Золото гуннов (СИ) - Пахомов Николай Анатольевич - Страница 18

Ругил же, придя в себя, вознамерился стать побратимом Ратше. И не только все гунны, на глазах которых случились эти события, но и хан Харатон, узнавший о необычном происшествии от своих приближенных, полностью были согласны с княжичем.

«Брататься, надо брататься», — решили единогласно.

Ритуал братания был прост и понятен без слов. Хоть у русов, хоть у гуннов. Ругил и Ратша надрезали кинжалами запястья левых рук, затем сцедили несколько капель алой крови в единую золотую чашу и, смешав, испили сей напиток братства. С этой минуты Ратша мог не только считать себя братом Ругила, но и в любое время дня и ночи безбоязненно входить в стан гуннов, не опасаясь быть изгнанным или же подвергнутым какой-либо обиде. Гунны, точнее, их вожди, хоть и искали себе союзников, хоть и блюли союзнические обязательства, но в станы свои старались их не допускать. Опасались коварства и предательства. Известно: пригревший у себя на груди змею ею же будет и ужален. А с Ратшей все стало по-иному. Каждый гуннский воин, каждый гуннский род был обязан оказывать почести Ратше такие, какие оказывались Ругилу.

«И они оказывали, — потягиваясь и почесываясь под теплым покрывалом, размышлял Ратша. — Оказывали. Все. Или почти все…»

Да, почти все гунны признали Ратшу за своего, накрепко приставив к его имени прозвище «великий шаман» и спаситель Ругила. И только один гунн, младший сводный брат Ругила, остроликий и остроносый Мундцук, несмотря на юный возраст, зло косился на спасителя. Рожденный не от гуннки — гуннских женщин после долгих переходов по безводным степям явно не хватало для всех мужей, — а от буртаски княжеских кровей, Мундцук был бы рад смерти старшего брата. Смерть Ругила открывала перед ним дорогу к ханскому трону. Но этого из-за вмешательства Ратши не произошло.

Тогда что-то подсказало Ратше, что с Мондцуком надо ухо держать востро, глаза — открытыми и спиной к нему не поворачиваться. Этот ханский отпрыск с обезображенным шрамами лицом, острой мордочкой и злыми раскосыми очами чем-то походил на хитрого хорька, подстерегающего добычу. И Ратша, когда находился вблизи Мондцука, держал ушки на макушке, а очи — не только спереди, но и на затылке. И не напрасно…

С того времени, как Ратша спас сына хана Харатона, Ругила, прошло немало лет. Много вод утекло в реках, много весен сменило зимы, много больших и малых событий произошло как в жизни самого Ратши, так и в жизни его сородичей-русов. Были дальние походы и возвращения к родным огнищам-очагам. Было многое… Только ссор с союзными гуннами у русов не было. Гунны не требовали больше того, что им полагалось по ряду, заключенному вождями русов, а русы, в свою очередь, не задевали гуннских воев. Ратше же даже язык союзников пришлось малость выучить. Иначе как общаться с братом названным… Не на пальцах же!

Возможно, за спасение гуннского княжича, возможно, за овладение языком гуннов, но, скорее всего, за то и другое вместе, русы стали называть Ратшу не только «шаманом» и волхвом, но и Гуннославом — создающим славу гуннам. Чего наслоилось больше в этом прозвище: скрытого презрения, недоброжелательства, зависти, пренебрежения или воздаяния должного уму, смелости, находчивости, — понять трудно. По-видимому, любой человек, произносящий это слово, вкладывал свой смысл. Ведь каждый роток — мыслей и чувств поток, неисчерпаемый кладезь… И на каждый роток не набросишь моток. Ибо роток — не нора суслика, а слово — не суслик: на мот или силок не изловишь…

«Да, славным было времечко, — вспомнив эти события, пришел к выводу Ратша. — Славное! — почесал с удовольствием потный ребристый бок. — Молодость… Воля… Не чета старости да дряхлости. Э-э-эх…»

…Не обошли перемены и гуннов.

Возмужав, женился Ругил, взяв себе в жены девицу Заряну из рода Ратши. Заряна лицом румяна, взглядом голубоглаза да приветлива, словом добра, станом стройна. Настоящая зорька алая, которую только весной да летом можно увидать, очи порадовать.

Зачастил Ругил, когда не бывал в дальних походах, с малой дружиной в весь Ратши. Не только на коне черногривом красовался, но и новых друзей находил. И все чаще и чаще русы и гунны стали величать Ругила Роусом или Русом. А тот не серчал, принимал как должное. Считал, сколько имен, столько и жизней у человека. Жить же хотел если не вечно, то долго-долго. А кто того не хочет, если жизнь в радость, а не в тягость?..

Следом за Ругилом сыскал себе суженую у алан и Мундцук. Но взял не по чести, а силой, наскочив со своими воинами на аланский курень. Родителей и братьев аланки перебил, а ее из-за красоты в наложницы определил. Только спустя пару лет наложница сия, родив Мундцуку сына, названного Аттилой, и стала, наконец, супругой. Однако не единственной. К тому времени была у Мундцука еще одна жена, родом славянка, именем Дубравка, которая родила Бледа — еще одного сына. И, конечно же, наследника завистливого Мундцука. При этом Блед был всего лишь на полгода младше Аттилы.

Женился и Ратша, породнившись с родом Славца. Стройная как березка, синеглазая да золотокосая улыбчивая Светлана стала ему доброй супругой, а Ругиловой Зарянке подругой и сестрой названой.

Тут бы жить да радоваться, детишками обзаводиться, чтобы было кому род продолжать. Только счастья не случилось. Наметилось, да не случилось… Так часто бывает. Сначала вроде и ведро, и солнышко на небе — душе радость да благость. Но вот откуда ни возьмись вдруг набежит облако, потом второе… И поблекло все, и померкло… А затем вообще хмарью да невзгодой повеет так, что от былой радости и следа не останется.

Началась вражда между Ругилом и его младшим братцем Мундцуком, жаждавшим славы и власти. Родичи одного и другого тому способствовали. Родичи — они во все времена ершистые да колючие: каждый о своем радеет, каждый своего возвышает, а чужеродца хает. А еще — прилипчивые, как репей. Так вцепятся в любимца — не оторвать, не отбросить!..

Хан Харатон, вечно занятый походами, то ли не замечал обострившуюся вражду между его детьми, то ли замечал, да ничего не предпринимал для ее искоренения. Вернее всего, замечал, и мало того, сам осторожно поощрял ее. Возможно, рассудил, что когда собаки грызутся меж собой, то вожак стаи может быть спокоен: никто на его место не покусится, не позарится. Куда как хуже, когда грызться перестанут да и устремят свои помыслы на ханский стол. Тогда беда…

Хану Харатону перевалило за пятьдесят. До такого возраста почти никто из кочевого народа не доживал. То погибали юными в бесчисленных сражениях, то уходили с дымом костров от хворей к Тэнгри в детстве, то закончив свой земной путь просто от ранней старости. Так что вражда между сыновьями старому Харатону была лишь на руку.

А вражда все разрасталась и разгоралась. Сначала подспудно, почти незаметно. Потом — явственнее и явственнее. Это как лесной пожар: вначале огонь ползет понизу, неслышен и почти невидим. Но вот всползет по стволам и ветвям повыше и, подхваченный порывом ветра, загудев, заурчав от удовольствия, превратится в верховой. Тогда уж берегись! Тут уж ни зверю, ни птицы не уцелеть! Догонит и сожрет без сожаления…

Вражда привела к тому, что Мундцук задумал во время предстоящей охоты на степного великана-тура напасть на Ругила и его дружину, чтобы раз и навсегда положить конец противоборству. Только не дремал и Ратша, побратим Ругила. Да и сам Ругил держался настороженно: давно уже видел в набирающем силы сводном брате соперника и завистника. Это как один молодой тур видит соперника в другом, когда однажды приходит пора весеннего гона. Поэтому, когда Ратше, «великому шаману и волшебнику», как величали его в станах гуннов, имевшему явных и тайных друзей и в окружении Мундцука, стало известно о злых замыслах последнего, он решил поделиться ими с Ругилом.

— Брат, — улучив минутку, когда поблизости не было посторонних ушей и глаз, обратился Ратша у Ругилу, — слышал, на охоту собираешься?

— Мундцук предложил. На тура… Говорит, его воины целое стадо выследили…