Корсар (СИ) - Манило Лина - Страница 62

Возле подъезда плотным рядком сидят вездесущие и всезнающие бабули, от орлиного взгляда которых ничего не скроется.

— Сейчас просто поднимусь и узнаю, дома ли она, — говорю и, встав на носочки, целую Роджера в щёку. — Я быстро, подожди меня пять минут.

— Если что, сразу звони.

— Да что там случиться-то может? Я быстро.

И не дав ему остановить меня, как слишком любит это делать, бегу к подъезду. Ему и без моей подруги проблем хватает, не нужно, чтобы ещё в это всё влезал. Да и боюсь, честно говоря, что Урод может быть сейчас у Иры, и тогда вообще непонятно, чем дело закончится. Нет-нет, пусть уж на улице подождёт, целее будет.

— Евочка, давно не виделись, — улыбается Марья Семёновна, соседка Иры сверху. — Давно ты в гости к подружке не забегала.

Старушки синхронно кивают, а я пожимаю плечами, мол, дела, дела.

— Не знаете, Ира дома?

Старушки переглядываются и одна, сидящая с самого края лавочки, говорит:

— Вроде бы дома. Но за дверью тихо, а жених её этот… хлыщ напомаженный… — при этих словах её передёргивает от возмущения так, что седой налакированный чубчик смешно подпрыгивает, — на рассвете ушёл. Я в окно видела.

Зоркий сокол какой. И не спится же ночами людям.

— Ладно, я пойду, до свидания.

— Пока, Евочка! Забегай к нам в гости, — прощается Лакированный чубчик, а её товарки спешно поддакивают.

Чудные бабули, почти безобидные. Даже, по слухам, не сильно-то кому и кости перемывают, больше свои греют на солнце. Ещё и полезными бывают временами, вот как сейчас.

Подхожу к лифту, жму на кнопку, но в ответ тишина.

— Не работает он у нас, третий день уж мастеров дожидаемся, — говорит мужчина средних лет, вошедший за мной следом в подъезд.

Украдкой осматриваю его с ног до головы, но он не кажется подозрительным или опасным, потому просто киваю, благодарю и направляюсь к лестнице, ведущей наверх. Первые три ступеньки стёрты от частой ходьбы и отчаянно просят ремонта. Да и сам подъезд обшарпанный и обветшалый какой-то, не спасают даже новые железные двери каждой из квартир.

“Господи, Ира, куда ты делась?” — молоточками в голове, когда миную один пролёт за другим. Подсознательно ожидаю звука шагов за спиной. И пусть тот мужчина показался абсолютно нормальным, но ведь никогда не угадаешь, кем может оказаться случайный прохожий — врагом, насильником или другом. Но в ответ на тревожные мысли — гнетущая тишина сонного подъезда.

До пятого этажа добираюсь, запыхавшись, но это, скорее, от нервов, чем от физической нагрузки. Подбегаю к заветной двери, попутно доставая из сумки телефон. Если соседки сказали, что Ира должна быть дома, буду заходить со всех сторон. Звоню в дверь, втопив палец в круглую кнопку, и синхронно набираю номер подруги. Может быть, МЧС вызвать? Пусть дверь вскроют, что ли? Не может она так просто пропасть, не в её это стиле.

За дверью, к моей радости, раздаётся звук неторопливых шагов, и приглушённый голос:

— Кто там?

— Ира! Это я, Ева! Открывай, пропажа.

Сначала ничего не происходит, и мне даже кажется, что померещилось, что не слышала знакомый голос, но всё-таки раздаётся лязг открываемых замков, и заплаканное лицо Иры показывается в образовавшемся просвете.

— Ева? Ты одна?

Она явно плакала, а ещё на голове — настоящее воронье гнездо. Признаться честно, никогда её такой не видела, потому несколько секунд стою, открыв от удивления рот, не сразу найдя, что сказать.

— Я так понимаю, спрашивать о твоих делах бессмысленно. — Указываю рукой на растрёпанные волосы и вообще, на весь унылый внешний вид.

И это моя Ира — отличница и хохотушка? Вот это всклокоченное создание, с опухшими глазами, красным носом и скорбным выражением лица?!

— Всё хреново, — заявляет, заталкивая меня в квартиру. — Будешь вино?

— С самого утра, что ли, квасишь?

— Я ещё вчера вечером начала вообще-то, — заявляет, закрывая замки один за другим. — Я же не алкаш. Наверное.

— Ты вообще не алкаш.

— Знаешь, сейчас я в этом не была бы так уверена.

В её голосе столько тоски и печали, что впору начать рыдать прямо здесь, у порога, но я пока повременю со слезами. Пока не пойму, что произошло с ней и почему решила окопаться в квартире, заливая не пойми что вином.

— Ты не отвечала на звонки, на работу не вышла, родители в панике… так же нельзя. Что случилось?

— Ой, мне вообще сейчас не до чего! — отмахивается от моих слов и направляется прямиком в кухню. Наверное, снова заливать вином внезапные печали. С Петей, что ли, поругалась? — Разувайся, будем вместе тосковать. Ты ж моя подруга. Подруга, я спрашиваю?!

В её голосе — истерические нотки, которых никогда раньше не слышала, а в каждом слове — вызов не то мне, не то судьбе. Иду следом в кухню и, войдя, замечаю Иру, лихорадочно чиркающую спичкой по краю цветного коробка. Руки дрожат, а сигарета в пухлых губах подрагивает.

— Дай сюда, горемыка. — Забираю злосчастный коробок, достаю новую спичку, вместо поломанной, и высекаю огонёк.

Когда на кончике тонкой сигареты дрожат и трепещут оттенки оранжевого, Ира блаженно щурится и присаживается на белый табурет, откинувшись на окрашенную в светло-голубой стену.

— Рассказывай, что стряслось? Умер, что ли, кто-то?

— Ева, неужели только чья-то смерть может быть поводом для тоски?

— Ты можешь мне толком объяснить, что с тобой? Я чуть умом не тронулась, пока сюда ехала. Столько всего передумала, пересказывать стыдно.

Смотрит на меня сквозь завесу табачного дыма, а потом кривится очень уж жалобно, всхлипывает и закрывает лицо ладонями. Плечи вздрагивают, а у меня сердце кровью обливается, настолько она в этот момент кажется маленькой и несчастной. Точно ребёнок, впервые столкнувшийся с несправедливостью бытия.

— Ира, Ирочка, да что же с тобой? — Огибаю стол, плюхаюсь на табурет рядом с ней, и обнимаю за дрожащие плечи. От этого принимается рыдать ещё горше, захлёбываясь своей тоской, слегка подвывая.

— Он… — пытается что-то сказать, но от рыданий слов почти не разобрать, и я глажу Иру по спине, обнимаю крепче, чтобы попыталась хотя бы успокоиться.

— Ну-ну, кто он? Что? Петя твой что-то натворил? Он тебя ударил?

Засыпаю её вопросами, потому что понимаю: Петя может легко оказаться таким же, как его отец. Но Ира отрицательно машет головой, и я немного успокаиваюсь. Хоть не бил.

— Нет! — Высвобождается из моих объятий и делает очередную глубокую затяжку. — Он бросил меня. Сказал, что я слишком приставучая. Бро-о-осил!

Последнее слово то ли ревёт, то ли мычит, вытирая распухший нос рукавом растянутого домашнего свитера, свисающего с одного плеча.

— Петя тебя бросил, да? — переспрашиваю на всякий случай, хотя с первого раза всё отлично поняла.

И да, я, наверное, плохая подруга, но эта новость меня радует. Ничего, переплачет, но так, наверное, лучше будет для всех.

— Да! — выкрикивает и яростно тушит сигарету в банке из-под зелёного горошка, заменяющей ей пепельницу. — Он вчера ночевать пришёл, всё так хорошо было. Купили вино, фрукты, шоколад. Я приготовила ужин, надела лучшее бельё…

— Ира, ты же… — Делаю неопределённый знак рукой и многозначительно заламываю бровь.

— Да, девственница! Была. До вчерашнего вечера.

— Хм… ну, ладно. Понятно.

Внутренне сжимаюсь от осознания всей дерьмовости этой ситуации, прости Господи. То есть, получается, этот козёл бросил Иру на утро после её первой ночи? Лишил девственности, обвинил в приставучести и сбежал? Фу, какая гадость.

— Да… и я думала, что всё хорошо было. Больно немножко… ладно, сильно больно, но терпимо. Но ведь так у всех бывает, правильно?

Смотрит на меня, а взгляд её — больной и несчастный — ранит.

— Всякое бывает, все же разные, — отвечаю уклончиво, потому что не хочу каким-нибудь неосторожным словом ранить её ещё больше, насадить какой-нибудь комплекс.

— Но не суть, — трясёт головой, убирая упавшие на глаза спутанные светлые волосы. — В общем, почти сразу после… всего... он стал одеваться, а я думала, что позавтракаем вместе, потом, может быть, погулять поедем. Всё-таки должно же было это что-то и для него значить, правильно? Не только же для меня это важно?