Критика и публицистика - Пушкин Александр Сергеевич - Страница 91

Может быть через год, однажды вечером,

Пастух, в поисках за заблудившейся козой,

Или охотник, спустившись к ручью и заметив,

Что его собака бросилась туда и возвратилась с лаем,

Взглянет; луна, с ним вместе смотря,

Осветит тусклым сиянием это тело

И внезапно он побежит до самого поселка, без оглядки.

Несколько местных жителей придут ранним утром,

Вытянут за волосы неузнаваемый труп,

Эти обрывки тела и кости, забитые песком.

И, примешивая шутки к каким-нибудь глупым россказням,

Долго будут совещаться над моими почерневшими останками

И, наконец, повезут их на тачке на кладбище,

Поскорее заколотят их в какой-нибудь старый гроб,

Который священник трижды окропит святой водой,

И оставят меня без имени, без деревянного креста!

Стр. 68-69 Мой друг, вот вы отец новорожденного;

Это еще один мальчик; небо даровало его вам

Прекрасного, свежего, радостно улыбающегося этой горькой жизни.

Он стоил едва лишь нескольких стонов своей матери.

Ночь; я вижу вас... При легком шуме сон

Обнял розового ребенка на белой спящей груди,

А вы, отец, бодрствуя у камина,

Углубившись в раздумья и склонив голову,

Вы часто оборачиваетесь, чтоб вновь увидеть, - о счастье!

Младенца, мать, и брата, и сестру,

Как пастух, радующийся своим новым ягнятам,

Или как хозяин, ввечеру считающий снопы хлеба.

В этот торжественный час, в этой глубокой тишине,

Кто, кроме вас, знает бездну, в которой тает ваше сердце, друг?

Кто знает ваши слезы, ваши немые ласки,

Сокровища гения, изливающиеся в нежности,

Стон орла, более грустный, чем у голубки в гнезде,

Потоки, струящиеся с гранитной скалы,

И бесчисленные ручьи от снега,

Тающего под зноем норвежского лета на склонах ледника?

Живите, будьте счастливы и когда-нибудь воспойте

Нам эти сверхчеловеческие тайны невыразимой любви.

А я в это время также бодрствую,

Не у голубых занавесей розового детства,

Не у брачного ложа, орошенного благовониями,

Но у холодного одра, над телом усопшего.

Это - сосед, подагрический старик, умерший от камня в печени.

Его племянницы позвали меня, я здесь по их просьбе;

Один я присел к одру с девяти часов вечера,

В главах постели - черный деревянный крест

С костяным распятием положен между двух свечей,

На стуле; рядом ветка самшита, дорогого для верующих,

Мокнет в тарелке, и я вижу под простыней

Мертвого, во всю длину, со сжатыми ногами и скрещенными руками.

О! если бы по крайней мере я долгое время знал

Этого мертвеца при жизни! Если бы мне хотелось

Поцеловать этот желтый лоб в последний раз!

Если бы, глядя все время на эти жесткие прямые складки,

Я бы наконец увидел, как что-то шевелится,

Движется подобно ноге отдыхающего человека,

И что пламя голубеет! Если б я услышал,

Как заскрипела кровать!.. или если бы я мог молиться!

Но нет: никакого священного ужаса, никакого нежного воспоминания.

Я смотрю и не вижу, слушаю и не слышу.

Каждый час бьет медленно, и когда, переутомленный

От этого удручающего спокойствия и этих глупых грез,

Я подхожу к окну немного подышать

(Так как на полночном небе только что родился серп месяца),

Вон, вдруг, над далекой крышей дома,

Не на востоке, вспыхивает небосклон,

И я слышу вместо песни

Лай собак, воющих на пожар.

Стр. 69 Нет, моя муза - не блистающая одалиска

С черными блестящими волосами, с продолговатыми глазами гурии,

Пляшущая с обнаженной грудью при резких звуках своего голоса;

Это не юная и розовая Пери,

Сверкающие крылья которой затмили бы хвост прекрасного павлина,

Не белокрылая и голубокрылая фея,

Эти две сестры-соперницы, которые открывают миры и небеса

Ослепленному светом ребенку, лишь только он скажетда.

Она - о моя обожаемая муза!

Не дева иль плачущая вдова,

Одинокая обитательница пустынного монастыря

Или башни без вассалов, которая бродит под сводами,

Произнося чье-то имя; спускается в рыцарские гробницы;

Склоняя колени, широко покрывает плиты бархатом платья

И, приникнув челом к мрамору, изливает со слезами,

В мелодичном гимне свои благородные несчастия,

Нет. - Но, когда ваша скорбь одиноко бредет по лесу,

Видали ли вы там, в глубине, хижину

Под высохшим деревом? Рядом с нею вырыта канава;

Девушка постоянно стирает там ветхое белье.

Может быть, при виде вас, она опустила голову,

Так как, при всей своей бедности, она из хорошей семьи;

Она могла бы, как и другая, в более счастливые дни

Блистать в свете и цвести для любви;

Мчаться в экипаже; бывать на балах, на гуляньях;

Вдыхать на балконе ароматы и серенады;

Или, своей золотой арфой возбуждая сотни соперников,

Видеть лишь одну улыбку среди бесчисленных рукоплесканий.

Но небо с самого начала потемнело над нею,

И деревцо, едва родившись, было побито градом:

Она прядет, шьет и ухаживает дома

За старым, слепым и безумным отцом.

Стр. 70 .......................... раздирающий кашель

Прерывает ее песню, испускает крик со свистом

И извергает кровяные сгустки из ее больной груди.

Стр. 70-71 Я всегда знавал ее задумчивой и строгой;

Ребенком она редко принимала участие

В забавах веселого детства; она уже была рассудительна,

И когда ее маленькие сестры бегали по траве,

Она первая напоминала им о часе,

О том, что пора уже идти домой,

Что она услышала звон колокола,

Что запрещено подходить к каналу,

Пугать в роще ручную лань,

Играя, подбегать слишком близко к птичнику,

И сестры слушались ее. Скоро ей исполнилось пятнадцать лет.

И ее разум украсился очарованиями, более привлекательными:

Прикрытая грудь, ясное чело, на котором почиет спокойствие,

Розовое лицо под прекрасными темными волосами,

Скромные губы со сдержанной улыбкой.

Холодный и трезвый разговор, который, однако, нравится,

Нежный и твердый голос, никогда не дрожащий,

И черные, сходящиеся брови,

Чувство долга рождало в ней важное усердие,

Она держалась рассудительно, выдержанно, не рассеянно;

Она не мечтала, как молодая девушка,

Рассеянно роняющая из рук иглу

И думающая от вчерашнего до завтрашнего бала

О прекрасном незнакомце, пожавшем ей руку.

Никогда не видел никто, чтобы, облокотившись на окно

И позабыв работу, она следила сквозь ветви

Прерывный бег вечерних облаков,

А потом внезапно прятала бы лицо в платок,

Нет, она говорила себе, что счастливое будущее

Внезапно изменилось со смертью отца,

Что она - старшая дочь и потому должна

Принимать деятельное участие в домашних заботах.

Это юное и строгое сердце не знало власти

Тоски, от которой вздыхает и волнуется невинность.

Оно всегда подавляло разнеживающую грусть,

Возникающую бессознательно, очаровательные тревоги

И темные желания, все те смутные волнения,

Этих естественных пособников любви.

Владея вполне собой, она в самые нежные мгновения,

Обнимая свою мать, говорила ей вы.

Приторные комплименты и пылкие фразы

Праздных молодых людей для нее тратились попусту.

Но когда измученное сердце рассказывало ей свое горе,

Ее ясное чело тотчас омрачалось:

Она умела говорить о страданиях, о горькой жизни

И давала советы, как молодая мать.

Теперь она сама мать и жена,

Но это скорее по рассудку, чем по любви.

Ее мирное счастье умеряется уважением;

Ее муж, уже не молодой, мог бы быть для нее отцом;

Она не знала забвенья первого месяца,