На острие (СИ) - Кутузова Елена - Страница 47

В тишине я слышала, как бьется мое собственное сердце. Оно ухало куда-то вниз, а потом подскакивало к горлу, мешая дышать.

Ларс знал слишком много. Но… откуда?

— Я слышал, вы интересовались…

Кен Отани не договорил — в него полетел планшет. Прямо в голову.

Саро даже не попытался увернуться. Острый край пришелся в висок и по щеке потекла кровавая струйка.

— Госпожа, — Кен мельком взглянул на экран прежде, чем положить планшет на стол. — не стоит так нервничать, это небезопасно.

— Боишься? — я не знала, чего хотела больше: прогнать Кена с глаз долой, или выместить на нем обиду.

— Мне незачем бояться своей госпожи. Для чего бы она ни подняла руку — для похвалы или наказания — я не отстранюсь.

— Похвалы захотелось? — я подскочила к столу и нажала кнопку, заставляя экран планшета вспыхнуть, — тогда скажи, откуда Ларс узнал вот об этом? Он шпион? Твоих рук дело? Чего молчишь?

Вместо ответа, Кен опустился на колени. На лице застыла маска безграничного терпения.

— Значит, не скажешь?

— Я не знаю. Но коли госпоже угодно, выясню уже завтра. Хотя, если вы желаете услышать мое мнение…

Голос бархатисто касался слуха, успокаивал, дразнил… И эта поза — на коленях, меч впереди, рукоятью влево — так, чтобы господину было удобно схватить его в любой момент…

Кен Отани снова отдавал себя мне, готовый на все.

Чтобы опомниться пришлось закрыть глаза и сосчитать до двадцати. Туда и обратно. И собраться с духом, чтобы прервать наступившую тишину: — Рассказывай!

67

Он заговорил, все так же не поднимая головы:

— Вы тогда очень ловко ушли от слежки, а потом и от облавы… Прыжок был фееричен. Если честно, я испугался, когда увидел, как вы рискуете. Испугался, что разобьетесь…

— Мы сейчас говорим обо мне? Или о Ларсе?

— Простите, — Кен почти уткнулся лицом в сложенные на полу ладони, — я отвлекся. Выяснить, кто вас сопровождал, было легко. А потом, когда в сети стали появляться его рисунки, я догадался, что Ларс и вы близки. Они были слишком… откровенные.

Кто бы спорил.

— И тогда ты нашел Ларса и надавил на него?

— Нет. Я просто наблюдал. Знал, где вы, чем занимаетесь… Даже вступил в тот клуб художников-извращенцев…

— Зачем ты купил картину? — спросила совсем не то, что хотела.

Кен вздрогнул. Но не сбился:

— Нельзя, чтобы портрет наследницы Первого Клана оказался в чужих руках.

— Значит, остальные картины тебя не смутили. Куда ты ее дел? Отдал Главе?

Кен яростно замотал головой:

— Спрятал.

— И на том спасибо, — представилось, как вредный старик, для которого не существует родственных связей стучит тростью об пол, браня дошедшую до самого дна внучку. О, если бы «дно» было именно тогда!

— А Ларс?

— Я следил за ним, но постоянно оказывался на полшага позади. Второй Клан всегда опережал, успевал первым. Кроме одного раза. Тогда я узнал, что владелец известного борделя выставил на аукцион девственность модели. Едва успел вмешаться.

Никогда не забуду, как это произошло. Кен на коленях, смиряющийся, готовый на все… To, как терся щекой о пах Мастера, прикрыв глаза, сводило с ума.

Кровь ударила в голову. Стало жарко. Сердце стучало, как бешеное, а в груди полыхал пожар.

— Зачем ты это сделал? Знаешь ведь что я не наследница, что Глава твоего клана отказался от меня еще до моего рождения.

— Это не так, — ответ прозвучал едва слышно.

И на смену тихой тоске пришла ярость. Миг, и я стою на коленях напротив саро. Волосы оказались слишком короткими, чтобы вздернуть его голову, но, словно поняв мое желание, Кен сам поднял взгляд.

— А как? Дедушка вспомнил, что у него есть внучка, только когда о ней заявил Второй Клан? Не захотел отдавать козырь в чужие руки? Это я понимаю. Не пойму только одного: почему он не убил меня также как убил моих родителей. Решил использовать?

В темных глазах плескалась боль. Но мне было плевать.

Хотят подчинения? Знаю, что наследница должна оставаться непорочной. Женщина саро обязана поддерживать высочайшие стандарты и тупые обычаи Клана.

Дудки! Я уже заглядывала лицо смерти, и плевать, что случиться дальше. Может быть, отомстить не получиться, но попортить жизнь снобам я смогу. Тем более что для этого нужно только следовать собственным желаниям.

Тугой узел внизу живота пульсировал тянущей болью. Лгать самой себе я не собиралась: я хотела не просто мужчину, а конкретного, вот этого гада, испортившего всю мою жизнь.

Так почему нельзя просто взять желаемое? Похоть — не любовь. Получить свое и выбросить, как использованную салфетку. А заодно насолить деду, который вдруг решил вспомнить, что у него есть внучка.

— Раздевайся.

Отани не удивился. Лишь привстал на коленях, чтобы стянуть куртку и рубашку. Как всегда — белую.

И снова голова закружилась от контраста со смуглой кожей. Проклятый Би! Он научил меня не стыдиться взглядов, заставил понять саму себя, а еще привил вкус к прекрасному, эстет чертов!

— Хозяин еще жив? — у Клана, что у Первого, что у Второго хватило бы сил разделать того в фарш за неуважение в женщине саро.

Кен только кивнул в ответ. Он старался смотреть под ноги, но взгляд то и дело взлетал вверх, к моему лицу, и тогда в глубине зрачков что-то вспыхивало.

Крылья тонкого носа трепетали, заставляя Кена казаться живым. Руки, перевитые толстыми венами, коснулись ремня.

Звякает расстегнутая пряжка, и я приказываю: — Стой!

Кен замирает. Все также, на коленях — кажется, он всегда в этой позе. И мне это нравится.

Касаюсь высокого лба, спускаюсь по переносице, обвожу четко очерченные губы. Чуть надавливаю…

Рот послушно открывается, язык мягко касается пальца.

Кен смотрит прямо, в упор. В глазах — вопрос.

Да, мне нравится. И его покорность, и это взгляд — потому что Отани не сдался. Он ведет свою игру, но уступать я не намерена.

Вторая рука скользит по шее, плечу, груди. Мышцы напрягаются, когда пальцы пробегают по животу и ниже, к пока не расстегнутой пуговице.

Джинсовая ткань такая грубая! Контраст с гладкой, теплой кожей доставляет особое удовольствие. Сдвигаю ладонь ниже, чуть сжимаю набухший холм…

Кен напряжен. Его язык старательно ласкает мои пальцы, во рту влажно и жарко. Не выдерживаю, наклоняюсь к самому уху, шепчу:

— Ты помнишь, что было на аукционе?

Чуть вздрагивают ресницы. Медленный кивок. И взгляд, полный ожидания.

— Тебе понравилось?

Кен напрягается, застывает, даже язык замирает.

— А мне — очень.

— Я рад, — для того, чтобы сказать это, Кен на мгновение выпускает изо рта мой палец.

А я продолжаю:

— Знаешь, о чем я жалела тогда, и жалею сейчас?

Отстраняюсь. Хочу видеть его лицо, когда он услышит. И договариваю:

— Что я не мужчина. У меня нет члена. И я не могу трахнуть тебя в рот. В твой горячий, влажный, красивый рот…

68

Почему мне кажется, что под ногами туго натянутая над пропастью струна? И в руках острые ножи, которыми нужно жонглировать. И…

В темном взгляде больше нет ожидания или напряжения. Теперь в нем — жажда. И опасность.

Кен срывается с места, и через мгновение я лежу на кровати с бесстыдно раздвинутыми ногами. Трусики остались где-то там, на полу…Даже не помню, когда он сорвал их.

Кен нависает, запах имбиря слишком сильный, слишком будоражит нервы, адреналин бурлит в крови… Этот раунд за Отани, но игра не закончена.

— Не можете трахнуть в рот, — в глазах — безумие. — Но кто мешает вам в него кончить?

Он впивается между ног. Горячий, сильный. Язык скользит вверх-вниз, ныряет вглубь и вырывается наружу, чтобы заставить застонать от наслаждения.

Не поддаюсь. Толкаюсь навстречу губам, заставляю прижиматься сильнее… Язык движется все быстрее, но главный здесь не он.

Жаркий, жадный рот впивается в плоть, горячие волны бегут по венам, тело выгибается, когда меня накрывает с головой…