Дни войны (СИ) - "Гайя-А" - Страница 45

— Видит небо, видят все святые, угодные ему, — привычно воздел купец руки и поцокал языком, — у самого три дочери, и по каждой из них мое сердце плачет кровью; мы их любим, а они сокращают наши дни своими капризами и прихотями. Но твоя дочь, уверен, не из таких; благовоспитанная, честная девушка, для которой в приданом не стыдно дать много хорошего золота.

Ревиар зашел в лавку, и его сразу провели к столам, где купец горделиво выставил лучшие свои драгоценности. Были здесь изумруды, рубины и сапфиры, было и золотое плетение, серьги, кольца, браслеты и ожерелья. По закону Элдойра, за каждой девушкой отдавалось приданое, а за нее платился выкуп ее опекуну, и они должны были быть равны по стоимости. На деле чаще всего этот закон обходили, но полководец не желал думать, что его дочь достанется даже такому именитому воину, как Регельдан, дешево. «Вот посмотрим, как он откупится, — с непонятным чувством отцовской ревности думал Ревиар, — я дам за ней столько золота, что уже за одно это ему придется продаться на медные рудники!». Однако дурное настроение прошло, когда купец с радушной улыбкой выложил самые свои лучшие товары. Миле пошли бы любые из них.

— Цены на все это весьма высоки, — почтительно добавил торговец, — перекупщики привезли их из Загорья. Есть тут и драконьей лепки украшения, самые тяжелые…

— Постой, — оборвал его мужчина, — я хочу, чтобы ты сам выбрал самое лучшее, что у тебя есть. Общий вес должен быть не меньше четверти пуда. Пришлешь ко мне с посыльным — я расплачусь.

Купец едва ли не в ноги готов был упасть воину за столь щедрое предложение. Ревиар отправился дальше по торговым рядам и лавкам. Он заказывал парчу, шелк, атлас, скупал самые дорогие ткани. В посудном ряду он заказал лучшего стекла и достаточно новой расписной посуды из глины. Покупая все это, полководец не мог не думать о том, что готов был бы отдать все это даром, лишь бы оставить себе любимую дочь, и никогда не расставаться с ней.

У Регельдана была почти безупречная репутация, но он в своей жизни видел Милу лишь издали, и полководец не мог забыть об этом. «Какая любовь может быть, если жениться лишь ради положения? — думал мужчина, — разве моя жена была счастлива? Я давал ей столько внимания, сколько мог дать, и она любила меня; но разве я мог любить ее? Уважение, привычка, почет, верность — но только не любовь рождается в таком союзе». Не мог забыть Ревиар и молодой Латалены.

Он видел, как расцветала она, стоило лишь уехать нелюбимому ей супругу. Подавая ему чай, прислуживая ему за столом — день за днем глядя в его равнодушное лицо, будет ли Мила счастлива замужем за Регельданом? Ревиар Смелый был близок к тому, чтобы отвергнуть сватовство, несмотря на все блага, которые оно сулило.

Он направился в свои комнаты — Ревиар Смелый занял крыло в Военном Совете, рядом с покоями принцессы Элдар. Покои леди Латалены пустовали, но полководец все-таки на мгновение замер возле них, наслаждаясь ароматами сандала, апельсинов и розмарина. Едва лишь он вошел к себе, как в дверь вбежал взволнованный воин.

— Господин мой, к вам его святейшество…

Он понял все, хотя Оракул еще не вошел. Сердце его дрогнуло. Бледный, встревоженный, Оракул вошел в зал. Сернегор, опустив голову, следовал за ним. Выглядел он виноватым, словно по его вине случилось то, что случилось. Полководец отвернулся от огромного окна. Стекло сохранилось в нем, как и изящная рама, и разноцветные лучи пронзали комнату, словно клинки. Ревиар Смелый смотрел в глаза Оракулу.

— Мы разошлись не больше, чем на полдня; она хотела совершить паломничество, — сказал Оракул, и полководец понял, как владыку трясет, — клянусь тебе, я уверен, что за нами следили с самого начала. Дива что-то сделала для этого.

— Но она жива? Латалена жива?

— Должна быть жива.

— Где вы разминулись? — Ревиар уже затягивал шнурки на кожаных пластинах подкольчужника, — я возьму своих лучших…

— Нет, Ревиар! — Оракул повысил голос, поднял руку, — стой! Ты не можешь оставлять город сейчас. Лучше потерять одного, чем сотню; если мы начнем искать — привлечем лишнее внимание. Начнется паника. Остановись.

Темные глаза Ревиара блеснули.

— Нет, — хрипло сказал он, и в этом гортанном кельхитском «нан-йо» было такое чувство, которого не смог распознать даже великий предсказатель.

— Да. Смирись. Мы будем ждать.

========== Заложники ==========

…Латалена услышала свист стрелы, вздрогнула, метнулась к оружию, но она не успела сделать и нескольких шагов, когда услышала крик. Так кричит смертельно раненый; женщина вылетела из шатра, придерживая юбку. Ноги ее оказались в липкой красной луже. Латалена вскрикнула. Первый шатер загорелся через мгновение; один удар мечом — и телохранитель принцессы Элдар упал к ее ногам уже обезглавленный.

— Не упустите! — раздался властный голос, и Латалена бросилась бежать.

Красное платье цеплялось за сучья и ветки, дыхание преследователей она слышала словно над своим ухом, топот копыт лошадей все близился. А вокруг были только мертвецы. Латалена упала руками в грязь, рванулась прочь.

Внезапно шум погони остановился. Асурийка замерла, пытаясь понять причину. Мысли ее лихорадочно работали. Не теряя времени, она принялась сдирать с себя красное платье, приметное в прозрачном лесу. Времени жалеть дорогой бархат не было. Латалена скомкала платье, быстро приметила яму с опавшими листьями, расковыряла верхний слой башмаком и спрятала платье. Затем затаилась, прислушиваясь.

«Дыхание, — вдруг осознала она и пвыругала себя в мыслях, — я слишком часто и взволнованно дышу. Надо успокоиться, и я всё смогу…».

Она почти поверила в собственное спокойствие, когда сзади на нее обрушилось что-то, спереди неожиданно оказалась земля — и она провалилась в пустоту.

Очнулась она от незнакомых голосов. Мерное укачивание, запах костра, запах жареного на вертеле мяса, кисловатый запах вина, сладкий запах табака и сена. И запах овчины, на которой, кажется, она лежала. И еще много запахов; и звуки. Сопение лошадей, фыркание, снова сопение, теперь совсем близко. Слова на чужом языке. Латалена немного знала этот язык, — сурт, язык Севера, говор оборотней. Они говорили между собой о ней. Ее мерно покачивало из стороны в сторону. Голос над ухом, приятный низкий мужской голос чуть насмешливо протянул:

— Если ты меня хотел уесть, братец, тебе вполне это удалось. Она красива, как все асурийки, горда, как все асурийки, и когда очнется — ставлю, что она еще и глупа, как они.

Другой голос, не столь веселый отвечал ему:

— Она знатного происхождения. Видно же.

— Что не отменяет того, что она — клянусь собственным хвостом! — глупа и капризна. Но она красавица — в этом не может быть сомнений, а если у нее еще есть знатная родня, то выкуп может составить немало золотых монет. Золотых, друг мой, золотых!

Латалена не уловила никакого движения над собой, но внезапно говоривший умолк, а затем телегу тряхнуло.

— Кажется, — голос приблизился вместе с жарким волчьим дыханием, — наша гостья проснулась. Доброе утро, сударыня!

Яркий солнечный свет слепил. Прекраснейшая прикрыла глаза руками. Когда она смогла взглянуть на своих «спасителей», то увидела спины двух оборотней и лицо одного: он сидел напротив, раскуривал трубку и созерцал асурийку перед собой с хладнокровием мясника, выбирающего свинью пожирнее. Латалене от этого взгляда было не по себе.