Град огненный (СИ) - Ершова Елена - Страница 48

Бун сжимает кулаки. Электрическая лампочка мигает, и на какой-то миг мне кажется, что из-под его ногтей, по ладоням начинает струиться кровь — вязкие ручейки крови, пролитой за все время службы в Улье. Я знаю: та девушка была первая, но далеко не единственная его жертва.

— Я часто вспоминал ее, — говорит Бун. — Когда стоял в дозоре, и ночь становилась так черна и непроглядна, что нельзя было рассмотреть вытянутую руку. Когда над болотами мерцали огни, я видел ее. Она приходила из торфяных топей и подолгу стояла на снегу — босая, с распущенными волосами. Зеленоватое марево подсвечивало ее фигуру, и я мог различить косой разрез на ее горле и кровь на сорочке. Сначала она всегда стояла молча, только дрожала на ветру и прижимала к груди маленькие ладони. Потом начинала звать. И это, пожалуй, было самым страшным. Потому что она говорила о шалаше с мягкой подстилкой, о долгих и сладких ночах, о тайне, которая свяжет нас крепче самых крепких пут. А у меня шевелились волосы, потому что я ведь так и не сказал тех слов. Откуда ей знать, о чем я думал тогда?

— Это болотницы, — отвечаю. — Просто морок. Им нельзя верить.

— Морок, — соглашается Бун и вздыхает. — А, может, это совесть взывала ко мне. У васпы — совесть. Смешно?

Я качаю головой. Смеяться мне не хочется. Тогда Бун продолжает:

— Это было моей навязчивой идеей. И даже спустя много лет, я вспоминал о первом убийстве, словно это было вчера. Но именно ты заставил посмотреть на это по-новому. И я увидел себя со стороны и ужаснулся. Я прослужил в Улье двадцать четыре зимы. И не было в моей жизни ни тайны, ни мягкой подстилки, ни сладких ночей. А были только страх в глазах женщин, только ненависть на лицах мужчин. Я обагрил свои руки кровью, а мое сердце высохло и почернело. Еще шесть зим — и меня отправят на утилизацию, как отработанный и уже ненужный материал.

— Ты ушел к ней? — спрашиваю. — В Улье ходили слухи. Тебя забрала болотница.

Бун сутулит плечи, его глаза из-под надвинутых бровей сверкают злым весельем.

— Они недалеки от правды, — говорит он. — Но я не искал встреч с ней. Я искал смерти. Королева лишила меня право выбирать жизнь. И я не хотел, чтобы она лишила меня права выбрать смерть. Я четыре года обдумывал план побега. Пока не представился случай. Это произошло во время очередного сражения. Как преторианец, я мог бы не участвовать в нем. Но люди были хорошо вооружены и теснили нас к болотам. Меня ранили сюда, — Бун указывает трехпалой рукой на грудь, чуть выше сердца. — В легкое. Пробили навылет. Изо рта у меня хлестала черная кровь, пока я полз по трясине. Но все равно не умирал. А я думал, что это так легко — подставиться под пули и умереть.

— Это нелегко, — резко перебиваю я и вспоминаю, как бился в агонии Рон. — Нелегко. Не для васпы…

— Знаю, — спокойно отвечает Бун. — Тогда я звал смерть — но смерть не шла. И я падал лицом в вонючую жижу болота, глотал ее вместе с кровью и ошметками легкого, захлебывался — но все равно жил. От этого меня переполняло отчаяние, которое толкало вперед — будто я хотел выползти из собственного тела. Я полз весь вечер и всю ночь, но не чувствовал усталости или боли. Потом ко мне пришла она, — Бун на время смолкает, наливает в стакан, но не пьет, держит на весу, продолжает тихо: — В этот раз она не звала. Смеялась. Повторяла, что я не могу подохнуть. Потому что уже мертвец. Но я не верил ей. Я сразу понял, что это галлюцинация. Если бы ко мне пришла болотница — она сожрала бы меня, не размениваясь на насмешки и разговоры. Поэтому я растянулся на земле и продолжил слушать ее вполуха, а потом потерял сознание.

Бун выпивает, ставит стакан на стол. Я вижу, как подрагивают его пальцы и замечаю, через всю кисть левой руки под манжету убегает длинный извилистый рубец. Тогда я набираюсь храбрости и спрашиваю:

— Ты тогда лишился пальцев?

Бун с удивлением смотрит на свою руку, будто впервые ее увидел. Потом тихо смеется, и его смех совсем не нравится мне — есть в нем что-то нервное, больное.

— Нет, не тогда, — отвечает Бун. — Тогда я не лишился, а приобрел. Кое-что получше пальцев. Вообще, мне не жалко отдать за это и руку. А тогда, очнувшись, я понял, что наступил день. Земля подо мной была черной от крови. И казалось, что меня придавило бетонной плитой. Поэтому с трудом мог пошевелиться, а когда повернул голову, тогда увидел.

— Болотницу? — спрашиваю.

Бун хохочет.

— Нет, не болотницу. Вернее, сначала я подумал, что болотницу. Подумал, что это снова вернулась она, чтобы продолжить насмешки. Но это оказался не чудовище и не морок. Это была обычная женщина из плоти и крови. И она стояла, взявшись одной рукой за сухую ветку. В другой у нее была корзинка. Кажется, в это время года люди ходили на болото за клюквой. И я подумал, что она зря забрела в это место, потому что под ее ногами уже начала собираться вода. Я сказал ей: "Встаньте левее. Справа болото". Из моего рта потекла кровь. А женщина взвизгнула и припустила в лес. Она бежала тяжело и неуклюже, а я подтянулся на руках и пополз к луже — очень хотелось пить, несмотря на то, что вода оказалась затхлой и грязной. Я подумал, что если начнется заражение, то смерть придет быстрее. И когда услышал шаги, решил, что это наконец-то пришла она. Но это снова была та женщина. Она почему-то вернулась и стояла за деревом, боязливо переминалась с ноги на ногу, но не уходила. "Вы ведь ранены?" — спросила она. Я ответил: "Да. И скоро умру". Хотя не знал, как скоро это случится. "Не подходите ко мне, — на всякий случай предупредил я. — Я васпа". Женщина ответила шепотом: "Я вижу". И все равно не ушла. А я, наконец, понял, почему она в первый раз бежала столь неуклюже — она носила ребенка и, судя по сильно выпирающему животу, должна была скоро родить. Довольно глупо соваться на болото, когда ожидаешь потомство. Я так и сказал ей. И она нахмурилась и поджала губы, как будто мои слова действительно задели ее. Тогда я спросил: "Ваш дом далеко?" Женщина неопределенно мотнула головой. Я спросил: "У вас есть мужчина?" "Я вдова", — ответила женщина. И я сказал: "Жаль. Но если ваш дом недалеко… вы могли бы принести топор. У вас хватит сил. А я не буду сопротивляться. Я васпа. И я должен умереть. Вы должны отрубить мне голову".

Бун замолкает, облизывает сухие губы, а по моему хребту рассыпается колкий иней. Ведь именно так убивала Королева. И именно выстрелом в голову я добил несчастного Рона. Это не беспричинная жестокость. Это наиболее быстрая для васпы смерть.

— Она почему-то не согласилась убивать меня, — сказал Бун. — Вместо этого она начала ухаживать за мной. Кое-как соорудила шалаш из лапника, натаскала одеял. Она приходила только раз в день и приносила суп или кашу. Но мне этого хватало, чтобы держаться. Она делала мне перевязку и прикладывала какие-то мази. А еще принесла иголку и нитку, чтобы я мог зашить свои раны. Я спрашивал ее, почему она не хочет моей смерти? Она ответила, что ждет появления новой жизни, и не простит себе, если не сделает ничего, чтобы спасти еще одну. Все люди не логичны, но женщины более прочих.

— Это была Евдокия? — напрямую спрашиваю его.

— Она, моя Дона, — улыбается Бун, и на этот раз в его улыбке нет ни болезненности, ни отчаяния. — Она рассказала, что ее мужа на охоте задрал медведь. Что на тот момент она ждала от него третьего ребенка. И когда охотники принесли ее мужа домой — он был еще жив. Дона ухаживала за ним, но не смогла спасти. Вообще, в деревне не было хороших лекарей. И не было лекарств. Она хотела отвезти его в Нордар и уже договорилась с Захаром, местным старостой. Но не успела. Зато успела спасти меня, — улыбка Буна становится виноватой. — И это одно из несправедливостей жизни. Хороший человек умирает — монстр продолжает жить. Но ты смотри, не обмолвись Доне. Она очень огорчается, когда я так говорю. Сутки может дуться, — Бун хмыкает и продолжает. — Зато галлюцинации отступили окончательно. И когда мне стало лучше настолько, что я смог ходить, Дона привела меня в деревню. Свой мундир я утопил в болоте, а стек и маузер потерял еще раньше. Я надел то, что принесла мне Дона. Оказалось, это была одежда ее мужа. И она неплохо подошла мне. Мы были одной комплекции. Поэтому, когда я вошел в ее избу, старшая Василинка отскочила к печи, а маленькая Анфиска протянула руки и сказала: "Тятя!"