие годы поднял голову. Он смотрит на меня, робко улыбаясь, и шепчет одними губами: “Отпусти”.

И я слушаюсь. Маленький мальчик собирает в кулак множество поводков, и личные демоны, так долго не дающие покоя, покорно опускают головы, поражённо скуля. Они пригибают шеи до земли, молотят раскалённый воздух длинными хвостами и наконец уходят, ведомые мальчиком, за красную линию горизонта. Постепенно их образ тает, растворяется в серой дымке неслучившихся рассветов, и я вздыхаю полной грудью, прислушиваясь к себе, и понимаю — кровоточащие раны ещё способны затянуться.

В плывущем сознании обрывками образ Викинга, уводящего меня от распластанного на земле Урода; Евы, вцепившейся мне в руку, чтобы не делал глупостей; какой-то девицы с всклокоченными волосами, бегающей вокруг; бабушек, всплёскивающих руками.

Но это всё — лишь вспышками, почти не затрагивающими ничего внутри. Главным остаётся лишь утихающая постепенно ярость. Перед мысленным взором неожиданно возникает образ матери — живой, молодой и красивой, с длинной рыжей косой и веснушками на носу.

И я понимаю, что должен помнить её такой.

Она это заслужила.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Эпилог

Спустя месяц

— У меня для тебя сюрприз, — говорю, перебирая пальцами тяжёлые рыжие локоны. Ева удивлённо смотрит на меня, подняв голову.

— Ты меня пугаешь, — улыбается, снова кладя голову мне на грудь. — Что это там за сюрприз такой? Приятный хоть?

— Трусиха, — смеюсь, а Ева фыркает. — Ещё какой приятный. Потому, нечего разлёживаться, у нас сегодня много планов. Один прекраснее другого.

— Интриган... ну, вот как устоять? Знаешь же, что я любопытная, вот и пользуешься.

Она встаёт с кровати и абсолютно голая проходит в кухню, а я остаюсь лежать, закинув руки за голову, и улыбаюсь своим мыслям о том, что Ева давно уже перестала стесняться своей худобы и веснушек. Во всяком случае, со мной. И это ли не победа? Наша общая, да.

А ещё мою чёртову душу греет мысль, что через несколько месяцев назначен суд, на котором Уроду точно не светит оправдательный приговор. Слишком много дерьма нарыл на него Карл, потому на этот раз не отвертится. Домашнее насилие, к которому он так склонен — лишь вершина айсберга, за него по закону мало получишь, как не пытайся что-то кому-то доказать. Но Уродом я не зря его прозвал, сынок его такой же.

Обманом отбирать квартиры у немощных стариков — это уже кое-что действительно серьёзное. Даже Карл с Ковшом себе такого не позволяют, а это что-то да значит. А ещё у подружки Евы был очень неплохой шанс пополнить ряды работниц какого-нибудь турецкого борделя, но каким-то чудом пронесло. В рубашке, наверное, родилась. Или парнишка в самом деле влюбился, потому и послал её. Только его папаша всё равно приехал и вряд ли за документами, потому что потом ничего в квартире Иры мы так и не нашли. Ни единого клочка. Это всё, конечно, догадки, но подумать есть над чем.

Смеюсь про себя, вспоминая, как перепугалась Ева, когда нас всех забрали в тот день в кутузку. Даже её подружку, которая вообще мало что понимала, но доблестная полиция решила иначе. Мы давали показания, подписывали протоколы, выслушивали истерику Карла по телефону, ждали присланного им адвоката. В общем, веселились как могли. Впервые, что ли?

В итоге Урод пришёл в себя, долго, по данным из проверенных источников, общался в больничном дворе с высоким худощавым альбиносом и заявление писать отказался. Ну, и то дело.

Из кухни доносится аромат свежесваренного кофе, а я потягиваюсь и встаю. Сегодняшний день в самом деле обещает быть длинным, нечего валяться дольше положенного.

Когда вхожу в кухню, залитую солнечным светом, и присаживаюсь на стул, Ева — уже одетая в длинную чёрную футболку — ставит передо мной большую чашку крепкого кофе, а в свою добавляет щедрую порцию сливок и пару ложек сахара.

— Полина тебя испортила, — смеюсь, а Ева показывает мне язык и улыбается. — Слипнется скоро кое-что.

— Брэйн то же самое своей жене обещает, но вон, всё пока в порядке. И обо мне не беспокойся.

Смеюсь, а Ева показывает язык и кривляется. Пьём кофе в абсолютной тишине, умиротворяющей и сонной.

— Так всё-таки, что это за сюрприз? — наконец спрашивает и ставит пустую чашку в мойку.

— Ага, так я и сказал, размечталась. Тем более, сюрприз не один, потому легче показать, чем рассказать.

Ева возмущённо фыркает, направляясь в душ.

— Ничего, я терпеливая, подожду.

И скрывается в дверях, закрывается изнутри. Я бы мог легко взломать эту дверь, и Ева прекрасно об этом знает, но эта игра забавная.

— Это месть, да? — говорю, подойдя к двери вплотную.

— Ага, делать мне больше нечего, — перекрикивает шумящую воду, а я смеюсь во всё горло. — Но в душ не пущу. Будешь знать, как мне ничего не рассказывать. Вот стой там и думай над своим поведением!

— Хочешь, значит, чтоб я грязным ходил? И вонючим. Ева, ты слышала, что я сказал? Самой же стыдно будет, что от твоего мужика приличные люди шарахаются.

— Наплевать на людей, а у меня слабое обоняние, потому можешь не стараться, не пущу.

— Эгоистка!

— Интриган!

— Ева, учти, ты сама, только что, своими собственными руками лишила себя счастья лицезреть мой охрененный торс! Просто помни об этом, когда мыться будешь.

— Ничего страшного, как-нибудь переживу, — заявляет, а я ухожу в комнату, смеясь.