Ветер нашей свободы (СИ) - Манило Лина - Страница 29

Они еще о чем — то тихо переговариваются, а я смотрю на колесо обозрения — такое высокое, так любимое мной. Столько воспоминаний разом врываются в мой разум, и я украдкой смахиваю подступившие к глазам слезы. Вспомнила папу, с которым так часто приходила в детстве в этот парк, как он катал меня на этом колесе, а я на самой верхушке становилась ногами на сидение и, раскинув руки в стороны, кричала, как люблю этот мир. Папы давно уже нет, но память о нем всегда в моем сердце — самое малое, что могу для него сделать — помнить о нем.

— Хоть ты и доказала, что девушка — самостоятельная, но так быстрее, — смеется Филин и снова подхватывает меня на руки.

— А я думала, тебе надоело меня тягать, — говорю и утыкаюсь носом в его куртку.

— Тоже удумала "надоело", просто решил дать тебе небольшую передышку.

Фил доносит меня до колеса и, отцепив одной рукой цепочку, заграждающую кабинку аттракциона, помогает присесть и сам пролазит следом. Потом машет рукой невидимому Клоуну, и сильное жужжание нарушает тишину зимней ночи — значит, аттракцион заработал.

Как всегда, дух захватывает от предвкушения, словно я снова маленький ребенок. Не знаю, какими словами выразить признательность Филу — никогда не думала, что смогу испытывать такие эмоции: настоящего по-детски чистого и ничем не замутненного счастья.

— Тебе нравится? — спрашивает Филин, когда наша кабинка медленно, но уверенно начинает подниматься вверх, к самим облакам. — Я угадал с аттракционом?

— Не то слово, — говорю, чувствуя, как Фил одной рукой обнимает меня и мягко прижимает к своему телу. Позволяю себе расслабиться и ложусь ему на грудь. Не знаю, что будет между нами завтра, но сейчас он рядом, а большего и не нужно.

— Тебе все еще интересно узнать, что случилось с Клоуном? — тихо спрашивает, и у меня перед глазами возникает образ искалеченного мужчины.

— Ты еще спрашиваешь? Конечно! — надеюсь, что он действительно согласен рассказать.

— Это долгая и довольно печальная история, — вздыхает Филин. — Готова слушать?

— Не томи! — прошу, сгорая от любопытства, и ерзаю на сидении.

— Двадцать пять лет назад жил в нашем городе мальчик Миша, — начинает Фил свой рассказ, а я задерживаю дыхание, не желая пропускать ни единого слова.

Молодой и энергичный, родившийся в тотальной бедности многодетной семьи, Миша хотел для себя другого будущего. О, нет! Ни за какие коврижки он не согласен был больше голодать и донашивать портки за старшими братьями. Он хотел носить лучшие костюмы, обедать в лучших ресторанах и иметь в своей постели самых красивых девушек — таких, от взгляда на которых, стыла бы кровь. Миша искал возможности осуществить свою мечту о богатстве, а тот, кто ищет —

всегда находит.

Парень открыл свой бизнес — где-то покупал, что-то продавал. В общем, крутился, как белка в колесе, потому что по-другому просто не мог. Что и говорить? Он был талантливым бизнесменом. И лучшие красавицы падали к его ногам, и сильные мира сего готовы были заключать с ним выгодные сделки, уважали и считались. Но однажды Миша влюбился. Да так сильно, что от любви той спасу не было никакого. Ну что тут плохого? Люби и будь любимым —

живи и радуйся. Да только избранница попалась ему не самая обычная, а жена одного видного деятеля. И не была бы наша история такой печальной, если бы красавица эта не ответила на Мишины чувства. Но она, на беду нашего героя, тоже воспылала любовью, да такой всепоглощающей, что готова была мужа своего, толстого и старого, оставить, а с Мишей закружиться в танце вечной страсти и любви.

Только не любят некоторые, чтобы им рога наставляли. И тот муж, чья жена так приглянулась нашему герою, тоже не захотел диким сайгаком по городу бегать.

Обломил он свои рога одним решительным движением и исполосовал ими лицо нашего Михаила. Так, чтобы он уже никогда не то, что не смог, а даже и не подумал кому-то там улыбаться или глазки строить.

— Но он же мог сделать себе пластическую операцию? — спрашиваю, когда Фил заканчивает рассказывать о трагедии, изменившей жизнь человека. Это так ужасно, настолько больно, что дышать трудно. Никогда не понимала такой неоправданной жестокости.

— Мог, конечно, если бы деньги были, — вздыхает Филин. — Но муж той женщины, дико разъяренный произошедшей ситуацией, не выпускал Мишу из подвала, пока травмы не зарубцевались. За это время, что он находился в неволе, истекая кровью и мучаясь от боли, его счета обнулили, так что на свободу Клоун вышел абсолютно бедным человеком. А с лицом, будто сошедшим со страниц комиксов о Джокере, как ты понимаешь, сложно что — то заработать.

— Печально, — вздыхаю, представив, что пережил Клоун за ту неделю, что его держали в подвале. — А вы откуда знакомы?

— Он как — то раз бросился мне под колеса, — слышно, что Филу тяжело вспоминать те события. — Хотел покончить с собой и выбрал меня в качестве своего убийцы, да только номер не прошел. Помню, выскочил на дорогу, чуть было не отметелил самоубийцу. Веришь? Я в ярости был! Но когда увидел, сколько боли в его глазах, да и вообще, посмотрел на обезображенное лицо мужика, то понял, что человека спасать нужно.

— Спас?

— Ну, как видишь, живой и даже адекватен, значит спас, — смеется Филин, и снова мурашки бегут по коже.

Мы сидим, не говоря больше ни слова, а колесо обозрения медленно, но верно приближает нас к звездам.

20. Визитёр

Мы катались несколько часов, пока меня не начало мутить. Я, конечно, в восторге от колеса обозрения, но, как оказалось, у всякой любви есть свой предел. У любви к аттракционам так точно.

Когда подъехали к моему дому, увидела свет, горящий на кухне — значит, Серж спать не ложился, ждал меня. Немного неловко, что заставила брата волноваться, даже ни разу не позвонила. Но, с другой стороны, я уже достаточно взрослая, чтобы самой распоряжаться своим временем. Тем более, не просто гуляла, а работала.

— Останешься ненадолго? Выпьешь хоть чаю? — лелею робкую надежду, что Фил задержится сегодня, останется рядом, но он непоколебим в своем желании не торопиться.

Вхожу в квартиру, и дверь за мной захлопывается. Ожидаю услышать быстрые шаги спускающегося по лестнице Филина, но за дверью тишина, как будто он не торопится уходить.

— Птичка, поверь, — слышу приглушённый голос с той стороны двери, — я не нужен тебе. Со мной сложно, я умею только рушить: души, судьбы. Во мне нет ничего хорошего. Но, черт возьми, как бы мне хотелось верить, что кто-то еще способен испытывать ко мне что — то светлое. Но улетай от меня, Птичка, я сломаю тебя. А мне бы не хотелось причинить тебе хоть каплю боли — ты слишком для этого прекрасна.

Не успеваю ничего ответить — слова застревают в горле, а он уже бежит вниз по лестнице, громыхая цепями на голенищах.

— Вернулась, блудная сестра, — ухмыляется Серж, потирая красные от усталости глаза. — Думал, сегодня и не увижу тебя уже.

— Почему не ложился? — спрашиваю, сглатывая подступившие к горлу рыдания. — Тебе же на службу возвращаться, а ты как зомби.

— В первый раз, что ли? — смеется брат, сложив мощные руки на широкой груди. — Расскажешь, как все прошло? Тебя не обижали? А то ты грустная какая — то…

— Просто устала, не обращай внимания, — пытаюсь говорить как можно спокойнее, хотя сейчас у меня одна мечта — остаться наедине со своими мыслями и, наконец, понять, в какой чертов переплет я попала.

— Иди, отдыхай, — говорит Серж и подходит, чтобы помочь раздеться. — Может, кушать хочешь? Или кофе сварить? Будешь кофе?

— Знаешь, наверное, буду, — киваю и наклоняюсь, чтобы снять кроссовок. — Даже, если потом и не смогу уснуть, черт с ним.

— Симпатичные носочки, — хмыкает Серж, указывая рукой на мои ноги. — Подарок или сама ночами бессонными вязала?

— Отстань, — смеюсь, избавившись, наконец, от обуви. — Делать больше нечего, только вязать и остается.