Детство 2 (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 32

Перепев её несколько раз, и два раза общим хором, играл и пел потом и другие песни. Не я один, тут чуть не целый оркестр! Мно-ого музыкальново народу здесь. Гармони, гитары, балалайки, мандолины и скрипочки, флейты и прочее. Не все прям совсем хорошо, но зато от большой души.

Пели, пили, танцевали греческие, русские танцы и еврейское всякое вперемешку. Ну мы с Санькой в грязь лицом и не ударили, значица!

Санька потом со всеми почти што девчонками перетанцевал, а я пару раз станцевал тоже, а потом гляжу — Фира расстроенная сидит. Не так, как мышь на крупу дуется, другим на поглядеть, а по-настоящему. Улыбается вроде, а такое горе внутри! Ну и я всё. Только с ней.

Наверное, вообще.

Двадцатая глава

Массивная дверь конторы мягко захлопнулась за мной.

— Суки! Твари неебические, конём их маму через папу!

Похлопав себя по карманам, достал сигареты и зачиркал зажигалкой. Как назло, отлетел кремешок, и зажигалка полетела в стену, негромко бахнув остатками газа.

Покатав фильтр во рту, нашарил глазами возящегося с какими железяками рабочего в углу двора.

— Найдётся? — Показываю сигарету. Не нашлось. Кинул её назад в пачку, да и пошёл восвояси, подняв воротник от холодного порывистого ветра.

— Сходил за справедливостью? — Поинтересовался Валерка в бытовке, зевая во всю запломбированную пасть.

— Сходил! Димасик ебаный, чтоб ему на голову насрали! Не внёс, блять! Больше восьмидесяти часов вылетело через жопу, и что-то мне подсказывает, что хуй вернут.

— Хуй, — Согласился Валерон, — потому я жопу хуй подыму лишний раз, я их переработки вертел вместе с перерабатывальщиками.

— Ну, блять… по уму если, так им же самим такая политика боком выходит! Раз-другой-третий наебут, так или уходят нормальные работяги, или вот как ты — лишний раз хуй пошевелишься, а если и пошевелишься, то ни разу не для работы. И коллектива никакого, одни хуй пойми кто!

— Тащи со стройки каждый гвоздь, — С удовольствием продекламировал тот, потянувшись лёжа, — ты здесь хозяин, а не гость!

— Насчтёт по уму ты прав, но со своей колокольни, — Валерка по случаю выходного нетрезв сильнее обычного, да ещё, похоже, раскумарился, на умняк потянуло, — а у них своя! Не здесь, но слышал, как прораб мастера молодого учил. Как там… нет, дословно не помню, но что-то там по поводу коллектива. Нельзя коллективы, короче. Договариваться тогда придётся — хоть по быту, хоть по зарплате. Са-авсем другие деньги пойдут!

— Один хер окупится!

— Хер там! То есть окупится конечно, но тогда, с коллективами, нахуй пойдёт тот же Димасик с его купленным дипломом и мякушкой в голове заместо мозгов. Прораб пиздить влёгкую не сможет — ни с работяг, ни со стройки. Ну и повыше — откаты хуй там. Сечёшь?

— Секу. Бляди… третья работа меньше чем за год, и что-то мне подсказывает, что и здесь хуй задержусь!

— Такая себе вилка, — Валера повернулся набок и подпёр голову кулаком, — ищешь где лучше, а приходишь когда в контору, там на трудовую смотрят. Бегунков не любят, проблемные! И похуй им, пьёш ты или вот так — за свои кровные. Покорные нужны.

— А вот хуй им! — Вскинулся я, скидывая обувь и с ногами залезая на нары. Через несколько минут разговор утих сам собой, и я уткнулся в телефон, бездумно листая ВКонтакте.

«— Лёшка… Маринка… второго уже!? Женя Субботин… о, гастрабайтер херов! В Германии устроился, нелегал херов! Везде хорошо, где нас нет! А может… хм… А что я теряю? Место в бытовке и постоянные наёбки в деньгах?»

Пальцы начали набирать сообщение…

— Ф-фух! — Я резко сел на топчане.

— Сон? — Глуховато поинтересовался Санька, высунув голову из-под одеяла.

— Да, — Встав, зашлёпал босыми ногами по брошеной на каменный пол циновке и присосался к чайнику, — ничево таково, ерунда какая-то.

— Дай-ка водички, — Протянул дружок руку, не размыкая глаз. Через полминуты он уже спал, а у меня пока ни в едином глазу. Такие себе размышлялки по итогам. Бывает иногда, што приснится такой вот привет из прошлого, и лежу, разбираю. А потом раз! И какие-то полезности. А иногда просто сон. Дурацкий.

Дядя Фима собирался в эмиграцию, а мы ему немножечко помогаем. Потея и отдуваясь, он большим мухом носится по дому и страдает за каждую вещь. За много лет в дому Бляйшманов накопилось много всякого добра из тово, што в основном хлам для не очень бедново человека.

Такое себе, што вроде как и не нужно, но и выбросить жалко, потому как в детстве играл етой пробкой от графина или порватой открыточкой. Ну или не сам играл, а досталось от покойново дедушки, и вроде как немножечко память.

Бросать всё ето жалко и не хочется, но и перевозить в Турцию как-то не оно. Бляйшманы делают небольшие трагедии над каждым хламом, и пытаются всучить его соседям на сохранение под расписочки, ну или вроде как раздать, но под великую благодарность.

Чувствовать благодарность и вручаться мало кто хочет, и дядя Фима страдает через свою жадность и соседскую неблагодарность.

— Фима! — Послышался громкий и пронзительный голос ево горячо любимой, но не вот прямо сейчас, супруги, — Заканчивай за старьёвщика и займись собой серьёзно! Тебе дали два дня на собраться, и я таки хочу увидеть тебя с собой пусть и в Турции, но на свободе, а не на нашей неисторической родине, но за решёточку! Я таки понимаю, шо ты большой патриот, но твоя харахура при через решёточку пойдёт не с с тобой туда, а на выброс!

— Женщина! — Дядя Фима воздел руки вверх и побежал ругаться и утверждать своё мужское достоинство и главенство в семье. Через несколько минут он вернулся прижуханный, встопорщенный и молчаливый, потирая бок.

— До политики доигрался, — Бурчал он, пока мы под ево руководством собирали вещи, — а?!

Будет теперь мой Иосиф сыном турецкоподданого!

— Лучше там на свободе, чем через решётку здесь, — Осторожно замечаю ему.

— Оно как бы и да, — Завздыхал тот, — но Одесса! Мог бы Одессу взять за собой, так и задумываться не стал, а вот так вот и жалко бросать!

— Года через два можно будет и посмотреть насчёт обратно.

— Ты это слышал!? — Бляйшман воздел руки вверх, где на втором етаже возилась ево супруга, — Обратно! Такой себе переезд встанет в немаленький рубли и ещё в меньшее удовольствие!

— И насчёт обратно, — Уже потухше сказал он, сев на табурет посреди комнаты и пожевав губами, — не всё так просто. Я не за контрабанду, а за политику замечен. Умные люди понимают, шо где там Фима и где политика!? Разные континенты! Но кому-то надо было пострадать, и наверх решили надуть в уши за чуть ли не революционэров! Пока такой себе перерывчик между властями и опаской трогать народ, можно уйти.

— Политика, мальчики, — Так же потухло сказал он, — даже если самая мелкая и надутая, наверху видится опасней уголовщины. Особенно если не статейки иногда, а людей вот так вот.

Знаете, сколько мине пришлось положить денег на глаза через карманы, штоб позволили чуточку собраться, а не бежать с голой задницей, как Лебензону? Я таки не буду говорить, шоб вы не побежали от мине, как от адиёта! И это таки с опаской на народ!

— Ну, — Начал я, пытаясь найти што-то хорошее, — зато промышленники чуть сдали! На арапа надавили, воспользовавшись смутой, а вот вышло! По жалованию мало кто выиграл, да и то копейки, а вот за штрафы хорошо убрали, а кое-где и по часам. По мелочи, но смягчения народу вышли. Зеленого тоже убрали, и скорее всево — всё, без возврату.

Дядя Фима дёрнул щекой, и я таки понял, што ему в утешении нужно хорошее, но лично для нево, а не для общества вообще. Такой себе человек. Не Коста.

— Неужели умный человек не найдёт, как монетизировать людскую благодарность?

— Хм… — Дядя Фима вдумчиво оглядел меня, — Шломо, ты таки продолжаешь радовать своего любимого и любящего дядюшку! Хм… А знаешь, ведь таки и да!

Он оживился и закружил по комнате большим сонным пчёлом, натыкась на узлы и чемоданы.