Наш с тобой секрет (СИ) - Лизергин Богдана - Страница 24

— Не настолько, чтобы быть безмолвным и мало что понимающим слушателем.

Он рассмеялся.

— Ваша дерзость очаровательна.

— А вы мешаете мне слушать тишину.

— Дико извиняюсь, но нам уже пора, темнеет, — он набрал пригоршни снега, стирая каминную сажу.

Я кивнула и направилась к двери, задев его плечом. Он так и остался за дверью.

Обратный путь проходил в полном молчании. Данила курил, изредка прикладываясь к фляжке. Николай Владимирович в глубокой задумчивости крутил концы своего длинного шарфа. Пару раз он споткнулся и чуть не упал. Ну вот, ещё одно воспоминание в копилку его человечности. Я поглядывала то на одного, то на другого, но не решалась заговорить первой. Да и не о чем было говорить. Каждый переживал что-то своё: они — воспоминания, а я — печальную красоту этого места. Я была уверена в том, что Тамаре оно понравится.

— До встречи завтра на уроке, Лали, — он улыбнулся и неожиданно пожал мне руку, как пацану, — Надеюсь, вы хорошо провели время.

— Никогда бы не подумал, что ты будешь говорить, как чувак из старых книжек, — влез Данила, — Что, культурная столица сделала из гопника с окраина питерского денди?

— Ну, армия же сделала из интеллигентного мальчика гопника с окраины. Почему бы с мной не произойти обратному? — он пожал плечами.

— Сука, ты всегда умел бить в точку.

— Конечно, я же татуировщик.

— С кривыми руками.

— Ты отвратительно злопамятен.

Данила фыркнул.

— Было приятно находиться в твоей компании, Лали, — он оттёр Николая Владимировича плечом и тоже пожал мне руку, — Ты очень красивая, и глядя на тебя, я жалею, что мне не восемнадцать. И даже не двадцать пять, как Николаю, — Данила вздохнул и достал свою фляжку.

— С вами тоже было приятно, мальчики, — обнаглев, сказала я, — Всем пока!

Развернувшись, я поспешила домой. Мои книги так и остались в чужом кармане.

Глава 11

Время до урока у Николая Владимировича тянулось мучительно долго. Тамаре же не терпелось увидеть тот странный зал своими глазами, и она замучила меня расспросами. Я вяло отвечала ей, рисуя рожицы и вензеля на страницах учебника английского. Наконец большая перемена закончилась, и в класс вошёл Николай Владимирович. Сегодня на нём была какая-то замороченная красная куртка, словно от кутюр, под ней — чёрная водолзка. На ногах — вытертые серые джинсы и тяжёлые ботинки. В ухе — длинная серебряная серьга в форме клыка. Очередной безукоризненно стильный образ, который потом ещё долго будут обсуждать мои однокласницы, а я — прокручивать в памяти.

— Я тащусь, — простонала Аня. Я потыкала её ручкой, она захихикала и, повернувшись, шлёпнула меня по руке. Они с Машей о чём-то зашептались.

— Вы сегодня очень красивый! — выкрикнула Марина.

— Первый день новой четверти как-никак. Вы бы тоже могли приодеться, — он встал за кафедру и открыл свой блокнот.

— А где вы такую серьгу купили? — спросил Шестов, — Я тоже хочу!

— На распродаже белорусского мёда, — ответил учитель без тени улыбки.

Послышались смешки. Он достал из своего стола наши тетради с сочинениями, которые мы сдавали ему перед каникулами, попросил сидевшую за первой партой Леру их раздать.

— Почитал я ваши измышления, и в груди появилось такое радостное чувство крылатости, как будто большая птица, живущая внутри выпорхнула вдруг из тесноты и полетела — и полёт её несёт возрождение, — произнёс он с театральными интонациями. Я улыбнулась, так как уже привыкла к его вечной иронии.

— Типа хорошо написали? — спросил непонятливый Юрка.

Он усмехнулся и закатил глаза к потолку.

— Плохо, господа, очень плохо написали вы сочинения. Вам что, Ожегов не рассказывал о правильном написании имён собственных? А на уроках русского вы что делали, фотопортреты писателей в кабинете разглядывали? Придётся сделать вид, что я этого ужаса не читал, а дома к пятнице вы напишете их заново. Класс недовольно зароптал, — Доманская и Белова могут не писать, ваши оценки я уже перенёс в журнал, — он еле заметно улыбнулся мне и перевёл взгляд на доску, — А теперь записываем новую тему.

— Давайте вы не будете задавать сочинение, — заныла Алла, — Давайте мы будем просто вас слушать.

— А как я вас аттестовать должен?

— Зададите какой-нибудь вопрос и всё. Вы же классный учитель, ну пожаааалуйста.

— Не подмазывайтесь, Романова. Всё, пишем новую тему.

После урока он задержал меня.

— Доманская, погодите.

Я остановилась. Тамара подмигнула мне и вышла из кабинета. Он закрыл за ней дверь.

— По-моему, забывать у меня свои вещи становится вашей традицией, — достав из своей сумки книги, он протянул их мне. Виновато улыбнувшись, я закинула их в рюкзачок.

— Вы думаете, что я специально? — с лёгким вызовом в голосе спросила я.

— Ничего я не думаю, — он принялся стирать с доски, — Если вам интересно, возьмите в моём столе сборник стихов Блейка. Вспомнил, что когда-то обещал вам его найти.

Я открыла ящик и достала из него потрёпанную книжку, украшенную причудливой гравюрой.

— Блейк был визионером. И гравюры, которыми обрамлены стихотворения в этой книге, он рисовал сам. Удивительно, но миру его открыла случайность: какой-то поэт, уже через много лет после смерти Блейка, купил в лавчонке его книгу за копейки. И был поражён тому, какой бриллиант попал ему в руки.

Пролистав, я остановилась на случайной странице и прочла вслух:

Стыдливая Роза шипами грозит,

Овечка-тихоня боднуть норовит —

Любит открыто лишь белая Лилия

И не вершит над собою насилия.

Учитель по-доброму улыбнулся мне.

— Удивительно, что вы выбрали то самое стихотворение, которое совсем недавно в моем сознании стало ассоциироваться с вами, — он взял в руки мел и несколькими линиями набросал на доске мой профиль. Вышло очень похоже.

— О чём вы? — покраснела я, уставившись на меловой портрет.

— Любое насилие начинается с насилия над собой. Я не слепой, и прекрасно вижу, что вы увлечены мной, — на этой фразе мне показалось, что сейчас сердце разорвёт рёбра изнутри, — Но вы не пытаетесь строить из себя ту, которой не являетесь, не включаете дешёвый и пошлый цинизм. Ваша несовременная наивность и открытость подкупают. И чем больше я общаюсь и узнаю вас, тем отчётливее понимаю: к вам можно повернуться слепой стороной своей души. С вами можно вести диалог, наслаждаясь ответами, а не думать о том, что собеседнику хочется плюнуть мне в лицо. Ну, или наоборот.

— Я вас не понимаю, — мои щёки пылали, пальцы судорожно прижимали к груди книгу.

— Пожалуй, ты мне нравишься, — просто сказал он, с лёгкостью сломав барьер церемонного “вы”. Обогнув меня, он сел на стол и сцепил руки в замок.

Воздух словно замедлил своё движение. Стало одновременно больно и сладко. Я встала напротив окна, свет бил в глаза, но я упорно смотрела в него, до белых пятен. Он был за моей спиной и что-то напевал на французском. Забывшись, я прижала холодные ладони к щекам в попытке восстановить пошатнувшееся душевное равновесие. Книга с лёгким стуком упала на пол. Мы с Николаем Владимировичем одновременно нагнулись её поднять, наши пальцы сомкнулись на книге, а взгляды встретились, и я словно увидела его впервые. Он перестал казаться далёким, перестал быть в моих глазах красивым и загадочным учителем, талантливым музыкантом и ещё чёрт знает кем. Я видела все его недостатки, неровные края. Сейчас он стал для меня просто обычным человеком. Парнем, которого я любила. Он прижался головой к моему лбу, его зрачки были расширенны, вопреки падающему в них солнечному свету от окна.

— Я солгал насчёт записки, — его тёплое дыхание коснулось моего лица. От учителя пахло лавром и ладаном — такой весенний и приятно-пряный запах. Я закрыла глаза. Вокруг него не хватало воздуха. Он продолжил: — Конечно, эти строки были для тебя. Когда я смотрел на твои фотографии, то впервые за много лет задумался, а правильно ли, что свобода стала для меня дороже страстей? Разумеется, я никакой не святой и никогда им не был. Да и учитель из меня херовый, раз я позволил себе увлечься вами… тобой.