Узоры на коже (СИ) - Манило Лина - Страница 28

— Павлик, ты совсем с ума сошёл?! — кричит явно повзрослевшая Золушка и лупит меня мокрой тряпкой по плечу. Хорошо, что выше дотянуться не может, а то бы по мордасам огрёб. В своём же собственном, между прочим, доме. — А если бы меня инфаркт хватил?

— А вы, дорогая моя, домушница, оказывается, — смеюсь, глядя как багровеет от злости лицо тёти Зины. — Вламываетесь в квартиры, пока хозяев нет и дела свои тёмные вершите. Ай-яй-яй, как не стыдно-то, а? Хотя, конечно, на пенсии скучно, понимаю…

Вскидывает на меня полный возмущения взгляд и пыхтит, вся переполненная негодованием. От этого становится ещё веселее, и смеюсь, не сдерживаясь, почти до коликов и до слёз из глаз.

— Всё-то тебе лишь бы веселиться, — ворчит, но через мгновение тоже улыбается. — Не могу я видеть, в каком бардаке ты живёшь, честное слово. Вот и решила прийти помочь, потому что сам никогда не уберёшь, я же знаю. А от твоих бедовых дружков толку ещё меньше, те только свинячить и могут.

О, мнение тёти Зины о моих друзьях, кажется, не изменится никогда, но я привык и уже не обращаю внимания.

— Так, прекращайте воду в ступе толочь, — утираю выступившие слёзы и успокаиваюсь. Нужно тормозить соседку в её жажде чистать морали, потому что дай волю, будет бесконечно рассуждать, до какого цугундера доведёт меня мой образ жизни. И друзья, соответственно.

— Ла-адно, — протягивает и машет рукой.

Она так делает всегда, сколько её помню, когда заканчиваются аргументы или понимает, что неправа. Тётя Зина — моя вторая мама — никогда не будет извиняться, но всегда постарается сгладить острые углы, чтобы не затягивать беспричинный спор. За это в ряду прочего люблю её и уважаю.

— Спасибо вам, кстати, — обнимаю и притягиваю к себе. — За всё.

— Прекращай, — отмахивается и украдкой стирает сентиментальные слёзы с покрасневших век.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она любит меня, как своего сына. Природа — бессердечна своих детей ей не дала, но соседка нашла отдушину в заботе обо мне. Если бы не огромное сердце женщины, вмещающее в себя весь мир, не знаю, где оказался бы в итоге. Когда умерла мама, а отец нырнул с головой в работу, я остался совсем один. Почти бросил школу, перестал рисовать, даже кисть в руки брать не хотел. Не знаю, к чему бы всё это привело, если бы не тётя Зина, взявшая на себя все хлопоты по моему воспитанию, позволяя отцу заниматься любимым делом и почти не возвращаться в квартиру, где его окружали, протягивая из-за углов узловатые руки, воспоминания о маме.

И эта невысокая, пухлая, словно пампушка женщина смогла вдохнуть в мои почерневшие будни жизнь. Сначала я сопротивлялся любому давлению на свою несформировавшуюся, но такую упрямую личность, но тётю Зину пойди попробуй сдвинь с намеченного пути. Она решила сделать из меня человека, значит не существовало в целом свете силы, способной ей помешать.

Правда, она до сих пор не может мне простить, что не поступил в Строгановку, а связал свою жизнь с татуировками. Считает, что как художник я добился бы гораздо большего, однако рада, что мне не приходится голодать — всё-таки даже она понимает, что в искусстве быстро разбогатеть могут только самые удачливые. Или беспринципные. В общем, кое-как, но она смирилась с тем, что я не сижу на бульваре с мольбертом на перевес, но на мой выбор друзей никак не хочет закрывать глаза. И хоть знает Филина и Арчи с самого детства, не перестаёт называть их шалапутными раздолбаями и алконавтами-затейниками. А когда видит Роджера чуть не крестится. Это неизменно их веселит и иногда эти идиоты не придумывают ничего лучше, как, выпив лишнего, лезть к ней с задушевными беседами.

— Павлик, кстати, у меня к тебе дело. Крайне важное.

Ох, не нравится мне это всё. Молчу и смотрю на неё, ожидая продолжения.

— Приходи ко мне сегодня на ужин, — просит, как-то даже жалобно глядя в глаза. — Давно мы с тобой не болтали о жизни. Я скучаю, Павлик.

Даже это ненавистное «Павлик» готов ей простить, потому что, хоть и не родная мне по крови, но любит беззаветно, а таким не разбрасываются.

— Хорошо, приду, — обещаю, зная, что не смогу отказать.

— Хороший мальчик, — смеётся и шутливо хлопает меня по плечу на этот раз ладошкой, а не мокрой тряпкой. — Ладно, отдыхай пока, а в пять жду тебя у себя, не задерживайся.

И уходит, взяв с меня чуть не клятву на крови.

Звоню в соседнюю дверь, где уже наверняка всё готово к моему приходу. Тётя Зина права: мы слишком давно не ужинали вдвоём. Чёрт, мне без малого тридцать, я взрослый самодостаточный мужик, но в глубине души радуюсь, как маленький, что на ужин ждут. Да и хрен с ним. Можно успокоить себя мыслью, что пожрать нормально никогда не будет лишним. А готовит неуёмная соседка просто феноменально, за это ей можно многое простить.

— Павлик, дорогой мой, — всплёскивает радостно руками хозяйка уютной квартиры, когда видит меня на пороге. — Проходи, не стой в дверях.

Следую её просьбе и уже через несколько мгновений попадаю в просторную светлую кухню, где, оказывается, уже кто-то находится. От увиденного сводит нижнюю челюсть, и ладони сами собой сжимаются в кулаки. Мать их за две ноги одновременно, знал же, что Зинуля не успокоится, знал и всё равно повёлся, точно последний идиот. Наивный идиот.

— А это — Машенька, — полным патоки голосом произносит соседка и слегка хлопает меня по плечу. — Машенька — дочь моей старинной приятельницы. Вот совсем неожиданно решила заглянуть в гости на чашку чая. Какой совпадение, правда? Просто фантастическое!

Слушаю этот монолог и смотрю на Машеньку, вцепившуюся в край белоснежной скатерти тонкими бледными пальцами. Краска заливает её невыразительное лицо до самых ушей, а нижняя губа заметно подрагивает, словно девушка вот-вот готова разрыдаться.

— Давай, дорогой, садись за стол, самое время ужинать, — разливается соловьём тётя Зина и мягко подталкивает меня в поясницу. А мне хочется плюнуть от всей души и уйти отсюда, но чудом сдерживаюсь.

— Ужин так ужин, — говорю и сажусь на стул на другом конце стола. — Чего не пожрать-то, а?

— Павлик, прекрати! — шипит соседка, не переставая лучиться радостью.

— О чём вы? Я ещё даже не думал начинать.

Тётя Зина тяжело вздыхает и слегка мрачнеет. Это заставляет меня улыбнуться, потому что уверен: она планировала усадить нас с Машенькой рядом, но я ей весь гениальный план разрушил.

— Может быть, я пойду? — спрашивает девушка писклявым голоском и нервным движением перекидывает косу через плечо. — Мама, наверное, волнуется уже. И папа…

— Ничего с твоей мамой не случится, — отмахивается хозяйка квартиры и демонстрирует белоснежные ещё довольно крепкие зубы. — Я ей сейчас позвоню, предупрежу, что ты задержишься.

Произносит это и резво покидает кухню, оставив нас с Машенькой наедине. Мы молчим, потому что я совершенно не имею никакого желания участвовать в этом спектакле, который устроила тётя Зина. Я, в конце концов, не племенной бык, чтобы на привязи по невестам бегать. Бросаю украдкой взгляд на девушку, покрасневшую настолько, что хочется приложить к щекам лёд. Осматриваю скучающим взглядом кухню, где на стене висит одна из моих ранних работ: натюрморт, выполненный в классической технике. Я давно уже не пишу таких картин, но осознание, что эту пустую по сути работу, юношеское баловство, нарисованную несмело и слишком неопытно, не выбрасывают на помойку, греет душу.

— Уютно здесь, да?

Задумавшись слишком глубоко, даже не сразу вспомнил, что нахожусь на знакомой до самых мелочей кухне не один.

— Согласен, — отвечаю коротко, потому что не хочу поддерживать бессмысленную беседу.

— Тётя Зина хорошая, правда? — спрашивает Машенька, всё ещё не глядя на меня. — Они с моей мамой дружат, сколько себя помню. Хоть тётя Зина и старше…

Вот зачем мне эта информация?

— Угу, — киваю и, чтобы чем-то занять руки, тянусь к вину, бутылка которого украшает центр стола.