Подъем (СИ) - Стасина Евгения - Страница 68

На улице снежно. Пушистые хлопья валят и валят, вынуждая меня включить дворники и двигаться со скоростью черепахи. Я немного опоздал и теперь слышу недовольное ворчание людей, вынужденных меня пропускать, вжимаясь в пластиковое кресло всем телом, отвлекаясь от происходящего на льду. Маша сидит двумя рядами ниже. Рядом устроился ее муж, и сейчас поглаживает ее шею, забравшись пальцами под ворот расстегнутой куртки. Мама, словно почувствовав мое присутствие, оборачивается, награждая легким покачиванием головы и теплой улыбкой подкрашенных губ. Это странно. Странно видеть тех, кто когда-то считал меня частью своей семьи, но не иметь возможности подойти, спросить бывшего свекра о рыбалке, поинтересоваться у Елены Валерьевны, как идут ее дела с пошивом одежды на дому. Смотреть, как женщину, которая родила тебе сына и когда-то была твоей, ласково касается посторонний. Посторонний лишь для меня.

Мне стыдно это признавать, но за семь лет я ни разу не видел Семена в деле. Не имел возможности восхититься его скоростью, ловкостью движений и невероятным талантом, который заметен даже такому несведущему зрителю, как я. Мне не довелось горделиво следить за его игрой, делить с ним радость победы, краснеть от удовольствия и переполняющих душу эмоций, когда на его шею надевали очередную медаль и вручали похвальную грамоту. Теперь я лишь зритель, сторонний наблюдатель, которому осталось лишь ругать себя за невозможность сказать собственному ребенку лично, что он лучший…

Он замечает меня в самом конце матча, когда, пересекая коробку, подкатывает к ограждению, снимая с головы шлем. Кто-то из друзей кладет руку на его плечо, попутно подбрасывая вверх клюшку, и Сема, улыбаясь, проходиться взглядом по рядам болельщиков. Не знаю, ищет ли он меня, хочет ли видеть, что я все же пришел, или делает это бездумно, но когда наши взгляды пересекаются, парень замирает, в мгновение становясь серьезным. Он поджимает губы, уже не слушая своего товарища и словно не чувствуя, что столпившиеся позади игроки подгоняют его сойти льда. Задерживается в проходе, все так же сверля меня глазами, размышляя о чем-то своем…

Я ухожу, даже не думая подходить к людям, с которыми когда-то делил горечи и невзгоды. Молча бреду к машине, прокручивая перед глазами задумчивое выражение лица сына, чуть склонившего набок голову и наградившего меня еле заметным кивком, после которого он торопливо направился к раздевалке…

— Ты ему сказала? — Сергей раздевается, стоя перед раскрытым шкафом, и метким броском отправляет пуловер в бельевую корзину. Он неспешно натягивает на свое мускулистое тело черную майку и наклоняет голову то вправо, то влево, старательно разминая затекшую шею. Трудно сказать зол ли он, поскольку голос ничего не выражает, а считать эмоции по его затылку мне не под силу.

— Да. Он бы все равно узнал об игре.

— Почему бы не занести его в черный список? — избавившись от штанов, муж поворачивается ко мне, и я отчетливо различаю недовольный огонек в его глазах.

— Не могу. Он отец моего сына…

— Биологический. Это его максимум, — резким движением взяв с полки домашние спортивки, Титов прячет свои стройные ноги под темной материей, продолжая меня сканировать.

— Что если он исправился? Хочешь, чтобы потом я всю жизнь сожалела, что не помогла собственному ребенку наладить отношения с папой?

— А ребенка ты спросить не хочешь? Может, ему и не нужно это общение?

— Ему тринадцать. Гормоны берут свое. Боюсь, что когда он повзрослеет, может горько пожалеть, что в свое время был столь категоричен!

— Ты его выгораживаешь?

— Кого?

— Бывшего мужа?

— Нет. Что ты, и не думала! Просто не мешаю ему бороться за внимание ребенка.

— Ты серьезно? Он столько лет им пренебрегал, а ты решила его пожалеть?

— Я никого не жалею! Я лишь не подливаю масло в огонь. Пусть делает все, что хочет — я Сему не принуждаю его прощать! — и сама не замечаю, как начинаю заводиться, вслед за Сергеем повышая тон.

— Нельзя быть такой наивной. Пора бы уже здраво взглянуть на вещи! — теперь он старается говорить тише, видимо, опасаясь, что дети услышат нашу ругань.

— Да что с тобой? Я же не привожу его в дом и не заставляю Сему общаться с ним! Я лишь дала ему расписание тренировок! Что плохого в том, что он пришел на игру?

— Дело не в игре! А в том, что ты уже готова его простить!

— Не неси ерунды!

— А как это называется? Он названивает тебе через день, а ты даже не думаешь сбросить вызов!

— Ты что, ревнуешь? — усаживаюсь на кровать, ошеломленная догадкой.

— Кого?

— Меня. Или Сему. Я уже и сама не знаю!

— Бред. Просто меня раздражает твое всепрощение и мания помирить всех, кто, по сути, в этом и не нуждается!

— Ты ревнуешь, Сережа! — тычу пальцем в его грудь, даже не собираясь слушать его оправдания. — Разве я дала тебе повод? Я с ним не вижусь, не говорю о прошлом, не вспоминаю с ним за чашкой кофе нашу совместную жизнь…

— А не мешало бы! Может быть, хоть тогда отрезвела и вспомнила, с кем имеешь дело!

— Ни один ребенок в этом мире не заслуживает расти без отца! И даже если я буду трижды дурой в твоих глазах, я все равно не стану мешать Андрею!

— А что поменялось? Не так давно, ты и слышать о нем не хотела!

— Знаю, — вспоминаю свой первый разговор с Медведевым в осеннем парке. — И до сих пор считаю, что он должен сам возвращать Семена в свою жизнь. Сергей, — говорю спокойнее и кладу руку на его плечо, — я лишь дала расписание…

— Я в душ, — снимая с плеча мои пальцы, муж решает взять передышку. — И будь добра ему объяснить, что он потерял право звонить тебе по вечерам…

Я отбрасываюсь на подушки, нервно растирая кожу лица, и прислушиваюсь к шуму воды, доносящемуся из ванны. Все сложно. И оттого, что по вине бывшего мужа мне приходится ссориться с Сергеем, мне хочется выть. Казалось бы, я только-только начала радоваться жизни, обрела семью и надежное плечо, а он вновь ворвался вихрем в мои будни.

— Мам, — Сема тихонько стучит и приоткрывает дверь, не решаясь проходить внутрь. — Соня перемазала пол красками. Я мыть не буду.

— Господи, — вымучено негодую, глядя в потолок, и подскакиваю с постели. — Пошли.

— Видела, папа приходил? — спрашивает меня, пытаясь завлечь сестричку игрушкой, пока я отчаянно оттираю пятно с белого ковролина, кажется уже поцарапав кожу на пальцах.

— Да, — я сдуваю локон и прохожусь рукой по лбу, стирая проступившую испарину. Краска клякса из насыщенного красного перешла в светло розовый, значительно увеличившись в размерах. — Из чего их делают?

— Он меня ждет после тренировок, — Семен продолжает, пропуская мимо ушей мое недовольство купленной акварелью.

— Да?

— Ага. Сидит в машине через дорогу. Иногда стоит и курит…

— Тебя это пугает? — и сама смущаюсь, с трудом представляя, что бы почувствовала, видя, как мой отец молчаливо следит за мной через лобовое стекло.

— Нет, — еле заметно улыбается, качая своей головой, наверняка, думая про себя: “Девочки такие девочки”.

— Так, значит, не подходит?

— Нет.

— Не мог бы ты отвечать поразвернутей, — смеюсь бросая в его сторону облачко пены. — Чувствую себя следователем на допросе.

— Я думаю, он ждет, что я сам подойду.

— А ты непоколебим, как скала? Бедные девчонки! Боюсь представить, как придется трудно твоим подружкам, стоит хоть раз оступиться, — смеюсь, оглядывая пол перед собой.

— Это другое. Он постоянно обманывает. Дает обещания, но слово не держит.

— Сем, я на твоей стороне, но не могу не признать, что он все же старается. Не припомню, чтобы он так упорно чего-то добивался. Кроме работы, конечно.

— А тебя? Он что, не ухаживал?

— Ну, — смеюсь, откладывая губку в сторону, и складываю руки на коленях. — Я влюбилась сразу, как только его увидела. Ему не нужно было поджидать меня у университета. Была бы посмелее, скорее сама бы помчалась встречать его с работы.