Град огненный (СИ) - Ершова Елена - Страница 87

1 мая, пятница

Внутри что-то сломалось: раскалывается по утрам голова, мучительно ломит кости, как будто каждую ночь наставник Харт таскает меня на дыбу. Может быть, так к васпам приходит старость? Уж лучше она, чем блокада по методу Селиверстова.

Я слишком часто испытывал себя на прочность. Срыв после телешоу, поцелуй Хлои, стычка с Феликсом. И что-то щелкнуло в моей голове, что-то переключило рубильник в позицию 'включено'.

Вчера я долго не мог заснуть. В открытые окна сочился свет фонаря, желтый и густой, как масляная краска. Из теней проступали фигуры — сначала бесформенные, затем обретающие плоть.

Я видел Хлою Миллер.

Нагая, она стояла у кровати. Бархатная кожа горела, словно облитая золотом. Я тоже горел и тянулся к ней, но она отступала к окну и брезгливо стирала следы моего поцелуя.

'Не отталкивай!' — хотел сказать я, но сотканная из теней и света Хлоя истаяла, а вместо нее оказался Виктор.

— Не убивай! — прохрипел он и повернулся спиной: между его лопатками торчала рукоять ножа. Желтая кровь текла из раны, капала на пол, и Виктор пошатнулся, упал то ли в лужу, то ли в тень, и тоже пропал. Фонарь подмигнул слезящимся глазом, заглянул в окно, и я увидел доброе и немного печальное лицо доктора Поплавского.

— Вам ведь страшно, голубчик? — спросил он. — Страшно терять? А все потому, что в вас проклюнулась душа. Как любому ростку, ей нужен свет. А вы продолжаете питать ее тьмой.

— И напитаю еще! — закричал я и швырнул подушкой. — Мне не страшно! Это страшно тебе! Взметнулись желтые волны, по шторам пошла рябь, а лицо доктора побелело.

— Разве ты не понял? — шепнули бескровные губы. — Меня нет.

И это уже был не доктор, а я сам, и шею туго стягивала петля портупеи.

— Это ты, — произнес двойник голосом Пола. — Мы все — это ты.

Фонарь качнулся и изрыгнул поток слепящей желтизны. Я захлебывался ею, тонул в ней, и лихорадка трепала меня до рассвета.

Утро пятницы начинается с неожиданной встречи.

Возле Института наперерез выскакивает такси. Я едва успеваю отступить на тротуар. Тормоза скрипят, заднее стекло опускается, а из окна высовывается недовольная физиономия Феликса.

— Подойди! — шипит он. — Да скорее же, болван!

Я слишком измучен бессонницей, чтобы реагировать на 'болвана', подхожу молча. Феликс нервно оглядывается по сторонам, протягивает диск со словами:

— Отдашь Торию!

Стекло снова поднимается, шофер дает по газам. Такси срывается с места, и сквозь клубы пыли и выхлопа замечаю остановившегося на ступенях лаборанта Родиона. Прячу диск в карман, говорю:

— Все в порядке!

Родион кивает и заходит в здание. Со мной он не здоровается и не разговаривает второй день. Как, впрочем, и остальные сотрудники. Слухи разносятся быстро, но в этом есть и плюсы: когда коллеги объявляют бойкот, можно делать, что угодно.

Я занимаю один из свободных компьютеров и делаю вид, что вбиваю данные о поставках. На деле — пытаюсь открыть диск. К моей досаде, требуется десятизначный пароль, который мне, конечно же, неизвестен. И неизвестно, что делать теперь?

Отдать диск Торию? Даже если Феликс не солгал и принес тот самый, я должен первым узнать, что на самом деле кроется за экспериментом 'Четыре'.

Подобрать пароль самому? Это займет время, а из меня дешифровщик неважный.

Любопытство зудит под кожей. Диск подмигивает бликом, будто дразнит. Раздумываю: может, обратиться к одному из программистов Института? Игорь задолжал мне услугу, но сегодня весь мир против меня.

— В отпуске Игорек, — сухо говорит Марта, а на меня не смотрит, размеренно клацает красными ногтями по клавишам. — И шефа нет, если ты к нему.

— Не к нему.

Она презрительно опускает уголки губ и продолжает отстукивать ритм.

Выхожу на улицу перекурить: диск жжется во внутреннем кармане, легкие саднит от горького дыма, и я кашляю, вместе со слюной сплевываю капельку крови. Она падает в траву, расцветая, как крохотный алый бутон. Нехороший знак. Но мне почему-то не страшно. Голова пуста и легка — там клубится лишь дым, дым… выпускаю его кольцами, запрокинув лицо к серому небу.

С территории Института выруливает мусоровоз, но, не доезжая до ворот, тормозит. Из кабины спрыгивает васпа и размашистым шагом идет навстречу. Я не сразу узнаю его: некогда лысая, частично обожженная голова теперь покрыта ежиком волос — жидких, но все-таки своих. Вместо кожаного фартука — спецовка. А улыбка та же — слегка безумная, обнажающая десны.

— Сержант Франц!

Должно быть, произношу удивленно. Он хохочет, и серые глаза посверкивают из-под редких бровей.

— Узнал!

Не скажу, что встреча меня радует. Во-первых — Франц все-таки сержант, прошедший инициацию и верно прослуживший в должности до гибели Королевы. Во-вторых, он перекинулся на сторону Морташа, и наверняка неплохо себя чувствовал под его командованием, пока деятельность Шестого отдела не пресекли. Для многих перебежчиков реабилитационный центр стал тюрьмой, в особенности для сержантов.

— Давно вышел? — спрашиваю.

— Десять дней, — отвечает Франц и тоже достает мятую пачку. Сигареты у него дешевые, спички промокшие, и я со скрытым злорадством слежу, как он одну за одной ломает спички и чертыхается сквозь зубы. Наконец, сдается.

— Дашь прикурить, босс? — последнее он произносит подчеркнуто вежливо, в этой вежливости мне чудится насмешка. Но все же высекаю колесиком огонек, и Франц с удовольствием затягивается.

— Спасибо, босс! — говорит он и добавляет как бы между делом: — А я ведь с докладом. Собравшись было уходить, я навостряю уши и спрашиваю подозрительно:

— По поводу?

— По поводу смерти Пола.

Слова бьют как обухом по голове. Но Франц не спешит продолжать, с любопытством исподлобья посматривая на внушительное здание Института, на мой чистый лаборантский халат, на золотой ободок вокруг фильтра моей сигареты и надпись 'Аурум' на пачке.

— А ты, босс, не бедствуешь, — наконец, произносит он и категорично заканчивает: — Только выглядишь хреново.

— Говори, что знаешь! — прерываю его.

Мне неприятны его слова. Неприятен взгляд. И неприятен он сам. Если люди считают, что преторианец — это бомба с часовым механизмом, значит, они еще не видели сержантов.

— Мне сопляк Берт доложил, — небрежно начинает он. — Помнишь? Из третьего внешнего Улья. Естественно, не помню, но признаваться не спешу:

— Дальше.

— Он на сбор приходил, босс. А я вот не смог. Хворал, — Франц разводит руками и недвусмысленно стучит себя по выпуклому лбу. Понятно, что отходил от теста Селиверстова. Некоторые долго отходят, почти так же долго, как после инициации.

— Он ведь мой ученик, — продолжает Франц и ухмыляется особенно неприятно. — Недоученик. Но субординацию знает. Так я подумал, почему бы нет? Что мне терять, босс, когда я уже в полном дерьме? — он окатывает меня злым и цепким взглядом, а я хмурюсь. — И скажу как на духу, босс. Мы все окажемся в дерьме, если не разберемся с этим.

Он затягивается, с наслаждением выпускает дым и выстреливает окурком метко в цветник, игнорируя урну.

— Докладывай по сути! — мне не терпится поскорее перейти к делу и закончить разговор.

— А суть такая, босс. Дежурил я этой ночью возле станции техобслуживания, где Пол работал. Изучил и свалку на пустыре. Любопытная свалка. Оказывается, туда не только рухлядь сбрасывают. Трупы тоже.

— Какие трупы? — переспрашиваю машинально, а у самого нехорошо под ложечкой царапает. Чуть-чуть не дожал Расс до раскрытия тайны. Может, и к лучшему, что не дожал — по крайней мере, остался жив.

— Обыкновенные. Человеческие, — отвечает Франц, но тут же поправляет себя: — Вру, босс. Не совсем обыкновенные и не очень-то человеческие. И не очень свежие, к тому же, — он ерошит волосы и продолжает уже серьезнее, понизив голос: — Я у пана Морташа таких видел, когда лаборатории охранял. Не люди, но еще не васпы. Уроды, одним словом. Шудры. Я видел, как над мертвыми опыты ставили. Накачивали какой-то гадостью. И они перерождались и оживали.