Несломленная (СИ) - Лель Агата - Страница 20

Я бы посоветовала ей не налегать на сладкое, так как в своём сером, обтягивающем фигуру платье, она стала похожа на гусеницу, но мы не было настолько близкими подругами, чтобы отвешивать подобные «комплименты».

— Ничего мы не ругались, с чего ты это взяла?

— Да просто Костя грустный какой-то ходит в последнее время. А он к тебе подкатывал вообще? По-моему, ты ему нравишься.

Я даже поперхнулась.

— Я — Линькову? С ума сошла? Мы просто друзья, не более.

Я нравлюсь Косте? Вот уж чушь несусветная. Никогда не рассматривала его никак иначе, чем просто друг. Да и он меня, конечно.

— Это хорошо, — улыбнулась Меркулова и, облизав ложку, понизила голос до шепота. — Хочу его в клуб пригласить, как думаешь, пойдет?

— Костю пригласить? — я немного растерялась. — Ну… он клубы как-то не очень, но попробуй. А он тебе нравится что ли?

— Да, Костя классный, сразу как пришла в ФАК на него глаз положила. Но потом ты нарисовалась, он с тобой стал ошиваться, ну я и подумала, что у вас шуры-муры, — подмигнула Ленка и, заметив направляющегося к нам Костю, незаметно извлекла из сумочки пудреницу.

Меркулова и Линьков? Как неожиданно. Признаюсь честно, это ее признание немного вывело меня из равновесия. Это не ревность, нет, но Костя… это же Костя, не могу представить его в отношениях с кем-то. Он же волк-одиночка, сам по себе. Ленка, конечно, молоденькая, на лицо симпатичная, но вряд ли Костю такая зацепит. Слишком лёгкая, слишком нараспашку — как открытая книга, а Костя, не смотря на всю кажущуюся безбашенность и временами придурковатость, любит ребусы посложнее. Он из тех, кого внутренняя составляющая женщины интересует гораздо больше, чем внешняя. Ну о чем с Ленкой разговаривать? О тряпках и Доме-2?

Вдруг, совершенно неожиданно, поймала себя на мысли, что рассматриваю Меркулову немного предвзято. С чего бы это вдруг… Да и вообще, откуда я знаю, может Линькову как раз лёгкость и нужна.

Костя подошёл к столику, водрузив на него поднос с напитками.

Темные, почти черные волосы, как всегда в «творческом беспорядке» — как сам называл свою прическу Линьков. Трехдневная щетина, чуть покрасневшие веки — черта, которая с потрохами выдает фанатика-программиста. Нос у Кости прямой, можно сказать идеальный, губы пухлые, выразительно изогнуты… А ведь Костя красивый. Такая настоящая мужская красота, странно, что я раньше этого не замечала…

Впервые в его присутствии в смущении опустила глаза. Бред какой-то, о чем я только думаю! Костя мне как брат, и думать о нем в каком-то оценивающем ключе — считай инцест.

— Ты чего это улыбаешься? — вывел из размышлений голос Линькова, и я даже вздрогнула от неожиданности, вдруг уставившись на его губы.

— Анекдот вспомнила, — огрызнулась я и остервенело разорвала упаковку бутерброда.

Ленка снова мне подмигнула, мол, у нас теперь есть общая маленькая тайна и, изменившись в лице, повернулась к Косте. Прям-таки вся расцвела.

— Коость, а ты завтра вечером что делаешь?

— Не знаю, у меня такой огромный выбор, что я пока не решил: остаться дома или всё-таки остаться дома. Ты бы что выбрала?

Ленка искренне рассмеялась. Звонко, заливисто.

Ну вот, он ее уже смешит, хороший знак. Для Ленки, разумеется.

— А я вот в «Парус» хочу сходить, там завтра дискотека девяностых, — жеманно накручивая на палец локон, прощебетала она.

— Ленка, так ты в девяностых ещё под стол пешком ходила, — по-доброму хохотнул Костя.

— Ну и что, мне песни нравятся, со смыслом, — не растерялась Меркулова, обворожительно улыбнувшись. — Не хочешь мне компанию составить?

Я стрельнула взглядом на Костю, размышляя, как же он умудрится ее корректно послать, чтобы не обидеть.

— А давай сходим, — обнажив свои тридцать два, неожиданно согласился он.

Моё лицо удивлённо вытянулось, а Ленка аж взвизгнула от радости.

Меня задело его согласие. И совсем не потому что я его приревновала, а потому что, как оказалось, вообще не разбираюсь в мужиках.

Ну, наверное, только поэтому… Нет, определенно только!

Как-то расхотелось с ними сидеть, будто третьей лишней себя почувствовала.

— Ну ладно, воркуйте, голубки, у меня дела, — поднялась, забрав гамбургер с собой. — В кабинете доем.

Тщетно прождав какое-то время, специально долго копаясь, в надежде, что они заметят моё намерение их покинуть и попрощаются, я так и ушла не солоно хлебавши. Они были так увлечены беседой, что даже не обратили внимания на мой уход.

Вот тебе и пустышка Меркулова! Не скажу, что одобряю выбор Кости, но если она ему нравится, то я буду за него только рада.

Часть 25

Город Н., 1997 год, июль.

В нашей семье с давних пор укоренился ежевечерний ритуал: в семь часов все домочадцы полным составом собирались за ужином. Всё чин по чину: первое, второе и долгое чаепитие с очередной бабушкиной выпечкой. Это традиция, которую мы никогда не нарушали — есть настроение, нет его — изволь явиться к столу. Лишь в исключительных случаях позволялось поужинать в своей комнате, когда болеешь, например. Не скажу, что мне не нравились наши посиделки, иногда было даже весело, особенно в день зарплаты, когда отец приходил немного подшофе. В такие моменты у него было прекрасное настроение, он травил разные байки из своей юности, и пусть я слышала их уже раз сто, все равно было смешно.

В наших ужинах меня раздражала эта нелепая, никому не нужная слепая дань традиции: хочешь, не хочешь — надо и всё. Надо явиться вовремя, надо попробовать каждое блюдо. А ещё надо улыбаться и вести непринуждённую беседу, рассказывать, что произошло «интересненького» за день.

Они издеваются, что ли? Что может произойти интересненького у меня, чья жизнь — это унылый день сурка? Особенно шутки бабушки о том, не появился ли у меня «ухажер», заставляли чувствовать себя крайне неуютно. Я сразу же вспоминала Мамонова и заливалась краской. Хотя зачем она это спрашивала — непонятно. Если бы у меня в шестнадцать лет появился ухажёр, бабушку бы первую инфаркт стукнул.

Вовке позволялось намного больше вольностей: тот запросто мог не явиться к назначенному времени, прогуляв священное действо, или, накидав котлет с картошкой в тарелку, удрать в свою комнату, потому что у него «важные дела». Мама ворчала, но спускала с рук все его выходки. И это меня тоже раздражало! Может, я тоже хочу закрыться в комнате с книгой! Но на меня ее доброжелательность не распространялась. Ко мне она вообще относилась гораздо строже: «Ты старше, с тебя спрос больше». А ничего, что мы с братом погодки? Мне шестнадцать, ему пятнадцать, тоже мне великая разница! И любила она, казалось, Вовку сильнее, меньше к нему с претензиями приставала, в меня же как клещами вцепилась — всё-всё должно быть идеальным! Зато отец и бабушка всегда были за меня горой, что, несомненно, радовало. В общем, эти ужины были делом привычным, отработанным до мелочей, но в последнее время все пошло наперекосяк. С тех пор, как… в общем, с последнего звонка все изменилось. Я часто оставалась в своей комнате — не было ни сил ни желания показываться на глаза родным, иначе сразу же начинались заискивающие взгляды и потом, следом, осторожные вопросы, на которые отвечать мне совсем не хотелось.

После позавчерашнего разговора с матерью я больше ее не видела и не слышала — она заперлась в своей спальне, сидела тихо, как мышка, и до самой ночи оттуда не показалась. Утром ушла на работу и, вернувшись позже обычного, снова прошмыгнула в комнату и закрылась. Даже на ужин не вышла, чего за всю жизнь практически не бывало.

Я злилась на нее, за то, что она, родная мать, даже не попыталась меня понять. Набросилась с осуждениями, верещала про соседей и позор, — ни капли сочувствия и женской солидарности, ещё и пощечину влепила. Но вот парадокс — я так боялась того, что она все узнает, но как только все открылось, на душе стало легче. Будто тяжёлый груз скинула. Разговор состоялся, назад дороги нет. Теперь это уже не только моя тайна.